Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:
"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/
"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.
ВОСХОЖДЕНИЕ НА ЧЕРДАК. И ВЫШЕ
Из книги "О страстях. И немножко о смерти" (Невымышленные истории)
1.
В армию Виталий попал исключительно по своему легкомыслию.
Уже на 3ем курсе Мухинки приревновал свою подругу к преподавателю по классу композиции, психанул и… Не нашел ничего лучшего, как пойти в военкомат и заявить там о горячем желании «стать в ряды защитников Родины». Словом, «назло матери отморозил себе уши». На его, правда, счастье, - в части, куда его направили для прохождения курса молодого бойца, очень скоро разобрались, с кем имеют дело, и по завершении курса, принятия присяги, его командировали в комендантский взвод на должность полкового библиотекаря, почтальона и оформителя полковой настенной газеты «На Страже». Его сослуживцы, правда, в шутку называли газету «На Стреме».
Свободного времени у него было достаточно. Помимо библиотеки, почты, настенной газеты хватало и на любовь. Как же без этого молодому, здоровому, симпатичному, да еще и художнику? Любовь эта, правда, у Виталия получилась скрытной. Скрытной от того, что Анечка была уже четвертый год замужем, а мужем у нее был старший лейтенант Перепелкин, командир автовзвода.
Отчего так получилось, что его роман завязался именно с этой несвободной женщиной, старше его года на три? Скорее всего, случайность. Или предопределение. Это кому как нравится. Так уж давно сложилось, что родственников офицеров свободно пропускали в расположение части (например, чтобы отовариться в полковом магазине, посетить какое-нибудь культурно-зрелищное мероприятие (например, кино) и тому подобное), им даже пропуск не оформляли, всех знали в лицо. Пользовалась этим правом и Анечка. Она относилась к стремительно вымирающему виду тех, кто, несмотря на все электронные соблазны современности, находил время для чтения обыкновенной книжной продукции. Как-то взяла у Виталия одну книжку, прочитала, вернула, завязалось общение, а там уже, когда возник взаимный интерес, и до романа рукой подать. И что за беда, что замужем? Это даже в каком-то смысле, согласитесь, и позитив: не будет претендовать на замужество. А что старше, - он этого и вовсе не замечал. Другое дело, - учитывая наличие супруга, приходилось соблюдать меры предосторожности. Старлей был пентюх, обвести его вокруг пальца, особенно такому смышленому, как Виталий, - раз плюнуть, однако ж, и наглеть, преступать все границы, - нет, Виталий не был сорви головой, он был осторожен. Каждая встреча, как военная баталия, и он, как полководец, должен все заранее продумать, выполнить точно в согласии с планом и строго в заранее намеченный срок.
В мае, сразу по завершении майских праздников, должны были состояться боевые учения части, завершающиеся боевыми стрельбами. Вот вам и самое удачное время для очередного свидания. Лучше не придумаешь. Вообще-то, Виталий должен был принять участие в учениях наравне со всеми, однако накануне он, прибегнув к новомодному направлению в живописи под названием фотореализм, пользуясь фотографией, нарисовал групповой семейный портрет начальника санчасти, после чего тому, в приливе благодарности, уже не стоило большого труда отыскать у Виталия подозрительную опухоль в голеностопном суставе. Казарма обезлюдела, а оставшийся не у дел, страдающий символической опухолью Виталий, сразу после ужина, самовольно покинул часть и пустился в путь-дорогу на свиданку со своей возлюбленной.
2.
Анечка со своим мужем Перепелкиным жила на территории военного городка, в километре от части, в трехэтажном доме, на окраине города. Дом, к которому уже в наступивших сумерках подошел наш герой, был самым обыкновенным, типичной для позднебрежневской эпохи небрежной панельной застройки, с разноцветными, кто в лес, кто по дрова, где застекленными, где нет, лоджиями-балкончиками.
Командир автовзвода не бог весть, какая фигура, поэтому и квартирку Перепелкиным выделили далеко не самую завидную: однокомнатную, на первом этаже. Вон и огонек свечи в кухонном окне: знак, что все в порядке и Виталий может спокойно войти и позвонить в дверь. Вообще-то, в каком-то знаке особой нужды не было (Виталий своими глазами видел, как Перепелкин, при полной боевой выкладке, садился в отправляющуюся в поход машину), но это уже придумка Анечки - романтично, очень в духе и в стиле боевой Витальиной подруги.
Родом Анечка из Московской области, ее мать работала поварихой при доме творчества под Рузой, где отдыхали (а, может, отдыхают до сих пор) очень многие известные, не очень известные и даже совсем неизвестные труженики писательской нивы. В связи с этим Анечка не раз намекала Виталию, что она ни больше, ни меньше, как плод любви ее мамы с одним из этих тружеников. Этим же, наверное, объясняется и то, что Анечка старалась много читать и стремилась поделиться с Виталием всем прочитанным. Виталию ее пересказы никакого удовольствия не доставляли. Сам он еще на «гражданке» читал очень мало, - ну, если только фэнтэзи, скуки ради, или, на худой конец, Бориса Акунина, - а сейчас, когда оказался в шкуре библиотекаря, как говорится, «и книги в руки», - и вовсе к чтению охладел. Однако ему хватало терпенья и такта выслушивать подругу почти до конца: удовольствие, которое, как она признавалась, никогда ей не доставлял ее собственный супруг.
-Ах! – произнесла Анечка, едва открыла дверь. – Наконец-то! Это ты! А я так долго, так самозабвенно тебя ждала.
В начале их знакомства Виталия раздражала ее витиеватая манера выражаться, он на ее месте сказал бы : «Ну. Пришел. Явился - не запылился», или что-то в этом роде, - однако со временем он свыкся, просто не обращал внимания. Виталий еще не успел сбросить с себя шинель, а Анечка уже повисла у него на шее.
-Ах, каким жаром от тебя пышет! Как от мартеновской печи. И это здорово, потому что…потому что… - она уже разомкнула свои объятия и теперь касалась ладонью батареи. – Посмотри… Еле тепленькая. Бр-р-р… Мне холодно. Холодно. – Опять повисла. - Согрей меня. Пожалуйста.
В квартире действительно было прохладно. И ничего удивительного: первая половина мая, температура к вечеру может опуститься до минусовой, а ночью, если отопления не будет, можно запросто дуба дать.
-Но сначала, так уж и быть, - согрейся ты. – Анечка, разумеется, имела в виду уже выставленную на стол «чекушку». На газовой плите скворчащая, источающая аппетитные запахи сковорода. Негромкая, доносящаяся из залы музыка. «Серенада Солнечной Долины». В том же старомодно-слезливом романтическом вкусе Анечки. В другое время и в другом месте Виталий бы живого места от этой пошлой, «времен Очакова и покоренья Крыма», серенады не оставил, но ради любви с чем только иногда не приходится мириться?
Так вот, - о «чекушке». Как, может, не странно это прозвучит, Виталий был, скорее, человеком непьющим. Из горячительных предпочитал пиво, но не простое, а золотое, то бишь настоящее чешское, а еще лучше баварское. Но где его взять – настоящее-то - в этой дыре? А выпить, прежде чем заняться любовью, для него было крайне необходимо. Как штык. Иначе с ним мог случиться конфуз.
Только Виталий уселся за стол, протянул руку за «чекушкой», - Анечка тут как тут: села ему на колени, вновь жарко, крепко обняла:
-Ух ти мой!…Скажи, ти мой?
Анечка была довольно худенькой, и держать ее у себя на коленях Виталию не составляло большого труда. Проблема, однако, состояла в том, чтобы при таком положении вещей наполнить и поднести ко рту стопку, не пролив ее по дороге.
-Какой же ти у меня… ладный… красивый…- Пока Виталий опорожнял стопку, потом заедал жареной картошкой со свиной отбивной, потом опять наполнял стопку, Анечка все не сходила с его колен, все ласкалась, гладила ладошкой по его щекам, шее, даже пару раз слегка укусила за кончик носа.- До чего ж неотразимый. Ты мой чаровник…Коварный соблазнитель…Любовник леди Чаттерлей…Ты само божество. Дионис. Воплощение мужественности. Само - подумать только - совершенство!
-Ты бы немножко, - попросил Виталий, - подвинулась. А то мне неудобно.
-А ты ко мне надолго?
Вообще-то в его планах длительное пребывание у Анечки предусмотрено не было. Сейчас допьет, потом кувырнутся в постель. Где-то максимум через час уже вполне можно возвращаться в родную казарму. А оставаться надолго здесь… Да еще с едва греющими батареями.
-Нет, надолго не могу. Мне к двенадцати уже заступать.
Врет, конечно. Никаких «заступать» ему не грозит.
-Ну вот… Ну, вот какой же ты! – Анечка расстроилась. Кажется, еще немного и разревется в три ручья. – А я так долго тебя ждала. Только-только настроилась. Я же, ты не представляешь, какую захватывающую книгу прочла. «Пятая гора». Пауло Коэльо. Читал когда-нибудь Пауло Коэльо? Нет, конечно. Я тебе сейчас все-все…
-Давай как-нибудь в другой раз.
-Ну, когда в другой?
-Когда мне не надо будет заступать.
-Я же умру, если не поделюсь с тобой. И ты больше никогда-никогда не увидишь меня. Ты хочешь меня еще раз увидеть? Только говори честно. Хочешь?
-Нет вопросов. Но только не сегодня. Правда.
-У-у-у… какой же ты.
Виталий допил стопку, - в чекушке еще оставалось, примерно, на треть, но это уже «на дорожку», - пора было приступать к самому главному, ради чего был затеян весь этот сыр-бор.
-Ну, давай, - Анечка немного посопротивлялась, ей еще хотелось немножко поболтать, поведать о чем-то важном, что случилось с ней за эти последние дни, но Виталий все же ссадил ее со своих колен. – У тебя там все готово? – Виталий подразумевал, готова ли постель.
-Когда это, интересно, у меня и было не готово?
Анечка еще осталась ненадолго, чтобы прибраться на кухне, а Виталий прошел в залу. Да, Анечка не обманула: постель уже приготовлена. Чистые свежие простыни, пуховые подушки. Прохладно – да, но что делать? Придется потерпеть. Виталий уже снял с себя гимнастерку, начал расстегивать ремень на брюках, когда в дверь позвонили.
3.
Первой и естественной мыслью Виталия было: «Неужели взводного черт принес?». Бывали такие случаи. Например, один офицер впопыхах забрал с собой на учения пустую кобуру, пришлось срочно вернуться. В принципе Виталий был не из трусливого десятка, мог отдать отпор любому, но и оказаться в анекдотичной роли застигнутого на месте преступления любовника, - кому это понравится? Можно по физиономии схлопотать, - старлей хоть и пентюх, но мужик он довольно крупный, крутой, и рука у него тяжелая.
Прошло секунд десять с момента, как раздался звонок, - пока, вроде, тихо. Только Анечкин голосочек, а потом еще один, - явно не перепелковский, - женский. У Виталия отлегло. Но время шло, - уже не секунды, а минуты, - тот, другой, женский голос, очевидно, чего-то требовал, на чем-то настаивал, - Анечка, как могла, защищалась. Что же это могло быть? Виталий осторожно, стараясь не скрипнуть, приотворил дверь.
-Да ты подумай сама. Раскинь своими мозгами. Ну и чо ты от этого потеряешь? Ну, побудет он у меня, - дак ведь не съем же я его с потрохами, никуда потом все равно от тебя не денется. Все одно к тебе же, глупой, обратно и вернется, – убеждает та, другая женщина
-Это нечестно, это…Это…. Даже не знаю, как назвать, – едва не плачет Анечка.
-Да не надо вообще никак называть. Я тебе сказала: или-или. Выбирай сама, чо тебе лучше. Если ты умная… Ну а если глупая, тогда…Ну, конечно.
-А если он сам не захочет?
-Ну, это уже мои проблемы. Как это не захочет? Что я, по-твоему, совсем уж…такая?…Да я, если хочешь знать, и не таких кавалеров, как он, укладывала, ни один недовольным от меня не уходил. Кроме «спасибо» ничего ни от кого.
