Бабочка и гусеница
Научно-фантастический роман
Все события этой книги вымышлены от начала и до конца, поэтому не исключено, что когда-нибудь они произойдут в действительности.
Пролог
3492 год от рождества Христова
Студент Фобронского физического университета Штуц, обучающийся на кафедре теоретической физики, попросился с лекции, спустился в работающий туалет на первом этаже, зашел в туалетную кабинку и закрыл за собой желтоватую дверь на защелку, но дверь все равно начала медленно открываться. Закрыв ее снова и придержав в конце, он медленно отпустил ручку – в этот раз, видимо в благодарность за трепетное обращение, дверь не открылась.
Задрав рубашку, он прижал ее длинным подбородком к волосатой груди, и, расстегнув серый кожаный ремень брюк, спустил штаны. С осторожной брезгливостью Штуц присел на холодное, довольно, впрочем, чистое сиденье, но старался особенно к нему не прижиматься. Он никогда не ходил в туалет в университете, но в этот раз, что называется, прихватило.
Очень скоро, сам того не помня, Штуц уснул, после он очень удивлялся, что так и не упал с унитаза. Снился ему не то чтобы страшный, но довольно-таки захватывающий сон, вспоминая который потом, он почти всегда чувствовал на спине мурашки. Тоже странность: сам этот сон он помнил почти досконально очень долгое время спустя, словно это был и не сон вовсе, чего с ним не бывало ни до, ни после этого.
Сквозь пустоту темного сна, которые обычно бывают после тяжелой работы, стало что-то проступать, словно бы на просвет. Штуц не то засыпал в своем сне, не то просыпался в нем и через зеленоватый, какой-то решетчатый туман видел перед собой матовую, то ли черную, то ли серую статую, абсолютно гладкую и в каком-то, как ему показалось, мистическом сиянии. Статуя смотрела на него сверху бездонными, опустошающе черными глазными яблоками без радужек и зрачков. Сам Штуц при этом лежал и был как будто бы связан, он не мог точно понять этого. Откуда-то слева на Штуца вдруг повеяло слабым ветерком, он повернул голову и увидел, как точно такая же статуя быстро подплыла к нему почти вплотную и молниеносным движением что-то бесшумно воткнула ему в шею. Открыв рот, чтобы вскрикнуть, Штуц в мгновение почувствовал во всем теле сладкую, блаженную легкость, и всё исчезло во тьме.
Когда Штуц открыл глаза, голова его кружилась, и было ощущение, будто он кренится из стороны в сторону, сидя на чем-то шатком. Перед глазами у него плавала грязновато-желтая дверь туалета с блестящей, подернутой по краям ржавчиной защелкой. «Что же это я?» – неопределенно подумал Штуц и наклонил голову – он сидел на унитазе, намертво вмонтированном в пол. Подняв голову, он осмотрелся, водить его уже почти перестало. «Как же это… что со мной?» – снова с досадой подумал Штуц и встал, оглядывая стены и пол, стараясь хоть что-нибудь припомнить, но в памяти было пусто. Он помнил только, что очень хотел в туалет, и потому попросился с лекции. Как только он об этом подумал, то понял, что желание его не прошло совсем. Но вместо того, чтобы исполнить его, Штуц с каким-то непонятным и тревожным ощущением медленно встал, заправил рубашку, оглядывая кабинку нерешительным и нервозным взглядом, и вышел. Когда он поднимался по лестнице, все его мысли занимала телепередача о правильном и здоровом питании.
3501 год от рождества Христова
Глава первая. Человек.
В два часа по полудни из светло-бордового четырехэтажного здания вышли два молодых человека. Один щупловатый, с какою-то большой головой, именно сразу бросалось в глаза, что непропорционально большою. Кроме того у него были короткие жесткие волосы переменчивого темного цвета, голубые глаза, довольно большие, но глубоко посаженные и оттого смотревшие как будто издалека. Роста он был чуть ниже среднего. Второй человек был на голову выше первого, и в отличие от него имел телосложение и пропорции почти идеальные для человека, лицо его было очерчено четче и острее, черные глаза смотрели пристально, но впрочем, не очень внимательно, они скорее старались проделать в человеке дыру, нежели внимательно осмотреть его. Волосы у него были черные, слегка вьющиеся и короткие, кожа смуглая. Вообще же, внешностью первый походил на какого-нибудь европейца, наверное, больше всего на англичанина, а второй очень напоминал индийца, но было в нем и нечто такое, может быть форма глаз или губ, что заставляло подозревать в нем и иную кровь.
Здание, которое они покидали, было построено в каком-то смешении древних стилей: с пилястрами, с обрамленными сложным узором окнами, с полосками орнамента, отделявшими этажи друг от друга, – и с надписью над главным входом золотыми буквами «Школа им. Ренкампа». Они сошли по широкой небольшой лестнице на тротуар, щелкнули каблуками, магнитное поле, возникшее между обувью и покрывавшим тротуар левитроном, приподняло их вверх на несколько сантиметров, и они неспешно полетели вправо вдоль набережной, оживленно беседуя. На улице было тепло и солнечно, с моря дул приятный соленый ветерок.
– Почти четыреста лет уже как известны гравилинзы и возможность перемещения в пространстве со сверхсветовой скоростью, телепортация, и много всего еще, – размышлял вслух тот, что поменьше. – И вот уже четыреста лет как люди не могут ничего придумать, чтобы перемещать живое существо со скоростью большей скорости света. Они перемещают почти все: грузы, информацию, трайбов, – а сами либо сидят в солнечной системе, либо тратят сотни лет, чтобы долететь до ближайших экзопланет и начать их колонизацию горсткой авантюристов, неудачников, и парой полусумасшедших ученых, – человек с большой головой начинал волноваться, иногда даже еле заметные капельки слюны вылетали из его рта вместе со словами, но он заметил эту свою перемену и успокоился, правда, когда уже закончил говорить.
