Этот рассказ - одна из первых попыток написать прозу. Наивно, коряво, но мне он чем-то дорог…
В 1968 году, в октябре месяце, в местечке С., что на Алтае, выпал черный снег. Он был таким же холодным, как его белый брат, и так же быстро таял в горячих руках, оставляя после себя чернильные разводы на ладонях. Растаял он очень быстро. Гораздо быстрее, чем люди смогли придумать причину его появления.
В этот день, канувшего в лету шестьдесят восьмого, мой дед, тогда еще сильный и крепкий телом мужчина, остервенело ковырял кайлом подмерзшую, плотную кладбищенскую землю, сплошь поросшую жёсткой и колючей травой без определенного названия. Ему помогали двое – сторож с совхозной фермы и огромный глухонемой Василь.
Работа продвигалась медленно. Слежавшаяся, мёрзлая земля поддавалась с трудом, и, несмотря на все старания мужиков, к обеду была готова только половина могилы. Хотелось курить…
Одновременно, словно по команде, они побросали инструмент и потянулись за кисетами. Едва сделали по первой затяжке, как с неба посыпались первые чёрные хлопья. Немало повидавшие на своём веку мужики были крепко озадачены. Да уж… невидаль. Чудом не назвать, а всё ж таки мудрено . Постояли они, думками перекинулись. Не вышло ничего путного: одна бесятина выходит, да сплошная морока.
Дед плюнул и опять за кайло схватился; сторож с Василем тут же мыкаются. А сверху сыпется на них чёрная сажа, пачкает спины и как-то странно, не по снежному вовсе, ложится на могильное дно. Всё вокруг почернело, осунулось.
- Покойник, пакостник ещё тот был, - бубнит сторож. – Как чувствовал – не хотел идти. Накажет нас Господь, попомните моё слово…
Деду самому не по себе. Выпрямился он в могиле недокопанной, огляделся по сторонам. Тоска берет – кругом кресты, да плиты. Словно чёрные шапки, нахлобучены на них снежные комья, и веет отовсюду холодом. Тоже черным… Невеселое место. Одно слово – погост. Куда ни глянь – кресты, кресты, кресты… Растёт кладбище, ширится. Мёртвым- постель, живым – память.
Душно деду в могиле стало, прямо хоть фуфайку на себе рви. Кругом ни души, ни звука. Собак-пустолаек и тех не слышно. Только ковыряются рядом, по-прежнему, Василь да сторож. Вылез дед из могилы, сел на свежевырытую землю. А снег всё сыпет и сыпет… Ленты на венках шевелятся от ветра, как змеи, и чудится деду, как они промеж себя тихонько шепчутся: «Наш-ш-ш-ш, наш-ш-ш-ш, не уйдеш-ш-ш-шь…». Жутко ему стало, снова за табаком в карман полез. А снег всё сыпет…
Кое-как одолели все ж таки могилу. Стенки пообтесали, лопатами крест-накрест закрыли. Все честь по чести – добро пожаловать.
Сидят мужики, ждут, курят. И засыпает их, живых, как пеплом, чёрным снегом.
После того случая, в тетрадке местного летописца деда Ильи, возникла новая короткая запись: «Давеча, когда хоронили П., снег посыпал, токо чёрный».
Через девять дней, на ферме убило током пьяного сторожа. Василь куда-то пропал, и в С. его больше не видели. Ровно через два года, рано утром тихо скончался мой дед. О чёрном снеге вскоре забыли…