Да это же…. Догадался! Теперь Виталий понял, кому принадлежит этот, другой голос. Наяда Романовна. Супруга начальника хозчасти майора Тыловец. Настоящий тяжелый танк, в более облегченном варианте - САУ, а не баба. Высокая по женским меркам ( под метр восемьдесят). Ей где-то уже за тридцать. Работает буфетчицей при части. Редко кого-то из солдатиков не обсчитывала. Хотя, казалось бы, ну какие у солдата могут быть деньги? Но, видимо, она на большую выручку и не рассчитывала, обсчитывала из чисто спортивного интереса. Недаром и такое крылатое выражение у Витальиных сослуживцев укоренилось: «Наяда не обманет, …..не встанет».
Ходили еще слухи, что Наяда Романовна – при случае - не брезговала заманить к себе в постель то одного из солдатиков, то другого. Убедительного, правда, тому доказательства никто не приводил. Виталий, во всяком случае, услышал об этом от служившего уже второй год писаря хозчасти, но писарь этот тоже… Ухарь еще тот! Как бы то ни было, самого Виталия пока эта напасть не коснулась. Бог, как говорится, миловал. Ну а если вдруг -мало ли? Как говорится, от сумы да от тюрьмы не зарекайся, но чтобы лечь с этой Наядой в постель?… Скорее Волга пойдет вспять. Но что же, спрашивается, ей сейчас-то, в этот поздний час (уже начало одиннадцатого) от его подружки приспичило?
Но вот женский спор затих. Кажется, до чего-то договорились. Из кухни вышла расстроенная, покусывающая нижнюю губу Анечка.
-Чего ей от тебя надо? – прошептал Виталий.
-Да не от меня! Если бы от меня.
-Так от кого же?
-От тебя, конечно. Понимаешь…Она тебя заметила. Случайно, из окошка. Как ты к дому подходил. И теперь грозится все Васе рассказать. (Васей зовут ее мужа Перепелкина). Представь себе, - какая… в высшей степени непорядочная.
-И что?... Что она от меня-то теперь хочет?
-Маленький, что ли? Не понимаешь, что ей от тебя надо?
-Она что…совсем?
-Совсем не совсем, но… Ты лучше с ней сам поговори.
-Да о чем? О чем МНЕ с ней говорить?
-Если Вася все про нас… Насчет тебя не знаю, но меня он точно…убьет. Я его знаю… Ты хочешь видеть меня мертвой?
-Не убьет. – Сказал, но при этом подумал: «Может и убить». Мужик он действительно вспыльчивый. Как порох. А о случаях, когда офицеры жестоко расправлялись со своими неверными женами, Виталий уже наслышан. В последние годы это вообще стало какой-то эпидемией, все, начиная от прапора, стали мнить себя Отеллами: чуть что, - хватаются за боевое оружие. Вот только когда Виталий впервые пожалел, что связался с Анечкой. Ведь мог бы, никаких проблем, отыскать себе незамужнюю подругу. Или, во всяком случае, - такую, чтоб у ее мужа не было под рукой чего-нибудь огнестрельного.
-Голуби вы мои ненаглядные, - это уже Наядин голосочек. – Ну, вы там скоро? А то я тут одна уже заскучала.
-Да сейчас! Сейчас!…Ну же…- Анечка просительно прижалась к Виталию. – Она же – точно - не отвяжется, я ее знаю. Она такая вредная! Такая ужасная! Настоящая Фата Моргана. Сделай это. Пожалуйста. Сходи с ней. Сделай разик. Я тебя умоляю.
И Виталий ее пожалел. А что еще ему оставалось делать? Не подвергать же человека смертельной опасности. В конце концов, джентльмен он или не джентльмен? Застегнул ремень на брюках, надел гимнастерку, подпоясался, и вышел на кухню.
-Ух, ты какой!… Оре-ел. Тю-тю-тю. – Наяда Романовна, увидев Виталия, расплылась в довольной улыбке.
На ней роскошный, шелковый, с пестрыми фазанами халат. Уже начавшим редеть волосам, обычно стянутым на затылке, держащимся на заколках, дана полная вольница: низвергаются ниагарским водопадом на плечи. Такое впечатление, - она уже приготовилась ложиться в постель.
-Ну, айда, что ли? Чо драгоценное-то время терять? Оно нам еще ой как пригодится!
-Погодите, - Виталий сердито оттолкнул бесцеремонно хватающую его за локоть руку. – Что вы, в самом-то деле? Мне еще шинель…
-Да шут с ней, с этой твоей шинелью, не денется она от тебя никуда. – Ей все - таки удалось ухватить Виталия за локоть. До чего ж крепкая у нее рука! – Ну, пошли, пошли, мила-ай.
4.
Супруги Тыловец жили на втором этаже, в трехкомнатной квартире. Виталий, стоило ему ступить в прихожую, сразу почувствовал разницу между скромным убранством в квартире Перепелкиных и тем, что сейчас предстало его глазам: день и ночь. Если у Перепелкиных все, что называется, с бору по сосенке, то здесь исключительно гарнитурами, куда не ступит нога - ворсистые ковры на полу, канделябры на стенах. Что значит - хозяйственник. Жуки они все навозные, и по всем Кресты плачут. Интересно и то, что здесь намного теплее. Вполне нормальная температура. Возможно, за счет тех, кто живет ниже. Но главный-то сюрприз поджидал Виталия на кухне. Первое, что бросилось в глаза, когда обратил внимание на накрытый стол, - пара бутылок настоящего чешского пива Крутовице! В том, что оно настоящее, - у Виталия не возникло ни малейших сомнений. В чем, в чем, а в пиве, в том числе и в его фирменной упаковке, Виталий был большим знатоком.
Чем-то, видно, выдал себя (может, глаза как-то по-особенному сверкнули), а Наяда Романовна уже тут как тут.
-Что? Понравилось? Вот и ладненько. Счас вот сядем рядком, да потолкуем ладком.
Пивом, разумеется, убранство стола не ограничилось: тут и коньячок армянский, и красная рыбка, и икорка.
«Посидеть посижу, отчего ж не посидеть, коли приглашают, а вот насчет всего остального…». Рука непроизвольно, как-то сама собой, потянулась к пиву, - Наяда Романовна и тут, как на стреме. Мгновенно соображает: подхватила со стола пустой фужер, протягивает:
-Мне тоже плесни.
Пришлось вначале плеснуть ей, потом себе.
-Чокнемся, чокнемся!
Виталий с наслаждением опорожнил фужер и все перед ним как-то сразу… захорошело.
-А вот я тебе… бутербродик… Хошь с буженинкой, хошь с икоркой.
-Да неважно.
-Тогда я тебе…вот так…Ешь, милай. Досыта наедайся, а то, посмотрю на тебя, на солдатских-то пайках совсем затощал.
Виталий ест, а Наяда Романовна времени даром не теряет, - наполняет рюмку уже коньяком.
-Вот и чудненько, а то… «Не нада, да не нада». Нада, милай. Еще и как нада-та.
После рюмки коньяка Виталию стало как-то…жарковато. Машинально расстегнул у себя на груди пару пуговиц на гимнастерке.
-Уже, что ли? – даже немножко удивилась такой прыти Наяда Романовна. – Погоди, не спеши. Еще поговорим о том, о сем. И нашу песенку любимую споем.
И тут Виталия как-то даже встряхнуло. И будто пелена с глаз на короткое мгновение спала и сознанье вернулось.
-Нет, вы меня совсем не так поняли…
-Да поняла я, поняла. Думаешь, глупая я? Глупая старая баба. А ты еще вон какой молоденький… Крепенький. Подберезовичек ты … - Вздохнула. – Вижу, не нравлюсь я тебе. Что, твоя худышка костлявая, скелет этот этажом ниже лучше?
-В каком-то смысле, - Виталий решил быть предельно честным. «А чего мне бояться?».
-В смысле в каком?
-Ну… в разном.
-«В разном». «В разном», милай, ты меня еще не видел, и не расчухал. Вот когда увидишь, тогда и сравнишь, а раньше время зачем говорить?
-А если я не хочу?
-Не хочешь чего?
-В разном. Вас то есть.
-Сейчас, может, и не хочешь…
-И потом.
-«И потомипотом», - Наяда Романовна одновременно и говорит, и наполняет Витальину рюмку. – А потом будет у нас с тобой суп с котом. Наваристый такой супец. Пальчики оближешь. Ты пальчики оближешь, а я, авось, что-нибудь другое. Вот и будет у нас с тобой пир горой.
Еще одна рюмка коньяка, запитая фужером Крузовице, как-то помогла Виталию посмотреть на сложившуюся ситуацию под совершенно иным углом зрения. В самом деле, - так ли уж хороша его Свечечка? Чем она его так подкупила? Худая, плоскогрудая, далеко не самая искусная в постели. Холодная… Да, вот правильное слово. От того, может, и в квартире у них всю дорогу прохладно, не только сегодня. Странно, что он до сих пор этого не понимал. Что же касается этой…Наяды Романовны… Да, старовата. Живот уже у нее. Складки на шее. Зато щеки пухлые, розовые. И груди, должно быть… А уж по части того, как вести себя в постели, - наверняка сто очков вперед его оставленной этажом ниже подруге даст. «Да и ничего не потеряю, если…это самое. А саму же Свечечку от гнева старлея спасу».
-Пошли, что ли? – Ох, до чего ж она наблюдательная, эта Наяда Романовна! Враз ущучила, что Виталий, вроде, уже и не против. – Тогда пошли. Чо, в сам деле, резину тянуть?
-А ваш? – Виталий подразумевал супруга Наяды Романовны майора Тыловца.
-Что «ваш»? Ваш за дежурного по части. Раньше восьми утра его не жди. До восьми утра-то, как ты думаешь? мы с тобой управимся?
-Нет, только не до восьми. Раньше.
-Раньше, так раньше. Все, милай, поговорили, - даже слегка приподняла его со стула, ухватившись за шкирку. – Хорошего, как говорится, помаленьку. Пора и за дело приниматься.
У Виталия уже как будто не хватало сил сопротивляться, покорно поплелся вслед за дамой. Так, гуськом, и прошли в спальную. Огромная двуспальная кровать из мореного дуба под шелковым покрывалом. Багрово-красные бархатные занавески. Аляповатые гипсовые фигурки на столике трюмо. «Какая же все-таки…безвкусица», - в Виталии вдруг пробудился дремавший до сих пор художник, его-то глазами Виталий и посмотрел на окружающее. «И что? И я… в этой пошлой обстановке?». Подумал и сделал инстинктивное движение в сторону двери, но Наяда Романовна его и тут опередила: стала напротив двери китайской стеной.
-Тю-тю-тю… До чего ж прыток. Ты как Конек-Горбунок. Давай-ка время терять не будем. Раздевайся потихоньку, а я там еще…кой-чо. – Сняла покрывало с кровати, стянула к подножью атласное одеяло, зачем-то пару раз подкачала матрасные пружины, словно убедилась в их надежности, только после этого, еще раз бросив взгляд на стоящего казанской сиротой Виталия, вышла.
«А! Была не была!». Виталий только расстегнул на себе гимнастерку, как до его слуха донесся звонок в дверь.
5.
И кто бы это мог быть? Если не майор собственной персоной, так кто ж еще?
С замиранием сердца прислушался. Это голос майора, его спутать ни с кем нельзя: словно в пустую бочку гундосит: «Гу-гу-гу», а Наяда Романовна ему беззаботно, даже, кажется, весело отвечает. Поговорили и пошли. Судя по звуку шагов,- прямиком в сторону спальни. Виталий еще не пришел ни к какому решению, как дверь спальни враз – нараспашку. И тут же вваливается майор. Ему, пожалуй, слегка за сорок. Росточку невеликого, зато како-ой живот! Перелезает через ремень. А из-за спины его выглядывает Наяда Романовна. Похоже, даже улыбается.
-Ну что, солдатик? Попался, который кусался? – Весело как-то с места в карьер приступил к допросу майор. – Эх ты…стервец эдакий. Хаденыш. Салаха подколодная. Подлипала штабная. – Но все это как-то беззлобно, бесстрастно. Так что его совсем не страшно. - Я, значитца, при исполнении, а ты заместо тохо, чтобы книжки выдавать, сеять разумное, доброе, вечное, - прям под юбку к моей?
-Я не к ней, - наконец, нашел в себе силы выдавить из себя Виталий.
-А к кому ж тохда?
Виталий показал пальцем на пол:
-К ней.