Человек, летевший с ним рядом, прослушав его пламенную речь, совершенно спокойно заметил.
– Мы биологические существа – ничего не попишешь. Да и не только люди, и муариды так же.
– А, значит, если не мы одни, то и не обидно, да? – спросил человек с большой головой, вдруг снова разгорячившись.
– Спокойно, Берни, спокойно, – ответил высокий парень, чуть улыбнувшись, – Если тебя это так мучает, придумай что-нибудь, чтобы люди смогли наконец перемещаться быстрее скорости света, я ничего против не имею.
– Я-то вряд ли что придумаю, – спокойно сказал Берни, но тут же его опять захватила мысль. – Но неужели за четыреста лет никто не смог придумать, столько людей ведь работали, думали. Может быть действительно этот технологический тупик связан с этим антаром? Как думаешь, Од?
Но ответа не последовало. Бернард, смотревший до этого все время перед собой на бегущую внизу дорогу, поднял голову и взглянул на друга. Тот внимательно слушал его поблескивающим на солнце черным затылком, а лицом был повернут куда-то почти назад, и, судя по всему, что-то высматривал на противоположной стороне улицы.
– Одиок! – окликнул его еще раз Берни и Од, чуть не дрогнув от неожиданности, повернулся и быстро тоже крикнул ему: – Что? Чего кричишь?
– Кого увидел-то? – улыбнулся Бернард.
– Да так, показалось. Чего ты спрашивал-то?
– А… да я уже и забыл – неважно.
Они уже долетели до развилки в конце улицы. Влево, на остров Каро, вел красный подвесной мост не самых внушительных, но достойных минутной сцены в самом изысканном фильме размеров, вправо начиналась новая улица, проходившая через самый центр правого города, застроенного сплошь высокими новыми зданиями из стекла и нановолокна. Почти каждое здание имело свою уникальную форму: одно уходило изогнутым шпилем под самые облака, другое напоминало на первый взгляд беспорядочную горстку громоздящихся друг на друга кубов разного размера, третье было сделано в виде спирали ДНК и в высоту имело этажей семьдесят, – из-за всей этой несколько сумбурной нагроможденности правый город называли «детской площадкой». Кроме того большая часть зданий вообще имела трудноописуемую форму, геометрические фигуры или какие-нибудь узнаваемые вещи плавно переходили в них одна в другую, создавая совершенно неожиданные формы и сочетания.
Друзья повернули на мост. На мосту морской ветер ощущался особенно, на губах чувствовался солоноватый привкус, а от его порывов порой даже сдувало, так что лететь приходилось под небольшим углом к нужному направлению, как иногда самолеты садятся в аэропорту в ветреную погоду. Далеко впереди тонкой черной иглой возносилась к небу башня космических лифтов. Одиок вдруг снова куда-то отвернулся от Бернарда и явно что-то высматривал в потоке людей на противоположной стороне моста, пока Бернард опять начал о чем-то рассуждать.
– Куда ты все время смотришь? Увидел девушку своей мечты?
– Ага… – протянул Одиок, не отрываясь от своего наблюдения, потом быстро повернулся и в задумчивости сказал. – Третий раз за сегодня вижу одного и того же человека.
– По тому, как ты на него пялишься, он наверное уже думает, что ты за ним следишь, – сказал Бернард и Одиок в ответ засмеялся, говоря сквозь смех: – Хорошо бы так.
– А у тебя никогда не было таких мыслей, что за тобой следит весь мир? – спросил Бернард чуть погодя.
– Весь мир? – переспросил Одиок. – А зачем всему миру следить за мной?
– Ну может быть тебя готовят к какому-нибудь великому свершению, ты сам не знаешь, а за тобой на самом деле все следят, и всё вокруг вообще сделано только для тебя. Все какие-то маленькие и большие ситуации, которые с тобой происходят, организованы специально и направлены на то, чтобы развить твой характер в определенную сторону или просто проверить, правильно ли ты развиваешься. Никогда не было у тебя таких мыслей?
– Нет, – сказал Од и снова засмеялся. – А я тоже иду сейчас с тобой, чтобы развивать и проверять тебя? – добавил он и расхохотался еще сильнее.
– Ну да, – серьезно ответил Бернард и потом быстро добавил: – Это только мысль, конечно, я понимаю… и звучит глупо, но просто интересно иногда ведь так подумать, что весь мир вокруг только для тебя.
– Ну может быть… – согласился Одиок, раздумывая. – И что, все люди, все одиннадцать миллиардов?
– Конечно, может и не все люди в мире, но все те, которых ты знаешь. И знаешь ты их всех не просто так, они все специально подобраны, чтобы влиять на тебя определенным образом.
– Даже родители?
– Особенно родители, они же наибольшее влияние оказывают.
– Ну и мысли тебя иногда посещают! – сказал Одиок, смеясь и качая головой, похоже было, что эта мысль его несколько даже поразила. – А к чему же тебя готовят?
– Не знаю, я же говорю, это всего лишь мысль, – сказал Бернард как-то тихо и неохотно, возможно, он уже жалел, что заговорил об этом. – К чему-нибудь великому, может быть… возглавить человечество в борьбе с вражеской инопланетной расой или что-нибудь в этом роде.