-Это каким же, интересно, ты это собрался…макаром? Я чтой-то не понимаю. Из Москвы в Киев через Волохду? А ты? - Майор оборотился к жене. – Ты хоть чехо-нибудь понимаешь?
-Куда нам? – Весело и беззаботно откликается Наяда Романовна. – Мы люди простые. Полуобразованные.
-Ну уж…извините, - наконец, возмутился Виталий, - вы же сами…пришли, а я про вас и думать не думал.
-Ты… херой… Бельмандо поханое… Ты бы хоть врать-то сначала научился.
-Да я…
-Молча-ать! –Впервые гавкнул во всю глотку майор. Лицо побагровело, жилы на толстой шее вздулись. – Стоя-ать! Смиррна!
Вот когда Виталий впервые по-настоящему испугался. «Сейчас бить будет. Кулачищи у него». Вспомнил, как-то рассказывали, - в молодости Тыловец, пока не разжирел, увлекался спортом, точнее, поднятием тяжестей, был даже одно время то ли чемпионом, то ли что-то около этого в округе. Конечно, силы у него уже не те, что прежде, но на то, чтобы смять Виталия в лепешку, - их у него еще вполне предостаточно.
Виталий ожидает трепки, весь и изнутри и снаружи поднапрягся, а майор вдруг неожиданно спрашивает:
-А ну ховори чесно, - мнохих девок уже успел обрюхатить?
-Зачем? – машинально спросилось у Виталия.
-Зачем «обрюхатить»?
-Нет. Вам-то зачем?
-А я, может, это самое…досье на тебя. Для рапорта. А потом, смотришь, к нахраде. Тебя. За проявленную доблесть. Ладно, не бери в холову. Вижу, паренек ты все ж таки… хороший. Смирный. Питерский, одним словом. Интелихент. Это хорошо. Мы таких любим.
« «Они» это кто?».
-Ладно, не хошь признаваться, не признавайся. Приставать не стану. Но раз бегаешь, да еще в самоволку, - значитца, с этим делом у тебя полный порядок. А то бывает, что и зеленый, и, - посмотришь на него, - Иван Поддубный, а как коснется этого дела, - пшик один. МОлодежь нонче пошла. Все больше так – вприсядку, вприглядку. В общем и целом, так… Тебя как величать-то?
-Виталием.
-Ишь ты! Виталием. Нет, чтобы как-то…по-простому: Вася-Петя. Словом, так, Виталий… Врубель ты наш ненахлядный. Не хошь нарываться на неприятности, - слухай меня внимательно. И делай, как я скажу. Врубился?
-Что делать-то?
-А вот я тебе счас расскажу. Поставлю перед тобой самую что ни на есть боевую задачу. Мы вот счас со своей…ненаглядной… - Обернулся. – Ты где?
-Да здесь! Здесь я! – быстренько вернулась зачем-то исчезнувшая несколькими минутами раньше за дверью Наяда Романовна.
-Вот с ней. Словом, полюбляемся с ней, а ты тут же… рядом. Поглазеешь, как это у нас с ней это самое… получается. Оценишь. Может, что-то полезное для себя. Ну а там… дальше… Похлядим. Как ховорится, - смотря по обстановке. Задача ясна?
Яснее ясного. Это значит, что-то вроде любви алятруа получается. О таком, конечно, Виталий слышал. Мало того, еще в бытность его жития на гражданке, приглашали принять в подобного рода мероприятии участие, но Виталий решительно отказался. Откажется, конечно, и здесь. Даже речи быть не может.
-Не, это не для меня!
-Ну тохда… я тебя счас, имея на то полное право, на хубу посажу, - без заметного, правда, при этом энтузиазма пригрозил майор. – Был кохда-нибудь на хубе? Да хде тебе? Ты ж у нас паинька. Все больше при большом начальстве. Любят они тебя. А вот как узнают…чехо ты тут вытворяешь… Какие антресоли, пока они там – испытывая невзходы службы, можно сказать, себя не щадя... По-пластунски. А ты в это же самое время…по их женам, дочкам, внучкам…
-Да не было этого ничего! Откуда вы все это взяли?
-Как это «не было»? А это? – Пальцем на Наяду Романовну. – А это? – Пальцем в пол. – Это, учти, за один токо раз. А скоро уже было таких разов? И не пересчитать. Пальцев на руках не хватит. Да я тебя… Да мы тебя… С ховном схаваем. И твоими соплями закусим.
-Да ладно тебе, - вдруг сжалилась Наяда Романовна. – Умерь обороты-то. Совсем уж, посмотри, парня запугал. Вон… дрожит как осинка. Он же на самом деле не такой. Он хороший. – Наяда Романовна воркует и одновременно поглаживает Виталия ладошкой по затылку. – Он послушный. Он же из самого культурного города к нам приехал. Там дворцов, эрмитажов... Чуть не на каждом углу. Художник.
-Я разве против? Я то же самое ховорю. То же самое, - только по-друхому. Слухать, как следует, надо.
-Я…в туалет хочу. – Виталий решил оттянуть момент принятия окончательного решения.
-Чего этта…вдрух? – засомневался было майор.
-Не вдруг. Мне уже давно.
-Да ладно, - опять вступилась Наяда Романовна. – Пускай сходит. Жалко тебе, что ли?
-Мне не жалко. Пускай сходит. Токо долхо там не сиди.
-Я не долго, -пообещал Виталий.
-Тохда иди.
-Я тебе покажу. – Наяда Романовна вышла за дверь, Виталий вслед за ней. – Ты на него не обижайся. – Пока идут коридором Наяда Романовна успокаивает Виталия. – Он только притворяется таким сердитым, на самом деле он кошку задаром не обидит. А на то, что он тебе говорит, - соглашайся. Все, такие как ты, вначале отнекиваются, а потом довольные остаются. Вот и ты тоже. – Отворила дверцу. – Ну, вот тут немножко и посиди.
«В самом деле, может взять и согласиться?»- уже восседая на стульчаке, погрузился в нелегкие размышления Виталий. Ну, мало ли, что не нравится? Даже к своим все-то двадцати с небольшим годам он уже успел усвоить ту истину, что в жизни приходится делать многое из того, отчего душу воротит. А если б только то, что по душе, - был бы на земле настоящий рай. Но рая на земле нет. Да и на небе, скорее всего, тоже. Скорее, ад. Или преисподняя. А значит, и поступать надо не по-райски. А, как выразился тот же майор, - «смотря по обстановке». Обстановка же была такова: обижает ли майор Тыловец кошек или не обижает, Виталия он, конечно, если заартачится, и на губу посадит и начальству обо всем доложит. И будет ему, Виталию, полная чаша удовольствия. Со всеми вытекающими отсюда малорадостными последствиями. А это значит… Как это ни печально, придется ему с домогательствами этой парочки согласиться. Удовлетворит он их грязные поползновенья. Надо ж ему тоже в эту историю вляпаться. Мало того, что ворюги, так еще и извращенцами оба погаными оказались.
Только Виталий принял решение капитулировать, поднялся со стульчака, натянул на себя брюки, как в дверь кто-то позвонился.
6.
«Еще кого-то черти принесли. – Подумал с тоской. - Если их будет еще больше, совсем уж оргию какую-нибудь затеют, – не дамся, пусть лучше уж тогда на губу». А у самого уши на макушке.
-Кто там?…- Доносится голос Наяды Романовны. – Ой!...Что вы говорите? Счас…Секундочку.
-Кто это? – теперь голос майора.
Наяда Романовна шепотом:
-Да сосед наш.
-Какой сосед?
-Да, видать, капитан этот. Сверху. Из проверяющих. Из округа.
Теперь уже и майор перешел на шепот:
-А чехо ему у нас-то надо?
-Откуда я знаю?... Открывать?
-Ну, что делать? Не рухаться же с ним. Открывай.
Виталий осторожно, стараясь не высовываться, выглянул из своего туалета. Из него открывается отличный вид как раз на входную дверь. Хорошо просматривается широкая корма Наяды Романовны, что-то долго возится с замком. Наконец, справляется, и Виталий видит, как дверью входит человек. В струящемся, переливающемся разными красками, шелковом халате. Совсем еще не старый. Лет около тридцати. Высокий, но тощенький, белобрысенький, в очечках с блестящей металлической оправой. Вокруг длинной тонкой шеи, почти как у кенгуру, намотано махровое полотенце.
-Прошу прощенья…В столь поздний час… - Голос тихий, но значительный. – У вас не найдется хоть что-нибудь…от мигрени?
-От чего не найдется? – Переспросила окончательно растерявшаяся Наяда Романовна.
-Пусть будет лучше – от головной боли. Так понятнее?
-Да, так понятнее, - согласилась Наяда Романовна. – Вы проходите, проходите, не стесняйтесь.
-Благодарю вас. – Нежданный гость ступил в прихожую.
-Вы пока тут, а я… счас, - Наяда Романовна куда-то отплыла, а Виталий через свою туалетную щелочку по-прежнему разглядывает гостя.
Где-то он его уже видел. И совсем недавно. Да, на утреннем плацу, на разводе, когда весь полк подняли по тревоге. А этот… Он стоял в отдельной кучке проверяющих и обратил на себя внимание Виталия именно своей выдающейся худобой и поблескивающими очечками. Хотя полотенца вокруг шеи тогда у него не было. И тут что-то подсказало Виталию: «Вот шанс! Если хочешь… Или, точнее, не хочешь». Больше думать не стал, - вот-вот вернется Наяда Романовна, и все непонятно как закрутится, - решительно вышел из туалета. Только успел, а Наяда Романовна уже тут как тут, промчалась мимо застывшего у двери Виталия, как вихрь.
-Ну, вот вам, - подает. – Тут вам сразу все лекарства зараз. Пейте на здоровье.
-Благодарю вас. Право же, очень-очень вам признателен. Надеюсь, я вас не очень?..
-Да чо уж там!
-И где я мог подхватить эту простуду? Не могу понять. Еще утром я был практически совершенно здоров… Еще раз примите мои извинения.
-Всяко бывает.
-Всего вам хорошего. Приятных вам сновидений.
Гость необыкновенно вежливо, несколько раз изогнувшись в тонком стане, откланялся и ушел, а Наяда Романовна поспешила запереть за ним дверь. «Не сработало», - пронеслось в голове Виталия.
-Ну чехо? – майор вышел из-за своей двери. – Чехо ему от нас надо?
-Ты же слышал. Голова у него болит.
-Холова… Шастает тут по чужим квартирам вместо тохо, чтобы проверять… Кто ехо в проверяющие такого суслика поставили? Проверяющий. Знаем мы этих… проверяющих. Крыса штабная. Нашлепают там в академиях, кохо попало, была бы лапа. Пенек он проплаченный, а не проверяющий. Селедка вонючая.
-Ладно тебе, - решила утихомирить разбушевавшегося супруга Наяда Романовна. – Чо ты ни с того, ни с сего? Ты б еще погромче. Чтоб тебя по всему дому слышно.
В этот момент в дверь вновь сначала позвонили, а потом уже знакомым тихим, но каким-то очень доходчивым голосом гостя известили:
-Бога ради, извините, это еще раз я.
-Ну вот… - Наяда Романовна взволнованно взмахнула руками, словно собралась взлететь. – Я говорила… - Шепотом майору. – Уберись. С глаз долой… И ты тоже. – Виталию.
Пока майор возвращался в спальню, а Виталий в свой туалет (он был к нему ближе всего), Наяда Романовна отворила дверь.
-Прошу прощенья… - Гость решительно, не дожидаясь приглашения, ступил в прихожую. – Отлично понимаю, я вам надоел…
-Да что вы?...
-Надоел, надоел, я ведь вижу, но… Еще одно. Я обратил внимание, вы в квартире… не одни… Там был еще, я случайно обратил на это внимание… еще какой-то… юноша.
-Это не юноша, - только что пока и нашлась чем ответить Наяда Романовна.
-А, простите… кто же тогда?
Наяда Романовна силилась хоть что-то придумать, когда из-за двери спальной появился майор.
-А вам, собственно, какохо дела, кто тут у нас?
-А, майор, - на лице гостя изобразилось удивление.
-Ну, майор и чехо?
-Если мне память не изменяет, а она мне крайне редко изменяет, - вы заступили на дежурство по части… Следовательно… Ergo… Ваше пребывание здесь… Вместо того, чтобы находиться на вверенном вам посту и следить…
-Я… это… - Теперь силился что-то придумать враз оробевший майор. – Я на минутку. Штаны вот… Я уж, когда уже заступил, смотрю – штаны… на мне. Словом, не те. Решил, пока в части тихо-спокойно, заместителя вместо себя, срочно переодеться. Переодену и пойду дальше… следить.
-Отлично вас понимаю, майор. Со мной такое тоже часто бывает. Когда впопыхах наденешь что-то не то. А этот… молодой человек? Которого я только что видел. Он имеет какое-то отношение к вашим штанам?
-Нет, к штанам нет. Никакого. К почте, - да. К почте имеет.
-К почте?
-Да, это ж наш… почтальон.
-Хм…Почтальон.
-Библиотекарь.
-Хм…Библиотекарь.
-Художник.
-Художник?
-Да, художник! Он это…нам всем портреты малюет. И у нас поэтому… тоже. Он нас будет с женой малевать. Но для начала одну жену. А потом, как я дежурство закончу, - меня…тоже. Так удобнЕе.
-Да, я вас понимаю.
-Чехо вы понимаете?
-Что он будет вас малевать.
-Нет, но мы, чесное слово… Вот и жена вам..
-Да я же вам верю, верю. – И вид, и тон гостя успокаивающий. – Право же, охотно верю. Так что не стоит беспокоиться.
-Да я и…
-Не волнуйтесь, майор. Все, как у вас говорится, путем. Художник. Тогда все понятно. Больше никаких вопросов. Ну, и где же он? Почему вы его от меня прячете?
-Кто прячет? Никто ехо и не думает прятать. Рядовой! – рявкнул майор. – Ты хде? Выходи! - И Виталий поспешил еще раз покинуть свой туалет.
-Ну вот же он, - предъявил Виталия гостю майор. – Никто и не собирается ехо прятать. Больно надо. Не велика фихура. Он сам… с перепуху.
-О-очень интересно, - гость не спускает своих стеклышек с Виталия.
-Он это самое… Он может и вас, это самое, если захотите, намалевать.
-Да? – как будто усомнился гость. – Ты действительно сможешь?
-Почему не смогу? Смогу. Только вообще-то я еще не совсем художник, - решил, ради восстановления справедливости, уточнить Виталий. – Я всего лишь с третьего курса Мухинки. Мне еще далеко…
-Мухинки? Это известный бренд. Это вам, извините, не тяп-ляп какое-нибудь. Если вас терпели до третьего курса…
-Почему терпели? Я сам ушел.
-Тем более. Да. Тем более. Очень интересно… - Не отводя своих поблескивающих стеклышек от Виталия. - Послушайте…майор. А ведь это мысль. Насчет… «намалюет». И как это вам вдруг могло придти… в вашу-то, извините, голову?... Послушайте… А почему бы нам.. не претворить эту блестящую идею в самое ближайшее время? То есть буквально сейчас. Я так понимаю, от вашей очаровательной супруги ваш художник никуда не уйдет, а меня послезавтра уже и след простыл. Холст, кисти, мольберт. Все при тебе?... Впрочем, думаю, достаточно будет и простого карандашного наброска. Я вообще большой поклонник именно графики. Леонардо да Винчи. Дюрер. Ренатто Гуттузо, на худой конец. Так вы не против, майор, если я его у вас…зафрахтую? На какое-то время.
-Какие ж тут мохут быть? Конечно. Если вы хочете. Зафрах…Зафрахты..Черт!
-Ну, вот и отлично! – К Виталию. – Тогда следуй за мной.
7.
На третьем этаже было нечто среднее между общагой и гостиницей для командировочных, не самых высокопоставленных гостей. Днем там обычно дежурит кто-нибудь из гражданских. В такое позднее время, как сейчас, гости предоставлены самим себе.
Виталию, едва оказался в номере c унылой казенной мебелью, показалось, будто его привели в какую-нибудь кочегарку или, скорее, предбанник. Настолько здесь было жарко! Настоящее пекло. Видимо, где-то был обогреватель. Другого объяснения быть не могло. А еще была доносящаяся из смежной комнатки музыка. Симфоническая. Виолончели, скрипки, контрабасы, валторны. Виталий был, мягко сказать, не большим любителем классики в абсолютно любом ее виде: вареном, жареном, пареном. И это несмотря на то, что его собственный дедушка был в некотором роде классиком: снимал, придерживаясь строгих канонических рамок, идеологически выдержанное кино.
Пока Виталий, невольно морщась, вслушивался, хозяин номера внимательно разглядывал его, - и эдак на него посмотрит, и так, - а потом воскликнул, словно его осенило:
-Жиль!... Ты же вылитый Жиль… Представляешь, о ком я говорю?...Ну, как же так? Ты ведь художник. Антуан Ватто. Его самая известная картина. А ты словно сошел с этой картины. Одеяние другое, а суть одна. Робость. Скромность. И ожидание какой-то немножко пугающей и одновременно чарующей неопределенности… Как ты относишься к Ватто?
Ватто, разумеется, Виталий себе представлял, но, повторимся, все, что было независимо кем сотворено, по меньшей мере, двадцать лет назад, уже попахивало таким нафталином…Однако ответил уклончиво:
-Мастер... Восемнадцатый век.
-Семнадцатый, - мягко поправил его капитан.
Виталию стало неловко, что он ошибся с веком, и сразу перешел к делу:
-А как я вас буду рисовать? У вас есть на чем?
-А-а… - Капитан небрежно махнул рукой. – Не к спеху. Это потом. Так, значит, я буду величать тебя Жилем. Не возражаешь?
Похоже, этот странный капитан, так непохожий на своих собратьев, поклонник Ватто и классической музыки, намеревался задерживать Виталия до первых петухов.
-Вообще-то мне скоро возвращаться надо.
-Куда возвращаться?
-На службу. В казарму. Меня в дневальных оставили. – Еще раз соврал. – У меня смена скоро.
-Забудь, Жиль. Оставь. Все это химера. Проза. Я все улажу. Я располагаю для этого всеми полномочиями. А пока располагайся… - Показал на мятое сиденье кресла. - Потерпи немного, пока я готовлю маленький… Манже э бювэ.
Виталий и слова произнести не успел, как капитан выпорхнул из номера, но совсем недалеко, его голос через пару мгновений донесся откуда-то совсем рядом.
-Ты что предпочитаешь? Шато Латур или Рамонэ? Если тебе больше нравится испанское, увы, - вчера, скуки ради, осушил последнюю.
Какой-то там Шато…. Это, конечно, хорошо, но… не с этим странным капитаном. И не в этом так жарко натопленном номере. Виталию захотелось еще раз соврать, что он вообще не пьет. Допустим, у него язва двенадцатиперстной кишки. Захотел, но потом передумал. Все равно не поверит. А вот другое…
-Мне нельзя. Тогда рука будет не твердая, и я вас не сумею, как надо, нарисовать.
-Не волнуйся, - капитан уже возвращается, с подносом. На подносе бутылка. В ней вино, действительно, судя по этикетке, французское. Высокая ваза с фруктами (очищенные апельсины) и низенькая - с непонятно чем. – Рука у тебя будет ровно такой, какой нужно. Я ведь тебе уже об этом сказал: я располагаю для этого всеми полномочиями. – Разгрузил поднос на стоящий обок кресла столик. Разлил вино. – Кстати… Как тебе нравится это…пикатто?…Подожди, сейчас еще повторится… Ага! Слышишь? Какая прелесть!…А сейчас стакатто…Феноменально! Владимир Горовиц…Такое виртуозное исполнение можно слушать до бесконечности…Часами… А потом, к сожалению, все равно приходится возвращаться в эту горькую, пошлую действительность. Ну-ну, не вешай носа, Жиль! Жизнь еще не так удручающе уныла, как иногда кажется. Не так монотонна, сера. Ее всегда можно расцветить какими-то…. блестками… фантазиями… безделушками… Это вино… Одна из таких драгоценных безделушек. Выпьем, Жиль. И…пусть нам будет лучше. – Звонко чокнулся.
Виталию пришлось выпить… Вино, хоть оно и Шато… так себе. Да, приятное. Как говорится, глотку не дерет. Но не более того. В низенькой вазочке оказались скользкие устрицы. Виталий уже когда-то потчевался ими и нашел их отвратительными. Закусил ломтиком апельсина. На Виталия вино не произвело какого-то особенного впечатления, зато странный капитан стал еще более странным. И более разговорчивым.
-Ты молчишь, Жиль… Так загадочно молчишь. Спря-атался в своей скорлупке. Затаился. Как эта бедная устрица. Ну-ну. Молчи, молчи. Ведь это в точном соответствии с твоим образом. Ты таким и должен быть. Робким юношей. Чем дольше ты молчишь, тем… более притягательным в глазах других ты становишься. Я же полная противоположность тебе. Я, - когда на меня нападет вдохновение, - могу стрекотать как сорока. Вот и сейчас… Если ты мне это позволишь, - немного пострекочу. Но прежде… - Разлил вино. – За встречу. Не только нас. Вообще- за встречу. Любую. Когда что-то или кто-то с чем-то или кем-то встречается, - возникает… нечто… Что приподнимает. И того и другого. Всех. Над этой скучной, бедной, убогой и пошлой землей. Встряхивает. Выпьем, Жиль.
Вторая порция вина показалась Виталию более приятной.
-Да-да, - откуда-то теперь уже чуть-чуть издалека доносился голос капитана, - вкушай, мой дорогой Жиль. Наслаждайся, наслаждайся. Купайся в этих волнах эфира. Вслушивайся в музыку божественных сфер… Открытия… Озарения… Сполохи… Северные сияния. При этом все куда-то плавно течет…течет… Ты это тоже испытываешь? И мы течем вместе со всем и со всеми. Куда-то… В какое-то неизведанное нечто. Таинственное. Не-пос-ти-жи-мое.
«Да что это он мне все? Соловьем заливается. Чего ему от меня надо?» – Нет, Виталий не хотел куда-то течь. Тем более в одной компании с этим странным капитаном, да еще во что-то непостижимое. Он предпочитал оставаться на суше.
-Мы…- Губы разжались с трудом. – Мы…когда?
Хотел сказать : «Когда начнем рисовать?», но капитан его опередил:
-Да хоть прямо сейчас. Нас ничего не держит. Мы властители самих себя. Мы свободны, свободны. Оковы тяжкие падут. Уже упали. Но прежде… Окачусь под душем. Тебе, кстати, эта процедура тоже не помешает.
«Не помешает, - мысленно согласился Виталий. – Эта жара… С удовольствием бы сейчас…куда-нибудь». Ему вдруг померещилось, что он на берегу какого-то моря. Стоит у самой кромки воды. Набегающие волны ласково касаются его ног. Теплый ветерок обдувает его обнаженное, нагретое солнцем тело. Он медленно входит в прохладную воду, с каждым шагом погружаясь все больше и больше, а потом пускается вплавь. Точнее, он не плывет, волны сами куда-то несут его, а он, блаженно жмурясь, переворачиваясь то со спины на живот, то с боку на бок, покачивается…покачивается…покачивается.
И вдруг словно кто-то его толкнул, - он очнулся. Cначала не понял, где же он находится. Во-первых… Полная тишина. Нашедший себе пристанище за стенкой в смежной комнате Владимир Горовиц со всеми его надсадно бренчащими пиано, нудными виолончелями, визжащими валторнами, словом, со всем тем, что называется симфоническим оркестром, этим громоздким, наделенным множеством глоток спрутом- чудовищем, издевающимся над слухом нормального человека, видимо, сжалившись над Виталием, умолк. Все пространство вокруг него плавает в синем тумане-мареве. А напротив него… если очень постараться… можно различить присутствие какого-то человека. Капитан ли это? И да и нет. Да, на нем тот же переливающийся красками шелковый халат. Те же очечки. Но… Он выглядит заметно крупнее, выше. Даже сидя, как будто возвышается над Виталием. Что за черт?
Виталий шелохнулся и это непонятное, то, что сейчас восседало напротив него, тот час же отозвалось:
-С добрым утром, Жиль… Я шучу. До утра еще далеко, в нашем распоряжении еще много времени.
И все-таки это капитан, хотя и в каком-то другом, более внушительном и внушающем какой даже страх, трепет обличии.