– Серьезно, – сказал Одиок с каким-то достоинством, но посмотрев на лицо Бернарда, которое в каждую секунду ожидало подвоха, тут же неудержимо расхохотался и долго ничего не мог с собой поделать, хотя и желал остановиться. Но Бернард, глядя на его смех и что-то, видимо, подумав, тоже как-то махнул рукой и рассмеялся.
– И давно у тебя эта мысль? – спросил Одиок, усмирив наконец свой хохот.
– Что значит давно? – недоуменно спросил Бернард. – Ты пойми, я же на самом деле так не думаю…
– Да я понял, понял… – перебил его Одиок. – Когда ты первый раз это подумал, помнишь?
– Давно, – ответил Бернард, припоминая. – Еще до школы, наверно. Время я точно не помню, но помню ситуацию, – сказал Бернард, и в голове его вспыхнуло давнее воспоминание, картинка, основа, которая сейчас должна была вызвать поток ассоциаций и связанных с нею воспоминаний и повлечь за собой всю историю. Тут же это воспоминание появилось и в воображении Одиока, сначала оно было ему не понятно, но по мере того как Бернард рассказывал и сам все припоминал, оно прояснялось и для Ода, становилось четким, понятным так, будто это и вовсе было его собственное воспоминание. – Мама купила какие-то вкусные пирожные, такие вытянутые с кремом, чем-то воздушным еще посыпанные, – рассказывал Бернард. – Я съел одну, и они мне так понравились, я стал просить еще одну, а мама говорит: «Нет, сначала пообедаем, потом будешь пирожные», – и убрала пирожные в верхний шкаф – я еще маленький совсем был, не доставал туда. И тут к нам кто-то пришел, мама пошла открыть, папы не было дома. Я остался на кухне один. Тут же я поставил стул рядом с тумбой под шкафом, залез на стул, потом на тумбу, открыл шкаф и быстро достал себе два пирожных. Потом обратно все закрыл, спустился, залез под стол и стал есть. И вот сижу я, ем и думаю, что если мама на самом деле хотела проверить, съем я пирожные или нет, и кто-то там пришел именно за тем только, чтобы позвать маму с кухни, и они сейчас разговаривали там о чем-то только для виду, а на самом деле смотрели за мной, как я достаю пирожные.
– А про великие свершения и борьбу с инопланетянами тоже тогда под столом подумал?
– Нет, тогда эта мысль только зародилась, а это все, про предназначенье, уже после. Тоже я делал что-нибудь такое, знаешь, требующее выбора, вспоминал мысль эту и думал, если вдруг это на самом деле так, то зачем это нужно? Ну и только одну более-менее состоятельную причину мог придумать, что меня для чего-то готовят.
– Хорошее у тебя воображение, – как-то двусмысленно сказал Одиок и улыбнулся, он чувствовал себя несколько опустошенным, как если бы долго всматривался в какую-нибудь картину или читал какую-нибудь тяжелую для восприятия книгу. Такое ощущение часто бывает, когда наблюдаешь за чужими мыслями, особенно, если это продолжается долго.
– Не жалуюсь, – ответил Бернард, думая о чем-то другом.
Они миновали мост и очутились на острове Каро, разделенном на две части. Западная, ближняя к морю, была занята большим, тенистым и зеленым парком, засаженным всевозможными деревьями от берез и абрикосов до пальм, восточную часть занимал недавно построенный филиал Университета Трайботизаци.
Бернард и Одиок попали на остров именно с западной стороны и сейчас летели по парку. Время было обеденное, и народу в парке было немного. Кое-где на траве сидели студенты, да на лавочках иногда попадались пожилые люди занятые, судя по виду, беседой о былом, и еще повстречался им немного странного вида человек, выгуливавший немного странного вида собаку.
– Ты мой друг Бернард, я скажу тебе по секрету, – с трудом выдавливая слова, начал вдруг Одиок, лицо его было напряжено и серьезно. – Тебя действительно готовят для одного важного задания, эта миссия секретна… – Од не выдержал глядеть на Бернарда и отвернулся от него с неудержимым и каким-то кряхтящим смехом.
– Иди ты… – сказал Бернард со всем раздражением, накопившимся уже в нем, и тоже стал смотреть куда-то в парк, а Одиок расхохотался еще пуще.
Когда через минуту он перестал наконец смеяться и моргать глазами, чтобы просушить их, то сказал неожиданно, но как будто весь предыдущий разговор подготовлялся к этому.
– А я недавно такой сон видел. Уникальный, никогда таких не видел ни до того, ни после, – Бернард, снова ожидая какую-нибудь, по его мнению, гадость, головы не поворачивал, но слушал внимательно, Одиок же как будто хотел даже, чтобы так было, и продолжал: – Я убил во сне, представляешь? – сказал он и помолчал, Бернард недоверчиво посмотрел на него, не зная верить ли. – Представляешь, убить во сне?! Самому не верится. Во сне ведь никто не умирает, всегда чуть-чуть и просыпаешься, а тут я сам убил. И главное, убил-то из-за какой-то ерунды, я бы никогда из-за этого не то что не убил, вообще… ничего бы не сделал, а тут я с такою еще легкостью, даже не знаю, как будто это и не я был, а кто-то мной убил.
– Да?.. – проговорил Бернард с поднятыми бровями, а потом как-то встрепенулся: – Ну а как все было-то, расскажи. И кого ты убил-то, помнишь?
– Помню, но не скажу, неважно, мой близкий родственник, – с некоторой даже злобой ответил Одиок. – В каком-то мы доме, незнакомом, на втором этаже, где спальни, и все уже спать легли. И он тоже спать ложится, а я какую-то гадость сделал, за которую меня наказать надо, я даже наверно еще маленький, не знаю, и он увидел, как я эту гадость сделал. Сейчас уже все спать легли, говорит, я никого будить не буду, но завтра все расскажу, и тебя накажут. А гадость-то эта так, ерунда, бяка какая-то детская. Лег он спать, я, значит, достал где-то нож, не знаю где, зашел тихо и горло перерезал ему, – Одиоку даже как будто стало нехорошо, он замолчал, но тут же что-то вспомнил и продолжал. – Да, и это еще не самое страшное! Главное то, что на следующий день, когда его нашли мертвого, то никто не знает, что это я его. У всех горе, слезы, и я притворяюсь тоже со всеми, что у меня горе. С детьми его я дружу, и вот они плачут, я их утешаю, говорю там, что нужно, а сам думаю, как вот я буду дальше теперь с ними, когда все пройдет, успокоится, когда будут у нас какие-нибудь праздники, мы будем веселиться, смеяться, и я буду с ними смеяться и во время этого смеха нашего буду знать, что это я отца их убил. И тут я проснулся. Ты же знаешь, во сне ведь все как по-настоящему, реально, да еще сон такой, не про каких-нибудь там монстров или чудовищ, а про людей, родственников. Я проснулся и в первую секунду чувство, как будто я совершенно точно убил, необратимо. Потом-то я, конечно, понял: кровать, одеяло, подушка. Но впечатление было сумасшедшее… Я подумал еще тогда, как вот я теперь буду, зная про себя такое, что я могу вот так убить запросто. Из дома выходить не хотел даже, убьешь еще кого-нибудь вот так, ненароком, – невеселая улыбка скользнула по лицу Одиока.
– Ну как можно убить ненароком? Это же выбор убивать или не убивать? – спросил Бернард.
– Выбор… но во сне-то я убил, сам не знаю как и зачем, просто взял вот и убил, да еще хладнокровно как…
– Ну это сон. Во сне чего только не бывает, – сказал Берни, стараясь как-нибудь сгладить ситуацию и впечатление. – Тем более сон-то весь этот он и задумывался, наверно, для того, чтобы ты в нем убил, обязательно нужно было убить, поэтому ты в нем и убил, и сам не знаешь, как и почему.
– И кто его задумывал сон этот?
– Ты сам и задумывал.
– Зачем?
– Откуда я знаю, – ответил Бернард, а Одиок вдруг рассмеялся каким-то сумасшедшим истерическим смехом, говоря сквозь него: – Это я себя проверял, убью я или не убью, готов я к борьбе с инопланетянами или нет.
Берни тоже засмеялся: «Ну хоть бы и так», – сказал он с каким-то облегчением, а Одиок еще долго и громко хохотал, что у него даже живот начало сводить. Наконец просмеявшись, он спросил.
– Может это повлиять на тест?
– Вряд ли, хотя я не знаю. Никто точно не знает, что они там делают, пока мы спим, но, как мне кажется, их наши сны не особенно интересуют.
– Я смотрел в сети, – сказал Одиок, – что во время сна они изучают подсознание.
– Официально говорится, что в эти четыре часа копируется структура мозга, но все возможно. Я даже как-то читал про теорию заговора, что во время последнего теста в подсознание вносится какая-то информация, и они потом могут подчинять себе людей. Чушь какая-то, на мой взгляд, кому это надо?
– Ага, ты думаешь чушь?! – возразил Одиок. – А сейчас вот придешь, поспишь и через неделю начнешь все деньги в лотерею какую-нибудь спускать.
– Хм, может быть… Но, знаешь, все-таки столько людей уже проходили эти тесты и нормально все живут, родители же мои никуда деньги не относят. Мне кажется, это очень маловероятно.
– Ну да, я тоже думаю вряд ли, но ты говоришь, кому это надо, – есть те, кому это очень даже надо, – закончил Одиок поучительно, преисполненный даже какой-то мудрости, будто с высоты прожитых лет.
Пролетая по одной из дорожек, огибавшей с правой стороны небольшой фонтан, они увидели двух людей, мужчину и женщину, сидевших на скамейке и смотревших перед собой так, будто ничего не видя, как слепые, даже почти не моргая. Они и в самом деле сейчас ничего не видели, вернее, видели, но как будто издалека или через толщу воды, и совершенно не обращали ни на что внимания. Застывшие выражения лиц и неподвижный взгляд делали их похожими на восковые фигуры, иногда только у кого-нибудь из них вдруг пробегал по лицу слабый отблеск какой-то внутренней эмоции: слегка поднималась бровь или краешек губы, но это происходило редко, когда они словно возвращались в свое тело откуда-то из неведомого никому мира.
«Рифланы, – подумал Бернард. – Зачем, спрашивается, они ходят в парк, если можно с таким же успехом рифланить дома? Какая вообще в этом радость, отказаться от языка и мимики и общаться только на рифл? Похожи на какие-то овощи, сядут и сидят. Высший вид общения, понимаете ли. Чем, скажем, им не угодила мимика? Они же ведь в жизни от мимики отказались, а сами, когда смеются, представляют себя в своем воображении смеющимися, разве не глупость? Но надо отдать им должное, воображение у них то еще. Помнится как-то у Марка на радио-рифл разговор двух старых каких-то, очень умелых рифланов экстрактировали. Это было что-то. Никогда и не думал даже, что можно все представлять ТАК, с потрясающей точностью, красками, звуками и вообще всем, всем, всем, о чем только можно подумать».