-Я намеренно решил изменять атмосферу: включил дежурный свет. Чтоб не резало глаза. Я рассудил, в сумерках нам будет более комфортно. Яркий, режущий глаза свет это, разумеется, прогрессивно, - слава Эдисону и Яблочкину в придачу, - но он выставляет напоказ мелочи, а в мелочах-то как раз часто и скрывается что? Правильно. Дьявол. Тихо-онько так скрывается. Незаметненько. Лучше обойдемся без него. Я подразумеваю дьявола. То есть с ним, конечно, потому что абсолютно без него, ты же знаешь, практически это невозможно, но хотя бы… делая вид, что мы его не замечаем. Предположим, что его не существует в принципе. И вообще, - это не нашего поля ягода.
-Мне домой пора, - неожиданно попросилось Виталию.
-Домой? А где твой дом?
-Ну, то есть…В часть. В казарму.
-Тебе захотелось в казарму? Жиль!...Фу. От тебя ли я это слышу? Ты ли это говоришь? Казарма… Это так пошло. Так вульгарно. Так примитивно. И так, извини, убого.
-А что же мне теперь прикажете? Целую ночь тут с вами…сидеть?
-Зачем сидеть? Вовсе необязательно. Сидеть это скучно, совершенно с тобою согласен. Мы можем лечь. У меня тут, правда, далеко не самое удобное, но все-таки ложе… Ложе, Жиль. Как ты вообще относишься к ложу?
-К ложу?
-Да, именно! К нему самому. Его величеству ложу. В просторечии «постель». Как эквивалент «кро-вать». Двуспальная. Не самая, к сожалению, удобная, но… Хотя бы насекомых нет, а со мной случалось и такое, и то хорошо.
«Так ведь…, - Виталия только сейчас осенило. – Мамочки мои! Как же я до сих пор об этом не догадался? Это же…».
-Плохо отношусь к ложу, - поспешил поставить сразу жирную точку над «и», чтоб уж больше не заикался. – И к эквиваленту тоже.
«Нет уж! Чего угодно. Только не это».
-Как? Жиль, ты меня пугаешь.
-И не Жиль я. Меня Виталием зовут. И вообще… - Да, пока заканчивать. Попробовал подняться с кресла, однако, почувствовал, что ноги у него словно отнялись, он их под собой совсем не чувствует.
-Бедный…бедный Жиль. – Меж тем не унимается капитан. - Оглушенный. Оглупленный. Потерявший свое истинное «Я». И даже, о ужас, - явившийся в этот мир под чужим именем. Ты не знаешь этого, а я-то знаю. Знаю от того, что вижу тебя…и не только тебя - насквозь. Мало того вижу далеко-о назад и далеко-о вперед. Твое подлинное, данное тебе праматерью Природой, имя и твоя истинная сущность это Жиль, а не какой-то там… Фу! Придуманное впопыхах, наобум твоими случайными папой и мамой… Даже произносить не хочется… Ви-та-лий.
-Да откуда вы про меня знаете?!
-Несчастный… потерявший свою родословную Жиль, - я знаю не только о тебе. И это дает мне право предложить тебе… Забудем о твоих папах и мамах. Они были и ушли. Вернемся к истокам, мой мальчик. К тому, с чего ты когда-то начинал. К ложу, мой милый. К ло-жу… Посиди немножко, а я сейчас…
С этим… Уже и непонятно, как его называть. Нет, только не «капитан». Это явно не капитан, это что-то другое. Не имеющее ничего общего со студентом Санкт-Петербургской государственной художественно-промышленной академии имени П.Л. Штиглица (в просторечии Мухинское училище) в прошлом и рядовым срочной службы при комендантском взводе В/Ч 32333 В.А. Жаворонковым в настоящем. Все это наваждение уже откуда-то… сверху, снизу, сбоку. Так вот, с этим «посиди немножко, а я сейчас» некапитан и ушел, пропал в синеве пространства, а Виталий, прикованный напавшим на него недугом к креслу, остался. Еще раз попытался встать и вновь убедился, что он обезножен. Виталий пыхтит, тужится, пыжится, а откуда-то из-за стенки доносится нескончаемая болтовня неутомимого некапитана.
-Да-да, вернемся, мой милый Жиль. На миллионы лет назад. Когда ты и тебе подобные еще только ползали на четвереньках. Или с ловкостью необыкновенной перепрыгивали с ветки на ветку. В те времена, когда все еще только мычали, шипели и свистели. Когда еще, подумать только! никто не сочинил ни одной рапсодии! И ни один мазок, даже самый примитивный, не лег на холст. О, наш могучий, великий, волосатый Прародитель, ты, так соскучившийся по нас, по своим потерявшим благодарную память детям, ты по-прежнему, как и миллионы лет назад, без устали зовешь, и зовешь, и зовешь нас к себе. А мы –беспамятное отродье – все сопротивляемся, сопротивляемся, сопротивляемся.
«Чепуху какую-то порет. Околесицу. Да это же… придурок настоящий какой-то! – в очередной раз за этот вечер, с интервалом, всего-то в полчаса, осенило Виталия. – Ну, конечно! Как же я сразу этого не заметил? Нормальный человек такого молоть не будет»
«Нет, бежать отсюда. И как можно скорее».
-Учтите, я с вами все равно не буду.
-Не будешь что?
-Не буду… На кровати.
-Отчего же? Я так тебе противен?
-Не буду и все тут. Еще я должен вам объяснять!
-А тогда я тебя накажу.
-Как это? На губу посадите?
-На губу? А-а, на гауптвахту. Нет, ну что за вздор? Низкого же ты мнения обо мне, Жиль.
-В штрафбат?
-Холодно, Жиль. Ой как холодно. Бери выше. Я тебя лишу возможности наслаждаться. Раз и навсегда.
-И как же это?
-Элементарно. Я тебя кастрирую.
-Руки коротки.
-У меня длинные руки, Жиль. У меня не руки-ручищи. Ты меня еще плохо знаешь. И ты, если еще будешь сопротивляться, почувствуешь всю прелесть моего гнева на себе. Так что… на ложе, Жиль. На ложе, на ложе.
«А что если он говорит правду? Насчет «кастрирую». От таких придурков можно ожидать, чего угодно».
-Но это лишь в самом крайнем случае. Надеюсь, у нас с тобой до этой крайности дело не дойдет. Уверен, мы найдем взаимоприемлемую альтернативу.
Как, может, не покажется на первый взгляд странным, этот последний довод придурковатого некапитана по поводу кастрации оказал на Виталия отрезвляющий эффект. Впрочем, тому есть объяснение. Родители Виталия, говоря по правде, были родителями неважными. Слишком занятыми. Передоверили воспитание нанятой по знакомству пожилой няньке. Однажды она застала пятилетнего Виталика развлекающимся своим крохотным пенисом. Принесла с кухни огромный, остро наточенный нож и громогласно заявила, что отрежет Витальин придаток, как только еще раз увидит его занимающимся чем-то подобным. О, какой ужас объял тогда бедного Виталика! Этот страх перед ножевой расправой, видимо, отложился в его подсознании, сохранился в нем до сих пор.
-Ну вот мы и готовы. – Сумасшедший некапитан вынырнул из синевы. Он как будто стал выглядеть еще более высоким. Почти великаном. И плечи, как у хорошо натренированного пловца. Как с таким справишься, если захочешь? – По-моему, можно приступать… Впрочем, если в данный момент ты еще не горишь желаньем…
-Нет, не горю, - поспешил заверить некапитана Виталий.
-Ничего. Мы никуда не спешим. Истинно говорится: «Тише едешь, дальше будешь». Можно подождать. - Вновь уселся в кресло напротив, налил себе и предложил Виталию.
-Можно, я не буду? – робко попросил Виталий.
-Не понравилось?
-Расслабляет.
-Понимаю… И не настаиваю… Что ты думаешь о… концептуальном искусстве? По-моему, это вздор. Впрочем, так же как и гиперреализм. Я уж не говорю о кэмпизме, нуво фов, фанизме и прочее и прочее. Все это приходит и уходит, без следа, а человек с его желаниями, потребностями, гормонами, внутренними секрециями, словом, потрохами остается. Ты с этим согласен?
Виталий уже надумал, как ему следует себя вести, если хочет избежать того, что некапитан обозвал «крайностями». Если он действительно сумасшедший… А он, безусловно, сумасшедший, только прикидывается нормальным, это факт… Лучше с ним во всем соглашаться. А там - посмотрим.
-Да, согласен.
-Я вообще по своим вкусовым пристрастиям больше традиционалист. Любое искусство эфемерно. Обманчиво. Призрачно. Патина на шершавой поверхности реальности. Реальность всегда богаче, содержательнее, калорийнее, аппетитнее, наконец. Хотя зачастую… немножко пованивает. Тоже правда. Тот же сыр рокфор, например. Да, такое тоже случается. Согласен?
-Согласен.
-Да, в грязи, как это ни странно, в разнообразном хламе, мусоре жизни тоже…о-очень много влекущего к себе. Зазывающего. «Когда б вы знали, из какого сора…». Не то, что в стерильной, допустим, чистоте. Не случайно на чистоту иногда…так и хочется плюнуть. Харкнуть. Ото всей души. Ты согласен?
Виталий кивнул головой.
-А что уж тут говорить про добродетели? Одно их название, перечисление вызывает, по меньшей мере, зевоту. И совсем другое дело – порок. Не будь порока, не было бы и искусства. Впрочем, так же как и той же литературы. Я уж не говорю отдельно про поэзию. Пушкина бы Александра Сергеевича, нашего, как говорится, все…. Да что Пушкин? Все бы стремительно увяло, усохло. Превратилось в пустыню. Добродетельная пустыня, - что еще страшнее этого можно придумать? Скажи, я прав?
Виталий еще раз утвердительно кивнул головой.
-Ну, вот и прекрасно. Так мы семимильными шагами и приблизимся к тому, о чем я уже было начал… К ложу, мой милый. К ложу. К самому лучшему, что было придумано человечеством на его долгом эволюционном пути. У обезьяны, согласись, нет ложа. Нет постели. Подушек. Они… Омерзительно за ними наблюдать. Мы же воспользуемся сполна плодами цивилизации. Нахаркаемся вволю и наплюемся ото всей души. Дадим волю нашим страстям и порокам. Всем, без исключения. И явным, уже проявившим себя, и скрытым, только-только проклевывающимся, о наличии в себе которых мы еще и не подозреваем. И…Ты согласен?
-Согласен, но мне бы сначала… в одно место, - попросил Виталий.
-Место?
-Да. В туалет.
-А-а, в туалет. Но ты, насколько я помню, совсем недавно…там, внизу… уже был в туалете.
-У меня понос.
-Фу, Жиль! Ну нельзя же так… вульгарно. Надо говорить «У меня диарея». Ну, раз так… Что ж. Сходи в туалет, а потом…
Ноги Виталия по-прежнему не очень слушались, однако некапитан любезно Виталию помог: сначала подняться с кресла, потом пройти к туалету.
-Закрываться необязательно, хотя я знаю любителей подглядывать, но я не из их числа… Впрочем, если у тебя хоть какие-то опасения…
Виталий, едва оказался в туалете, естественно, сразу заперся на петельку, а потом посмотрел вверх. Еще сидя на стульчаке в туалете этажом ниже, он обратил внимание, что в потолке, по соседству с фановой трубой зияло какое-то непонятного назначения весьма широкое отверстие. Так же было и здесь. Правда, этажом ниже оно было открыто, прямо - бери и залезай, а здесь зарешечено. Однако, как говорится, попытка не пытка. Виталий быстренько вскарабкался на стульчак, дотянулся до решетки руками. Стоило только решетку пошевелить, и она охотно поддалась. Из распахнутого теперь во всю ширь отверстия вовсю потянуло кислыми щами вперемежку с запахом отпугивающего кошек, чтоб не писались, где попало, экстракта (запечатлелся в сенсорном отделении Витальиного мозга еще по его недавней «гражданской» жизни). Но это был его на данный момент едва ли не единственный путь к спасению и Виталий, чего бы ему это не стоило, обязан был им воспользоваться.
8.
Каждый из нас, если в себя всмотреться, наделен какой-то странностью, диковинкой, делающей его отличным от других. Вот и у Виталия такая диковинка была. Еще когда он был школьником не то второго, не то третьего класса, на эту его странность обратил внимание проводящий с какой-то целью поголовный осмотр младшеклассников приглашенный врач-хирург. «Ну, до чего ж у тебя, мальчик, узкая кость! Прямо хоть в кунсткамеру». Этим, наверное, как раз и объясняется, отчего его любимой детской проказой было протиснуться в любую щель. Ему уже было лет тринадцать, когда во дворе их дома была оставлена строителями бесхозная канализационная труба, она провалялась все лето. В длину эта труба достигала четырех метров, а диаметром… Не всякая кошка согласится совершить по ней марш-бросок. Как-то Виталий поспорил со своими друзьями, что он-то по этой трубе пролезет. И что вы думаете? Пролез! Слава о нем пошла кругами и как-то к Виталию, когда он возвращался из школы, подошел приличного вида гражданин и вежливо поинтересовался, не хотел бы он, Виталий, освоить весьма перспективную, сулящую неплохой профит профессию форточника. Форточником Виталий, разумеется, не стал, но гордости за себя это предложение ему, безусловно, добавило.
Теперь ему предстояло вспомнить свое детское хобби, использовать его на деле. И совершить этот подвиг как можно быстрее от того, что нетерпеливый некапитан уже сначала было дернул дверь, а потом постучал:
-Жи-иль… Я волнуюсь. Надеюсь, с тобой все в порядке?
-Да-Да! Я сейчас, - поспешил успокоить его Виталий.
И он просунул в отверстие сначала свою голову (она благополучно прошла), а потом, упираясь обо что-то ногами и хватаясь за что-то руками, сморщившись, ужавшись, вытянувшись в струнку, насколько это было возможно, полез. Макушка его головы сначала обо что-то уперлась, потом это «что-то» поддалось, и – голова Виталия уже оказалась на свободе. Еще одно усилие – и высвободились из плена его плечи. «Ура! Мы ломим. Гнутся шведы». Но не тут-то было. Где-то на середине пути туловище Виталия все же застряло, - ни туда, ни сюда. Сил уже почти не осталось, а снизу - зашедшийся криком некапитан:
-Ах, Жиль! Ах, негодник ты эдакий! Как ты мог? Так обмануть мое доверие! Такое коварство!
Кричит это ладно, но он, видимо, еще и петельку с туалетной двери сорвал, ворвался в туалет, теперь ухватился за ноги Виталия и тащит…тащит…тащит его вниз, и уже нет у Виталия сил сопротивляться, когда чувствует, как кто-то еще ухватил его и за голову. Широкие, сильные ладони. Они-то – в противовес некапитану - и потащили его вверх. Но и некапитан не промах. Это он на вид только такой жиденький, а на деле… Хватка еще та. Силы примерно равны. Ух, ты! «Мамочки мои. Как бы меня не разорвали на половинки». Тем более, собрав в себе все, что у него осталось, Виталий старается помочь тому, кто тащит его вверх. «Боженька, помоги». И то ли это обращенье к «Боженьке» помогло, то ли то, что он объединил свои усилия с усилиями тянущего его кверху, Виталий почувствовал, как ухвативший его за ноги некапитан стал сдавать… Хватка его ослабевает… Ослабевает…
-Жиль! – еще успел прокричать некапитан. – Я тебе этого не прощу.
И Виталий почти как пробка из-под шампанского выскочил из своего узкого горлышка и оказался… Неизвестно где.
Темно. Хоть глаз выколи. И, что особенно удивительно, - рядом ни души. Может, прячется зачем-то в темноте? Виталий прислушался… Тишина. Только попискивает где-то в отдалении какая-то тварь. Скорее всего, крыса.
-Эй, - тихо произнес Виталий. – Есть тут кто-нибудь?
Молчок.
«Но не почудилось же мне? Я же явственно почувствовал, как кто-то меня…». Уши Виталия до сих пор горят. Или чудеса продолжаются? Виталий предпочел бы в дальнейшем обходиться без чудес. Без злых и добрых волшебников. Без всей этой чертовщины. Ну их. Так спокойнее. Его глаза уже привыкли к темноте. Проступили очертания каких-то вполне реальных, земных столбов…перекрытий… балок. Виталий осторожно поднялся на ноги, - и его голова едва не коснулась одной из этих балок. Все понятно, - он именно там, куда и стремился. Он на чердаке дома. Приятное открытие. Неприятным открытием было то, что некапитан оставил его босым, точнее, в одних носках. Оба сапога Виталия стали его трофеями. «И как же я теперь? Без шинели и без сапог». Будущее не сулило Виталию никаких расписных пряников, - будет ему на орехи. И даже его художеств, его палочки-выручалочки может в этих плачевных обстоятельствах ему не хватить.
«Черт меня дернул связаться с этой Свечечкой. Не будь ее…».
В этот момент до его слуха донесся чей-то хриплый кашель. Виталий затаил дыхание. Не послышалось ли?...Через пару мгновений кашель повторился. Так надтреснуто кашляют лишь те, у кого неважно с легкими или, скорее, бронхами. Кашель доносился из дальнего к Виталию угла. Еще одно приключение? Как бы ни хотелось сейчас Виталию избежать новых приключений на свою шею, делом первостепенной важности для него было разузнать, кто же еще ночует на этом прохладном, лишенном элементарных коммунальных удобств чердаке. Осторожно, выставив вперед себя, как ограждение, руки, пошел по чердаку. Остановился лишь, когда достиг места, откуда сейчас доносились равномерные, хрипловатые вдохи-выдохи.
Какое-то подобие жилища. Без стен, без окон, без дверей. Однако можно разглядеть стол, табурет, лежанку. Тумбочку, наконец. Такая же корявая, темно-коричневого цвета, какие обычно бывают в казарме. На лежанке, покрытое ватным одеялом (вата кусками вылезает из дыр), лежит… Что или кто именно разобрать невозможно. Это «что» или «кто» изредка шевелится, почесывается и издает эти хриплые вдохи-выдохи. Словом, это «что-то – кто-то» определенно живое. Может ли оно относиться к человеку? Для взрослого слишком коротко. Но и ребенок издавать такие хрипы тоже едва ли способен. Как бы это не неприятно, но выяснить, с кем судьба свела его на этот раз, Виталий должен был непременно.
-Эй, - негромко позвал.
Вдохи-выдохи стали сразу потише.
-Ты спишь? – Виталий произнес погромче.
Нечто зашевелилось. Одеяло медленно сползло, и показалось…. Да, это было явно человеческое лицо. Заросшее густенной, почти как у Карабаса-Барабаса, бородой.
-Кто тут? – недовольно спросило лицо. Или все же, скорее, борода (ее было больше).
-Я. – Как-то не складно представил себя Виталий. Однако бороде этого оказалось достаточно.
-Как ты сюда попал?
-Я не знаю… Тут дырка какая-то. А вы? Кто?
-Сам не видишь, что ли? Глаза, вроде, у тебя есть. Я бог.
«Ну вот! Час от часу не легче». Сердце Виталия вновь учащенно забилось. От одного сумасшедшего сбежал - к другому сумасшедшему прибежал. Что за напасти на него напали? Хорошо, что этот «бог» какой-то…крохотный. «С таким-то, случись что, я сумею справиться».
-У тебя руки есть? – между тем поинтересовался «бог».
-В каком смысле?
-Во всех сразу. Вижу-есть. Вон… У тебя кружка под боком. Подай-ка.
В самом деле, на столе стояла большая эмалированная кружка, наполненная какой-то жидкостью. Нет, то был не нектар, которым, по идее, должны утолять жажду настоящие боги. Судя по отсутствию запаха, - простая вода. Виталий сделал, как его просили. Человек, назвавший себя богом, прежде чем принять кружку, вынужден был еще более стянуть с себя одеяло, потом присел, видимо, поджав под себя ноги. Сейчас, когда он так сидел, да еще с его бородой, он напомнил Виталию не только Карабаса-Барабаса, но еще и иллюстрацию к одной из книжек его детства: живая голова в «Руслане и Людмиле». Подумалось: «А вот как сейчас дунет». И куда ж тогда Виталий улетит?
Но, судя по всему, борода никакой неприязни к Виталию не испытывала и вообще была настроена вполне благодушно.
-Так это ты тут недавно шумел, мне спать не давал?- спросила, возвращая кружку, борода.
-Я.
-А я подумал, черти опять возню устроили. Ох, избаловались очень, рогатые-то, совсем отбились от рук. Надо будет их, как следует… приструнить. Чтоб знали свое место.
Речи странные, но Виталию эти последние часы уже пришлось столько всего наслушаться! - еще одной странностью его не удивить.
-Это… случайно… не вы меня?... Не вы мне помогли… из этой дыры?
-Я, конечно. Еще спрашиваешь! А кто ж еще кроме бога может тебе помочь? Ну, да ладно. Может, хватит базарить? Ночью что положено делать, ты знаешь?
Виталию невольно подумалось: «Смотря, кому положено. Нечисти, например, бродить, будоражить нормальных людей».
-Спать, дурень, - человек, упрямо называющий себя богом, как будто подслушал мысли Виталия. – Спать. – Сказал и сам недвусмысленно кувырнулся на свою лежанку.
-А мне?
-А что «тебе»? Особенный, что ли? Места у меня тут хоть и немного, но на двоих всяко хватит. Укладывайся, укладывайся. А утречком решим, что нам с тобой делать.
«Нам» это кто?
Человек, назвавший себя богом, повернулся на бок и через пару мгновений густо захрапел, а Виталий очень кстати вспомнил сказку, которую ему читали еще в его глубоком-глубоком детстве. Сказку об Иванушке. Как он, кажется, в поисках Аленушки, попал в избушку на курьих ножках, и как укладывающаяся на печи на сон грядущий Бага-Яга пообещала ему, то есть Иванушке…. Абсолютно точно процитировать Бабу-Ягу Виталий сейчас не может (слишком много времени с его детства прошло), но суть точно та же: «Утром решим, что с тобой делать ».
Но он же не Иванушка, и тем более не дурачок, - он умный, ловкий, умеющий находить выход из любых положений колобок. Он сумел уйти и от бесхарактерной Свечечки, и от пылкой Наяды Романовны, и от хамоватого майора Тыловец и, самое главное, от пылкого поклонника Ватто и Владимира Горовца. Если понадобится, если обстоятельства так сложатся, уйдет и от этого… непонятно кого. Так самонадеянно и безо всяких на то оснований называющего себя богом.
Виталий осторожно, чтобы не спугнуть бога-самозванца, занял освобожденное для него место на лежанке (не укладываться же ему, в самом деле, на голом полу), подобрал и накинул на себя край одеяла (на чердаке уже сейчас было прохладно, а что будет ближе к утру?), обернулся к напарнику по лежанке спиной (бог-то бог, да и сам не плох, так спокойнее), и постарался, как можно скорее заснуть.
На этом и заканчивается темная сторона приключений Виталика. Дальше будет светлая. Тот, кто предпочитает какую-нибудь клубничку или страшилки, дальше может не читать. Ничего от этого не потеряет.
9.
Пробудило Виталия мирное, любезное слуху воркованье голубей. Первым делом, обернулся, - напарника по лежанке след простыл. Только вмятина от его головы на лишенной наволочки подушке осталась. Чердак плавает в сумерках, но чувствуется – и рассвет уже близок. Теперь и в окружающее вглядеться позорче можно. Впрочем, озирать здесь особенно и нечего. Это даже и не жилище, а настоящая берлога. Единственное, что сразу привлекает внимание, - большая, прикнопленная к куску фанеры, словно выставленная специально на показ черно-белая фотография. Виталий не поленился, приподнялся на оба локтя, приблизился глазами к фотографии. Какая-то исключительно мужицкая компания. Чему-то радующиеся. Или что-то хорошее предвкушающие. Все как будто в альпинистском снаряжении, в темных очках. Снег. А позади них очертания какой-то уходящей в небо своей вершиной горы.
Пока разглядывал, до слуха донеслись гортанные, с равномерным интервалом, становящиеся все более громкими звуки:
-Хок…Хок…Хок.
Виталий не без испуга обернулся на звук. То был хозяин чердачной берлоги. Но выглядел он необычно: безногий, даже колен не было. Получалось, две безобразные культи вырастали прямо из попы. А передвигался хозяин только усилиями рук, от того и хокал, - выбрасывал из себя отработанный воздух. На нем повидавший виды, местами подштопанный, местами с дырками свитер.