Погруженный в эти раздумья, и уже оставив фонтан с рифланами далеко позади, Бернард припомнил, как однажды они с Одом и Марком играли в зюзю. Саму эту игру и название ее, сам того не ведая, придумал один пьяный латыш, который идя, кажется, по одной из улиц Владивостока, повторял все время по-русски: «Я в зюзю», – и силился представить зубастого орла, что никак у него не получалось. Он останавливал прохожих и просил уже их представить этого зубастого орла, а потом передать это представление ему. Это и навело одного из прохожих на мысль об этой игре, которая стала популярной и даже некоторое время шла на радио. Суть ее в том, что один человек говорит что-нибудь несочетаемое – тот же зубастый орел или хромая рыба, а другой пытается это представить. С улыбкой, даже чуть не смеясь, вспоминал Берни, как они в тот раз валялись просто от хохота, когда Марк, пытаясь представить чайник-жираф, не самую, вообще говоря, оригинальную их задумку, вообразил какое-то совершенно невразумительное и невозможное железно-кастрюльное существо с бесконечной шеей, которое гналось за загадавшим его Одом и пыталось его съесть.
– Чего улыбаешься? – спросил Одиок.
– А, да так… давно в «зюзю» не играли.
– Да, давно. Я даже что-то придумывал после последнего раза, – Одиок задумался. – Что же я придумывал?! Вот зараза, всегда так, после игры куча идей, когда уже не надо, а как только начинаешь играть, то в голове пусто, ни вспомнить ничего не можешь, ни придумать.
Одна из аллей парка вывела наших друзей на обширную лужайку, обсаженную кое-где кустарником и цветами, на которой располагался университет, в который они и направлялись. Университет был новый, даже еще не совсем законченный. Три здания были уже полностью готовы, самое большое – айбоверс – все еще достраивалось, но уже функционировало. Главное здание, в котором собственно шло обучение и помещались различные административные отделы, издалека казалось абсолютно белым, будто даже без окон. По форме оно представляло собой полусферу, лежащую на земле, в которую сверху, острием вниз воткнут конус. Чем-то оно напоминало вазу с тонкой шейкой, слегка закапанную в землю, не хватало только каких-нибудь гигантских цветов. Полусфера была размером с небольшой футбольный стадион и если присмотреться насчитывала шесть этажей, а перевернутый конус над ней – семь.
Если идти поперек острова, то дальше находились всевозможные лаборатории, в таком же белом, имевшем форму ромба девятиэтажном здании. Весь дальний конец острова был занят строящимся айбоверсом – комплексом всевозможных громоздившихся и теснившихся зданий, в которых проходили различные стадии рождения трайботов. Это был второй айбоверс на Земле, первый, самый старый, находился в Корнео, а еще один, самый большой, – на Марсе. Здесь же делали трайбов и для муаридов, на своей планете они только начинали осваивать трайботизацию.
Подлетев к двери, щелкнув каблуками и вновь ощутив под ногами настоящую земную твердь вместо невидимой упругости магнитного поля, Одиок и Бернард вошли в распахнувшиеся перед ними двери и оказались в светлом и большом вестибюле, наполненном молодыми людьми. Пройдя к его середине, разглядывая по пути встречных и просто стоявших где-нибудь людей, они повернули к правой от входа стене, где в потолок уходили с дюжину стеклянных цилиндров различного диаметра от одного метра до трех, из которых, появляясь откуда-то сверху, выходили люди. Бернард и Од вошли в один из свободных цилиндров, подсвеченный слабым зеленым светом, и ступили на слегка подавшийся под их весом гладкий серый диск, паривший в воздухе никак не соединенный со стенками цилиндра, отстоявшими от него на несколько милиметров. Кто-то из них щелкнул каблуками и диск, словно огромная ладонь, понес их вверх.
На четвертом этаже они вышли и направились в одну из комнат, в которой уже бывали прежде, где под руководством до сих пор не представившегося человека с сухим вытянутым лицом ознакомились с некоторыми документами и подписали их. После этого тот же самый человек провел их тем же путем вниз, а из вестибюля в ромбовидное здание. По дороге он прочитал небольшую лекцию о том, что в течение четырех часов, которые они проведут во сне, с помощью электронного сканера будет составлена подробная карта структуры их мозга, головного и спинного, после чего на основе этой структуры будет создана гиперструктура прототипа для их трайбота.
– А во время сканирования происходит какое-нибудь изучение мозга, на основе которого отбираются кандидаты? – аккуратно спросил Одиок.
– Нет, все тесты на отбор вы уже прошли, – сухо ответил человек с сухим лицом.
– А зачем тогда мы сейчас будем проходить сканирование, если мы, может быть, не подходим для создания трайбота? Почему не сообщить результаты до сканирования? – снова спросил Одиок.
– Очень часто приходится отвечать на этот вопрос, – вскользь заметил человек и как-то неумело улыбнулся, на секунду могло даже показаться, что его лицо сейчас расколется от этой улыбки. – Карты сканирования, независимо от того подходите вы для создания трайбота или нет, используются в других исследованиях мозга, а результаты тестов мы не сообщаем для того, чтобы люди, не подошедшие для создания трайбота, а годными оказываются лишь два процента от числа желающих, не отказывались от сканирования структуры. Скажу сразу, результатов ваших тестов я не знаю.
– Спасибо, – вежливо ответил Одиок, подумав про себя, что ему очень умело попытались сейчас запудрить мозги, и отдал этому должное. Бернард по своему обыкновению три раза почти полностью убеждался в правдивости слов непредставившегося человека и те же три раза из этой самой их гладкой правдоподобности и какой-то, как ему показалось, заученности выводил, что его водят за нос. К окончательному решению он так и не пришел. Что касается самого непредставившегося человека, то он, как могло показаться при внимательном взгляде на него, в своих мыслях оценивал именно правдоподобность своих слов, и не потому что он соврал, а просто ему вдруг почему-то показалось, что слова его звучат как-то неубедительно и чересчур похожи на хорошо продуманную ложь. Может быть на эту мысль его натолкнул слишком вежливый и аккуратный тон Одиока, а может быть какое-то тяжелое, пристальное молчание Бернарда, который не проронил ни слова во все время разговора и только все внимательно слушал.