-Отлить не хочешь? У меня тут приспособленьице.
Нет, спасибо. Виталию пока не хотелось.
Обрубок по лягушачьи допрыгнул до лежанки:
-А ну-ка, сынок, подвинься.
Виталий посчитал за лучшее вообще убраться с лежанки, пересел на табурет, а обрубок легко, как пушинка, взлетел на лежанку. Все-все страхи, опасения, Бабы-Яги и прочая нечисть, все, что накануне будоражило Виталия, сейчас, - когда увидел, что жизнь сотворила с этим человеком, - мгновенно испарилось, уступив место… даже какому-то состраданию. А еще – любопытству.
-Ну, что скажешь, сынок? Как спалось?
-Нормально, - ответил Виталий. – Если б еще не комары…
-Должно быть, красавицы во мне какие-то снились?
-Почему?
-А что еще в такие лета, как у тебя, снится?... Да и ворохтался, я заметил, очень сильно. Стонал даже. То ли ты кого-то душил, то ли тебя душили. Любовь. Что же еще?
Виталию был неприятен этот разговор персонально о нем, поэтому и задал отвлекающий вопрос:
-А вас, все-таки… как звать?
-Тебе это нужно?
-Ну… Так удобнее.
-Ну, раз удобнее, - можешь называть меня просто. Бородой. Идет? Меня все так называют. «Эй, Борода, а ну-ка спляши, я тебе денежку дам».
-Да?... И что? Вы пляшете?
-Запросто. Гопака… Шутю.
И тут Виталий вспомнил. Да, он уже изредка встречал этого… Бороду на улицах города, когда навещал главпочтамт. Особенно часто, когда проходил мимо рынка. Вокруг этого Бороды всегда толпился какой-то народ, поэтому и разглядеть его было сложно. А сам Борода – нет, не плясал, конечно, а лихо играл на гармошке и – под хохот слушателей, - пел похабные частушки. Да вон и гармошка его, - Виталий только сейчас ее заметил, - стоит себе под столом.
-А почему вы…тут? На чердаке.
-А что, тебе тут не нравится? Зря. Ты не смотри, что этот дом еще при развитом социализьме построили, он еще сто лет простоит. Стены толстенные. Крыша добротная. Прогудроненная. Я лично сам постарался. Видишь ли, хозяйка-комендантша меня уважает. Я ей много тут чего. По мелочам. Да и прописки никакой не требуется. Живу себе и живу, в ус не дую. Главное, никому не мешаю.
-А это?- Виталий оборотился лицом к фотографии. – Кто это у вас?
-Кто да кто! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Мало ли, кто? Тебя не касается. Лучше про себя расскажи. Ты у нас кто?
Виталий был этим «Тебя это не касается» определенно обижен, он не привык, чтобы с ним так небрежно разговаривали. Поэтому и на вопрос Бороды отреагировал соответственно:
-Иван-Пехто.
Борода от души рассмеялся.
-Ишь ты какой!... Обиделся, значит. Это хорошо. Значит, характер у тебя. Мне такие нравятся. Все лучше, чем бесхребетники какие-нибудь. С ними кашу не сваришь. И как звать-то тебя?
Виталий понял, что дуться дальше уже глупо, и пошел с Бородой на мировую:
-Виталием.
-Ви-та-ли-ем… Имя-то какое.
-Какое?
-Особенное. Виталий это жизнь. Ты это знаешь? Ну, и откуда ж ты такой выискался, Виталий?
-Из Петербурга.
-Из Пе-тер-бу-урга. – Борода как будто был приятно удивлен. – Понятно.
-Из Ленинграда, - Виталий подумал, что Бороде, учитывая его годы, город под таким именем все же ближе и понятнее.
-Из Ленингра-ада… Понятно. То-то, я гляжу, ты такой… весь из себя вежливый. А с вежливым человеком и поговорить приятно. Что-то, Виталий, ты как-то совсем… налегке. Где хоть шинелька-то твоя?
-Да там, - Виталий неопределенно кивнул головой. Уж очень ему сейчас не хотелось говорить о своих недавних ночных похожденьях.
Впрочем… недавних ли? Ему начало казаться, все это произошло с ним уже давным-давно. Да, может, даже вовсе и не с ним, а с каким-то другим человеком?
Виталию не хотелось, а Бороде, кажется, и не нужно было еще что-то рассказывать, он и так все понял и подытожил тем же словом:
-Понятно… Ну и дурень же ты. Ладно. Про фотку эту, вроде, хотел? Ну, раз хотел, так уж и быть. Делать нечего - расскажу. Но не про фотку. Фотка это так. Вещдок. А поведаю-ка я тебе сказ про одного человека. - Борода поерзал, устроился на лежанке поудобнее, обчесал пальцами свою бороду и начал свой «сказ».
-Давненько это было. Ну, и все остальное, как в сказках положено. То есть в тридевятом царстве, в тридесятом государстве. А точнее, в городе Родинское. Ни разу не слышал про такой? Ну, понятное дело. Где уж нам? Донбасс это, сынок. Там, где уголек из недр земли до сих пор добывают. И жил да поживал там один…добрый молодец. Ну, вроде тебя. Все его родичи до десятого, может, колена шахтерами были. Он тоже, как школу закончил, в техникум поступил. С корочками уже под землю спустился. Шахта, кстати, Краснолиманская. Ну, так себе шахта, ничего выдающегося. Главным технологом подземного цеха бурения, между прочим. Ну, про бурение ты, конечно, только если по кино. «Большая жизнь». Может, смотрел? Да где тебе? Сейчас только про Дартаньянов смотрят, чтоб их… Словом, спустился он под землю. Денежки приличные стал зарабатывать. Курорты каждый год. Почет, уважение. Это не как сейчас, - шахтера за человека не принимают. И жить бы ему под землей и дальше, но… Видишь ли, была у этого доброго молодца одна мечта. Думаешь, на красавице жениться? Клад найти? А вот и не угадал. Ни с тем, ни с другим. Его не вниз, не под землю, его вверх, в облака тянуло. И после одного кино – документального - замыслил он тоже… настоящим альпинистом стать. Сначала литературку кое-какую почитал. Снаряжение кое-какое раздобыл. Сам… кое-как… покумекал, сварганил. Однако ж какой в Донбассе альпинизм, сам понимаешь. Степь да степь кругом. Словом, курям на смех. И отправился тогда наш добрый молодец по соседству – в Крым. В Бахчисарай. Почему в Бахчисарай? Потому что там скалы. Вот там-то он и познакомился… - Борода потянулся к фотографии. – Вон он… По центру. Петр Андреич его зовут. Петр Андреич Бурлак. Силен был мужик. Кремень. Щедрый. Богатый. Откуда богатство? Шут его знает. Должно быть, я так думаю, как этот. В «Золотом теленке». Ну, «Золотого-то теленка-то» ты читал? Корейко! Правда, Корейко богатство свое напоказ выставлять боялся, а этот ничего. Смелый был. Ну, время уже было другое. И умный. И была у этого Корейко тоже мечта. Вскарабкаться на самую высокую гору в мире. Знаешь, какая самая высокая гора?
-Эверест, - догадался Виталий.
-В точку! А по-непальски знаешь как? Еще лучше. Джомолунгма. Была, значит, у него такая мечта. Азартный был человек. Вот и доброго нашего молодца он этой мечтой до того заразил. Уж ежели на ком жениться, - так только на английской королеве. Если покорять что, так пусть это будет Джомолунгма и никаких гвоздей! Короче, собрал он…хорошую такую компанию, со всего Союза, и шахтера нашего, доброго молодца, хоть и масти был другой, вроде как не пришей кобыле хвост, в ту же компанию подключил. Чем-то, видать, сильно приглянулся он ему. И стали они все готовиться. Как собирались, готовились, - про это долго рассказывать. Да и ни к чему. Годы на это ушли. Кое-кто семью на этом потерял. А наш добрый молодец вообще- без семьи остался. Не до того. В апреле семьдесят пятого они и собрались… - Тут Борода умолк, потом предложил. – Слушай, сынок… Загляни-ка в тумбочку. Там еще оставаться должно.
Виталий заглянул. Действительно, на одной из полок стояла уже раскупоренная поллитровка.
-Давай все на стол.
Виталий послушно извлек из тумбочки, кроме поллитровки, еще и буханку черного хлеба, с полдюжины луковиц, пачку соли, бумажные стаканчики.
-Наливай, - приказал Борода. – И мне и себе. И сольцем, как следует.
Виталий сделал все, как ему было приказано, протянул наполненный стаканчик и обильно посыпанный кусок хлеба Бороде.
-А у тебя-то в жизни, сынок, мечта есть какая? – поинтересовался, прежде чем выпить, Борода.
Виталий затруднился с ответом. Откровенно говоря, большой мечты у него до сих пор никакой не было. Какие-то желания – да, но это у всех. Но чтобы что-то особенное?
-Ладно. Будет, - утешил его Борода.
Выпили. Заели хлебом, похрустели луковицами.
-Ну, собрались они, - Виталий решил вернуть Бороду к его «сказу». – Дальше-то что?
-А дальше… Дальше, сынок, ничего. Зачем тебе дальше? Все самое главное я тебе уже рассказал.
-Не все. А это? – Виталий вновь обратился к фотографии. – Это они? Перед тем, как взобраться на Джомолунгму?
-Нет, - ответил с заметной неохотой Борода. – Это не Джомолунгма. Это Роман-Кош. В том же Крыму. Карлик. Всего-то каких-то полтора километра.
-А этот добрый молодец, это, конечно, вы? - Только что «принятый» Виталием стаканчик развязал ему язык. Он почувствовал себя намного более раскованным.
А какая разница? Я – не я. Я же сразу предупредил, это сказ, сынок. Не всякому сказу можно верить.
-Значит, вы соврали?
-И что ты ко мне пристал? – Борода вдруг рассердился. – Я спрашиваю, что ты ко мне пристал со своими что, да почему, да по какому случаю? Я разве тебя сюда звал? Приглашал? Сам притащился… Неизвестно, откуда. И неизвестно, зачем. Может, ты… этот самый… как его? Стукач какой-нибудь. Может такое быть?
-Вспомнили, - если Борода непонятно отчего, буквально на пустом месте взбеленился, то Виталий, наоборот, вернул себе полное самообладание и хладнокровие. – Стукачей, к вашему сведенью, уже давно нет.
-Ну, это ты брось. Стукачи всегда были, есть и будут. Это вечная профессия. Подревнее чем эти… К которым ты по ночам бегаешь. Да и не стукачей я боюсь. Я глупости боюсь.
-Чьей? Моей? Так я не глупый.
-Да?
-Вы будто мне не верите.
-А с чего я должен тебе верить?
-Я… - Виталию почему-то вдруг захотелось, чтобы Борода ему поверил. – Если хотите, вас нарисовать могу.
-Нарисовать? Ну, нарисовать можно по-разному. Я тоже могу. Было б чем и на чем. А ты можешь нарисовать так, чтобы было похоже?
-Естественно!... Только я не знаю как раз, - чем и на чем.
-Нет проблем. Там… - Борода показал пальцем на тумбочку. – На нижней полке.
Виталий еще раз заглянул в тумбочку. Действительно, на нижней полке лежала тощая школьная тетрадка в клеточку и заточенный карандаш. Не густо, но и этого Виталию достаточно.
-Так… - Виталий, уже с тетрадкой и карандашом, бросил на Бороду взгляд профессионального портретиста. – Только вы чуть-чуть… Подвиньтесь, чтобы света побольше… И лицом… Вот так… И постарайтесь, если можно, поменьше шевелиться.
Борода задрал кверху свою плохо прочесанную бороду, застыл в такой монументальной позе, а карандаш в руках Виталия быстро заметался – вверх, вниз, вправо, влево. Рисунок был готов минут через пятнадцать.
-Похоже? – Еще не видя рисунка, осторожно поинтересовался Борода.
-А вы сами посмотрите.
Борода бережно взял тетрадку в руки.
-Узнаете?
Борода внимательно посмотрел на рисунок.
-Да ты, сынок… Настоящий… Рембрандт.