На втором этаже ромбовидного здания человек с сухим лицом безуспешно попытался войти в запертую дверь, потом что-то кому-то сказал на рифл и оставил наших друзей ждать в коридоре у белой запертой двери.
В это время по коридору проходил один очень старый, лет может быть трехсот от роду, профессор Арно Тейнбаум, заведший детей всего лет тридцать назад и переставший вследствие этого обновляться. Выглядел он бодреньким, деятельным старичком лет пятидесяти с неиссякаемым энтузиазмом в каждой черточке его подвижного лица. Неподалеку от того места, где стояли Од и Бернард, он повстречал своего коллегу и, по-видимому, старого друга, чрезвычайно учтиво с ним поздоровался и после пары отвлеченных реплик начал ему рассказывать о своей теории развития человечества, вышедшей недавно в каком-то сетевом журнале. Бернард и Одиок, не желая того, подслушали этот разговор.
– Деян, как ты поживаешь? – вскричал Тейнбаум, подходя к своему другу и протягивая руку.
– Здравствуй Арно. Все хорошо, – без желания ответил Деян и в том же тоне поинтересовался: – Как у тебя дела?
– Ой, да что у меня… – махнул рукой Тейнбаум. – Какие у нас, у старперов, дела, – сказал он и засмеялся, сощурясь на Деяна снизу вверх.
Деян тоже изобразил на своем небритом лице улыбку и ничего не сказал. Они несколько секунд помолчали, и тут Тейнбаум спросил ни с того ни с сего.
– А ты не читал мою новою статью «Развитие человечества»?
– Нет, не довелось, – ответил Деян с какою-то горечью предвидения в голосе.
– О, я тебе сейчас расскажу, это очень интересно, – загорелся Тейнбаум. – К тому же мне очень важно мнение такого квалифицированного специалиста, как ты.
– Я не такой уж и квалифицированный, – наивно на что-то надеясь, сказал Деян, – да и вообще мне надо бы идти…
– В общем, дело обстоит так, – Тейнбаум уже рассказывал, прихватив Деяна за локоть, и никакие его возражения уже не могли изменить положения в этой системе из двух человек, нашедшей свой минимум энергии. – Человечество развивается, отвечая на вызовы, так завещал нам Арнольд Тойнби, – вещал профессор, в своем воображении уже, возможно, стоявший на кафедре перед пестрой и многолюдной аудиторией. – На первом этапе человеческие цивилизации отвечают на вызов природы, например, иссушение земель заставляет людей возводить ирригационные сооружения. Или, скажем, вызов со стороны других таких же цивилизаций: нападение соседних воинствующих племен влечет за собой усиление и централизацию власти, конечно, если цивилизация сподобляется на ответ. Отсутствие ответа всегда ведет к одному – к деградации и последующей гибели.
На втором этапе вся человеческая цивилизация, теперь уже вся, отвечает на вызовы природы, но при этом вызовы эти порождает теперь уже само человечество… ну например: глобальное потепление – образование Земной Федерации и повсеместное введение энергосберегающих и «чистых» технологий. Иногда изменение природы происходит неосознанно, иногда по инерции. К примеру, тот же эффект глобального изменения климата до некоторого времени не осознавался, в двадцать первом веке, после частичного осознания опасности этого процесса, изменение климата продолжалось уже по инерции вплоть до образования Земной Федерации, хотя пути решения этой проблемы искались на уровне отдельных государств.
На третьем этапе человечество осознало свою мощь, то, что оно стало уже силой планетарного масштаба и начинает предвидеть последствия своих действий, чтобы исключить возникновение вызовов подобных глобальному потеплению. Учитывая, что вызовы нужны для развития, то они теперь формируются осознанно самим человечеством, которое отныне само ставит перед собой осмысленные задачи и решает их. Таким образом, стихийные вызовы, создаваемые на первом этапе природой, а на втором неосознанно самим человечеством, сменяются осмысленными вызовами, которые человечество ставит перед собой самостоятельно! – Тейнбаум замялся на этой патетической ноте, словно бы подняв воображаемый палец вверх и поучая, потеряв при этом нить своего монолога, он поводил глазами по белой рубашке Деяна и, зацепившись наконец взглядом за прозрачно белую пуговицу, как-то совсем отвлеченно добавил, по-детски посмотрев на Деяна снизу: – Стоит отметить, что переходы между этапами не носят резкого характера, а протекают постепенно.
– Очень интересно… – пробормотал Деян и попытался высвободить локоть из объятий Тейнбаума, тот не сопротивлялся, но очень быстро и не переставая говорить зашел с другого фланга, отрезав Деяну путь в ту сторону, в которую он шел при встрече. Деян вздохнул и перевел взгляд с пола в окно, Тейнбаум инстинктивно заговорил чуть быстрее прежнего.
– Дальше развитие происходит по тем же самым этапам, – тараторил он, стараясь при этом соблюдать паузы и делать интонации, будто читал книгу вслух, – но уже на новом витке: не в рамках планеты, а в рамках солнечной системы, галактики или всей вселенной.
Первый этап: космос может давать вызовы человечеству сам, например, нападение инопланетян.