-Ну, так уж и… Рембрандт, - Виталий скромно опустил глаза. – Я еще учусь.
-Да, вижу… Умеешь. Не врешь. – Борода положил тетрадь под подушку. – Я его потом тоже… На фанерку. Вот и будет у меня прямо в доме русский музей… Ладно. Доброе ты дело, сделал, сынок. Доброе. Порадовал от души. Порадую-ка и я тебя. Пошли –ка. Я тебе свой… Тадж-Махал покажу.
Виталий сразу представил себе знакомые им по какому-то телефильму голубые купола Тадж-Махала.
-Это где? Далеко отсюда?
-В общем-то, далековато. Но так уж и быть. Специально для тебя сделаю поближе… - Только сейчас заметил отсутствие сапог на ногах Виталия. – А обувка-то твоя где?
А Виталий уже и забыл, что он без сапог. И только поднатужившись, вспомнил. Но не признаваться же в своей глупости этому человеку? Поэтому решил только небрежно взмахнуть рукой: «А, да что об этом говорить? Пустяки одни».
-Ох, сынок. Вот хоть и из Ленинграда ты, и рисовать ты, вижу, умеешь, а все одно, посмотришь на тебя, дурень и дурень. Дитё малое. Бестолковое. Вон, посмотри под столом: там опорки должны.
Действительно, под столом стояла пара стоптанных, с обрезанными голенищами, валенок. Виталий понял, что Борода советует ему их надеть.
-А вы как же?
Борода не удостоил Виталия ответом, спрыгнул со своего лежака и, подбрасывая себя усилием рук, запрыгал, как лягушка. Виталий, обувшись в опорки, как гусь, переваливаясь с ноги на ногу (обувка оказалась ему великовата), покорно поплелся вслед за ним.
Идти пришлось недалеко: до деревянной лесенки, Борода ухватился за перильца и – прыг-скок, горным козликом, – Виталий глазом моргнуть не успел, как увидел его уже на верхней ступеньке. Далее он уперся головой в дверь, та охотно поддалась, отворилась, после чего Борода обернулся и приказал:
-За мной. – Сказал и пропал. Несколькими минутами позднее менее проворно выбрался на крышу и Виталий.
«Нас утро встречало рассветом…». Сколько сейчас? Часы на запястье Виталия тикают, но посмотреть на циферблат недосуг. Что-то, наверное, около шести. Туман. Густой туман. Словно под тяжелым прессом: его гнетет, прижимает к матушке-земле. Поэтому именно здесь, откуда сейчас смотрит на мир Виталий, тумана нет. И кажется, - они отрезаны от земли. Они как островок суши в клубящемся испарениями море. Или – другой вариант – они на какой-то устремленной к небу вершине. Странное ощущение: дом все-то в три этажа, а выглядит так, словно они сейчас на крыше небоскреба.
Невероятно, но непреложный факт: Виталию, к его неполным двадцати двум годам, до сих пор почти не приходилось перемещаться по вертикали (ну, если, разумеется, не считать будничных поездок на лифтах). Все в его жизни как-то протекало по горизонтали, на плоскости. Он даже на самолете ни разу не летал. Хотя, да, был один случай. Еще подростком на их даче под Стрельной. Отдыхающая по соседству с их домом девочка, в которую, естественно, Виталий был влюблен, попросила его вскарабкаться на дерево, снять с ветки кошку. Виталий, конечно же, исполнил пожелание любимой, без особых при этом проблем, - кошка, при виде его приближения, спрыгнула с отчаянным мяуканием сама, - но когда пришло время спускаться вниз… До чего ж он выглядел некрасивым в глазах этой девочки! И сколькими же ссадинами, царапинами он себя украсил! Словом, на себе ощутил, что спуск это гораздо более опасное, даже жутковатое занятие, чем подъем.
То ли холодноватый, рвущийся с севера ветер выдул все посторонние пары из головы Виталия, то ли смена обстановки подействовала, - как бы то ни было Виталий мгновенно протрезвел. Разум очистился. И это помогло Виталию посмотреть на мир по-другому. И даже на себя в этом мире. В каком-то другом ракурсе.
Ну, до чего ж странной, недостойной, убогой показалось ему все то, что совсем недавно, каких-то даже несколько часов назад, занимало его. Глупенькая, хотя и начитанная Свечечка… Наступающая как танк Наяда Романовна с ее пузатым майором… Этот странный и страшный, почти из триллера, капитан-некапитан… Нет, это не люди, это что-то другое. Это, скорее, какие-то призраки… Фантомы… Из какого-то призрачного фантомного мира. Да и сам Виталий уже готов был превратиться в такой же призрак-фантом, если б вначале не чердак, потом не этот…тоже странный, хотя и в другую сторону, далеко не во всем внятный, недостаточно вразумительный, тем не менее, внушающий к себе доверие безногий не то человек, не то еще кто-то. Бог его разберет.
-Эй! Сынок! – донеслось до слуха Виталия. – Ты где? Гробницу-то свою хотел тебе показать.
Крыша небольшая, но на ней уместилось много чего. Прежде всего, телевизионная антенна с держащими ее, туго натянутыми стяжками. Бороду Виталий отыскал у возвышающейся метра на два кирпичной стены. Невысоко, как раз в поле доступности Бороды, - зияющее в стене отверстие.
-Вот тут… - Борода коснулся ладошкой шершавой поверхности, слегка ее погладил. – Вот тут я и буду лежать. После. Как помру. Замурованный. Мы уж и с комендантшей договорились. Она не против.
Странное решение. Но что еще ждать от этого загадочного Бороды?
-Почему же не на кладбище? –все-таки непроизвольно вырвалось из Виталия.
-Нет уж. На кладбище пускай червяки лежат, а мне лучше здесь. К небушку поближе. Хотя… скажу тебе, сынок. Я хоть уж и не добрый молодец и жить мне осталось маловато. Есть и у меня одна большая мечта. Что когда-нибудь кто-нибудь отыщет эту мою гробницу и отнесет на гору Джомолунгму. И буду я там лежать себе и полеживать. Вечно. А на кладбище, хоть ты режь меня, я не хочу.
11.
Возвращался Виталий в казарму после своей самоволки демонстративно, ни от кого не скрываясь, прямо через КПП. Шинельку свою у Свечечки он все-таки себе вернул, - обиженная тем, что он, вопреки уговору, так и не удосужился повидаться с ней еще раз этой ночью, не удостоив Виталия взглядом, просто вышвырнула ему его одеяние через окно. За сапогами на третий этаж к жутковатому капитану заходить – не то, чтобы не посмел, а не захотел, обошелся заимствованными у Бороды опорками. Хорошую же он, должно быть, представлял собой картину. Сколько смеху было на КПП! Животики, должно быть, поднадорвали.
На губе ему все же пришлось побывать, трое суток. Кому он должен был быть за это признателен: майору Тыловец или капитану, - Виталий разбираться не захотел. Из библиотекарей его безо всяких разговоров попросили, зачислили в стрелковое подразделение (даже заступничество начальника санчасти Виталию на этот раз не помогло). Автоматчиком он оказался вовсе даже неплохим, стрелял метко. Впрочем, и по другим показателям боевой подготовки не сплоховал, за что его фотография неоднократно вывешивалась на доске почета. Словом, большого урона от потери доверия у вышестоящего начальства он на себе не испытал. Неважно пришлось бедной Свечечке, она все же не избежала наказания: получила от своего супруга крупный синяк под глазом. К счастью, этим, однако, все и ограничилось. Наяда Романовна при встрече с Виталием непременно делала ему глазки, а ее супруг, наоборот, каждый раз делал вид, что видит его впервые. О капитане с третьего этажа Виталий больше никогда ничего не слышал, словно его вообще даже в природе не существовало. А жаль. Повстречайся они, и Виталий бы кое-что ему припомнил.
Демобилизовавшись, вернулся к себе, восстановился в своем праве студента Мухинского училища, с отличием его закончил, стал хорошим, добычливым профессионалом, к его услугам прибегали самые обеспеченные заказчики, он и сам вскоре стал не менее их обеспеченным. Кроме работы в качестве художника-оформителя у него возникло хобби: стал с огромным энтузиазмом увлекаться альпинизмом, полушутливо заявляя всем своим друзьям, что его конкретной целью является восхождение на высочайшую гору в мире Джомолунгму.
Посвятил он также какое-то время и бумажным изысканиям, его главной целью было узнать, покорял ли кто-то вершину Джомолунгма в семьдесят пятом году. Оказалось, что нет. Информации о том ниоткуда не поступало. Однако было одно странное обстоятельство. Именно весной семьдесят пятого у подножья горы Эверест в урочище Джилы-Су случайно наткнулись на впавшего в бессознательное состояние, экипированного так, как полагается альпинисту, человека. Когда этого человека уже привели в чувство, обнаружилось, что обе его ноги отмерзли до такой степени, что нуждались в ампутации. На вопросы, откуда он и что с ним произошло, отвечал, что группу, в которой он был, когда они ночевали в промежуточном лагере, накрыло снежной лавиной. Что все, кроме него погибли. Однако никаких доказательств, что такая группа существовала, также как и следов ее якобы гибели нигде обнаружено не было. С человеком этим, после того, как ему ампутировали обе ноги, повозились, повозились, ничего толком больше от него не добились, да потом и отпустили восвояси. Что с ним было дальше, - о том нигде ни слова.
А Виталий все же добился своего: права и возможности осуществить загоревшуюся в нем потребность вскарабкаться на высочайшую вершину мира. Примерно, недели за две до того, как отправиться к месту сбора, он прежде посетил маленький северный городок, в пригороде которого до сих пор располагалась В/Ч 32333. Там он разыскал тот злополучный (или счастливый?) дом, где с ним произошли памятные злоключения (или счастливые события?). Выяснил, поговорив с жильцами дома, что нашедший у них приют на чердаке безногий калека по прозвищу Борода, умер около пяти лет назад, а где похоронен – одному Богу известно. Тогда он отправился на поиски бывшей комендантши дома. Оказалось, что она пребывает ныне на роли заместителя коммунально-эксплуатационной части, сокращенно КЭЧ.
Появление Виталия в ее кабинете вызвало вначале у Надежды Евгеньевны большое неудовольствие. Но вручение ей питерского сувенира (чайный фарфоровый набор производства фабрики имени Ломоносова), произвело на нее неизгладимое впечатление.
-Я ваша. Все, что захотите.
-Скажите, вам, конечно, знаком человек по прозвищу Борода?
-М-м-м… Да. Допустим.
-А кем он вам приходится?
-Честно скажу - никем. Просто пожалела убогого. Разрешила ему… А что, нельзя?
-Нет-нет, все отлично! А настоящее его имя и фамилия.
-Да зачем они были мне?
-Он ведь умер.
-Да.
-Где похоронен, вы знаете?
-Сделала все, как он сам просил. Сожгли в крематории, а урночку эту…Я потом распорядилась, чтобы ее замуровали в стену. Прямо на крыше дома. Это он сам так просил.
-Я могу забрать с собой урну?
-Ой… А вам это зачем?
-Я хочу ее перезахоронить. В более достойном месте.
-Не зна-аю, это как-то…
-Разумеется… - Виталий вытащил из кармана конвертик, положил его перед собой на стол.
- Ну, тогда… Если только под расписку.
-Ради бога.
Уже после того, как расписка была составлена, Виталий еще поинтересовался.
-Вы хоть немножко знаете о жизни этого человека?
-Нет. Честно признаюсь.
-Он никогда не говорил вам о себе?
-Да зачем? А если что когда и говорил… Особенно под этим… Я совсем не слушала. Но он же тронутым был. – Шепотом. – Вы не поверите, даже иногда называл себя богом. – Перекрестилась. – Честное слово. Ну, и… как прикажете его слушать? Такой, как он, соврет, недорого возьмет.
-Спасибо за исчерпывающую информацию.
-Да не за что. Чем, как говорится, богаты.
-Теперь давайте договоримся, как я буду забирать эту самую урну
Экспедиция на Джомолунгму с участием Виталия завершилась удачей. Довольно подробное видео об этом восхождении появилось на youtube. Видно, как, стоя на коленях, кто-то работает ледорубом, а потом укладывает в лунке какой-то небольших размеров предмет, напоминающий погребальную урну. Было много лайков.
Вот и сбылась самая большая мечта бога по прозвищу Борода!