Второй этап: человечество доходит до такой степени развития, что становится силой галактического масштаба. Оно может неосознанно нарушить равновесие в космосе и ему придется отвечать на этот вызов. Вообще говоря, здесь возможны и более мелкие вызовы, например, истощение или взрывы звезд в обитаемых системах в результате деятельности разумных существ и так далее.
Ну и третий этап, как ты догадываешься, я думаю: разумное освоение космоса, исключение случайных, стихийных вызовов, и формирование целей развития самостоятельно на основе мышления.
Деяну вся эта лекция порядком надоела, и он любезно, но решительно попытался уйти.
– Дорогой Арно, я с большим удовольствием послушал бы еще, но прошу меня простить, у меня в лаборатории препарат стынет, я не могу больше терять ни минуты.
– А, ты в лабораторию? Я тоже, пойдем, – Тейнбаум засеменил по коридору вполоборота к Деяну. – Я тебе сейчас расскажу самое интересное: что же будет после третьего этапа, после разумного освоения человеком космоса!
– А после этого еще что-то будет? – с улыбкой удивился Деян.
– Конечно! – вскричал профессор Тейнбаум, и они удалились.
Через минуту к комнате, около которой томились Одиок и Бернард, подошла, даже почти прибежала, молодая и очень приятная на вид девушка. Она открыла дверь и впустила друзей в светлую и свежую комнату, где стояло три больших угловатых кресла, наводивших на мысли о средневековых пытках. Над каждым креслом на гидравлической ноге висел толстый непрозрачный купол около метра в диаметре и с углублением под человеческую голову. Купола эти производили впечатление очень массивное и казались чрезвычайно тяжелыми. Напротив кресел стоял стол с приготовленными инъекционными пистолетами, за столом было кресло управления, а за креслом небольшой шкаф с разным инструментом и препаратами. Девушка назвалась Диной, усадила друзей в кресла и закрепила их головы ремешками, так что повернуть или опустить голову было уже невозможно. С улыбкой пожелав приятного сна, она умелыми движениями сделала уколы. Пока уколы не подействовали, Дина рассказала, что после пробуждения возможны побочные действия препарата: головокружение, потеря цветовосприятия и даже галлюцинации, но все это если и будет, то очень быстро пройдет. Все это она сделала так быстро, что Одиок и рта открыть не успел, хотя очень хотел поговорить с ней.
Через минуту оба друга спали спокойным и глубоким сном. Дина заняла место в кресле управления, в каком-то сосредоточении и спокойствии, словно для молитвы, закрыла глаза и принялась за работу. С легким жужжанием купола над креслами опустились вниз, скрыв лоб и глаза спящих друзей.
Глава вторая, робот.
Бернард проснулся от какого-то легкого внутреннего толчка, всплеска, словно где-то в груди его возник и мгновенно распространился по всему телу электрический разряд. Он вдруг смутно припомнил все, что с ним было до этого: светлую комнату, Дину, укол, угловатые кресла, какой-то лекарственный запах. Все это он помнил почти точно, в подробностях, но так, словно это было все же с кем-то другим, будто он узнал обо всем этом из чьего-то чрезвычайно подробного рассказа, и теперь старался пересказать его от своего имени. Подивившись этому ощущению, Бернард заметил вдруг в себе какую-то легкость, энергию, какое-то смутное детское ощущение, что ему даже захотелось встать вдруг и побежать, бежать долго и изо всех сил, и непременно радоваться чему-нибудь, улыбаться.
Наконец он открыл глаза, но вместо светлой и прохладной комнаты, в которой, как ему казалось, он уснул и теперь должен был проснуться, его взору открылась удивительная картина, где играли и переливались друг в друга всевозможные цвета. Какие-то размытые пятна, переходившие из красного в фиолетовый и обратно через весь спектр последовательно и быстро, метались перед его глазами, растекались амебами, растворялись и появлялись из ниоткуда вновь и вновь. Два пятна слева вдруг на секунду остановились, постояли, как будто присматриваясь, но через секунду исчезли, чтобы через мгновение появиться вновь и больше уже не исчезать. От пятен начали расти пять непонятных переливающихся и прыгающих отростков, один маленький и четыре длинных, свисающих вниз неугомонными плетьми. Цвета начинали пульсировать все медленнее и становились бледнее, появились черный и белый, которых раньше не было. Бернард чувствовал всё нараставшее беспокойство и всё никак не мог понять, действительно ли он проснулся или все еще спит и проснется вот-вот.
Наконец пятна стали приобретать какие-то знакомые очертания, а пространство вокруг них начало отодвигаться, тускнеть и приобретать объем. «Люди, человеческие фигуры», – догадался Бернард и начал пристально следить за эволюцией фигур. Они и в самом деле становились все более похожи на людей. Через минуту Бернард уже почти точно мог различать их очертания и контуры комнаты, справа появилась еще фигура, видимо, подошел кто-то еще. Бернард вспомнил, о чем предупреждала перед сном Дина, и почти смог себя успокоить доводами о побочных действиях. К тому же он почти уже мог различить лица стоявших, и откуда-то из глубины начали доноситься звуки, но какое-то подспудное, неясное беспокойство не оставляло его.
Как он мог судить по тому все еще размытому изображению, которое видел, перед ним стояли два человека среднего роста, один, второй слева, похоже, был с бородой, а стоявший рядом с ним – негр, на голову выше двух остальных. Но за это Бернард не мог бы поручиться. Он вдруг почувствовал такое утомление от этого разглядывания, что закрыл глаза и начал вслушиваться в звуки, доносившиеся до него. Он понимал, что это какая-то речь, может быть даже ему знакомая, но угадывал в ней лишь отзвуки знакомых слов. Но слово за словом речь начала оживать, и он уже мог даже улавливать смысл сказанного, впрочем весьма вероятно, что ложный. Говорили все о каких-то племенах, по-видимому, древних, шитье и замене игл, о каких-то трассах и путепроводах, о чем-то зеленом, но еще не сформированном.
Когда Бернард открыл глаза, он неожиданно и вдруг увидел все так ярко и четко, всю эту светящуюся комнату, отливающую бликами, сверкающие глаза и лица людей, стоявшего слева хоть и серого, но как будто светящегося металлическим сиянием трайба, но в одно мгновенье все это потускнело, цвета потухли, картина стала сумрачной и, как самое первое кино, черно-белой.
Бернард понял наконец, что он полулежит на чем-то твердом и холодном, до этого он не ощущал своего положения изнутри, а только видел его глазами, и ничего не чувствовал. Над ним стояли два человека и трайб. Справа расположился молодой и миловидный человек с каким-то совсем детским лицом, он неотрывно смотрел на Бернарда и что-то непрерывно говорил другому человеку, стоявшему слева, который ранее представлялся Бернарду бородачом. Как оказалось теперь, бороды у него не было, он стоял с каким-то похожим на примитивный микроскоп прибором в руках и смотрел то в прибор, то поверх него. Рядом с этим человеком, почти у самой головы Бернарда, стояло темно-серое, даже почти черное существо, тело его было абсолютно гладко, но не отражало и не отсвечивало, а лишь отливало каким-то матовым, приглушенным блеском. Бесстрастные, пустые и бесконечно черные глазницы существа смотрели пристально не то на Бернарда, не то куда-то сквозь него.
«Трайб!» – молнией сверкнуло вдруг в голове Бернарда, и он еще раз посмотрел на его гладкое, темное, красивых человеческих очертаний лицо и черные, бездонные овалы глаз. Неописуемый ужас обуял вдруг его, повинуясь какому-то инстинктивному движению, он поднял голову и увидел свое тело, такое же черное с призрачным серым отливом, и гладкое, как будто даже шелковое.
«Почему, почему вы превратили меня в робота, зачем?» – хотел крикнуть Бернард, но не мог, будто не умел. Стремительно, одна за другой мысли проносились в его голове: «Как же так? Почему я? Как это возможно?» Немыслимое никогда им прежде отчаяние захлестнуло его, он как-то сразу и вдруг ощутил всю безысходность и необратимость своего положения. Ему представилось, что целую вечность теперь он будет вынужден обитать в этом чужеродном теле и измен¬¬ить уже ничего нельзя. Бернард был готов заплакать, но по какому-то неведомому ощущению знал, что не заплачет. Если бы он знал, как бегать, то убежал бы отсюда не медля ни секунды.
– Здравствуй, Бернард, – услышал он вдруг приятный и низкий мужской голос, два человека не переставали переговариваться, значит это был трайб. – Меня зовут Анджей, я капитан корабля «Вега». Так сложилось, что результаты твоего теста оказались приемлемы, и по структуре твоего мозга был создан трайб – это ты. Теперь ты посланник человечества к другим мирам и цивилизациям. Ты испытываешь сейчас сложные ощущения, тебе кажется, что ты все еще человек, но все это происходит по твоей человеческой привычке, по памяти. Через пару дней ты освоишься.
– По памяти, по человеческой привычке?! – чуть не кричал Бернард. – Вы может быть еще расскажете мне что я чувствую, мне наверное лучше знать, что я чувствую!
– Я трайб уже больше двухсот лет, – спокойно отвечал Анджей, – и, наверное, все-таки мне лучше знать, что ты чувствуешь, – Бернард промолчал. – Все проходят через это, тебе кажется, что тебя превратили в робота, пока ты спал. На самом деле, с момента того, как ты уснул, прошел уже почти год, и ты, Бернард Кэмпбел, в своем человеческом обличии живешь сейчас своей обычной жизнью на Земле, скоро у тебя, вернее у него, выпускные экзамены. Что касается тебя, Бернард Трайб, то ты поступаешь под мое начало на службу или работу, как тебе больше нравится, в научно-разведывательное подразделение Д-9. Базируемся мы на корабле Игла-9, который также носит имя звезды «Вега».
Бернард вдруг обратил внимание, как разделяются в его голове голос трайба и голоса разговаривающих людей.
– Они нас не слышат? – спросил Бернард.
– Мысленное общение для нас является основным, а голосовое – вторичным, у людей же наоборот, – отвечал Анджей. – По привычке и из-за того, что ты еще не освоился с ощущениями, тебе кажется, что ты сейчас говоришь голосом, на самом же деле мы с тобой разговариваем на рифл. Чтобы сказать что-нибудь голосом, скажи это мысленно, как ты это делал на языке рифл, будучи человеком.
– Вы меня слышите? – спросил Бернард, обращаясь к двум людям, не перестававшим что-то над ним делать.
– Слышим, слышим, – ответил тот, что справа между делом, и тут только Бернард почувствовал, как он чем-то тонким, но тупым по нему водит, и после этого на нем остается какой-то теплый, постепенно исчезающий след.
– Отдохни пока, – сказал трайб. – Прислушайся к себе, к своему телу. Я зайду через час, к этому времени Лука и Дастин должны закончить с настройкой, и ты уже почти совсем адаптируешься, по крайней мере, будешь ощущать себя намного лучше.
Трайб вышел через автоматическую дверь, Бернарду что-то показалось странным в этой двери, но он не понял сразу что именно, и как-то забыл об этом, потому что его вдруг чем-то куда-то укололи.
– Извини, – сказал Лука или Дастин.
Разные мысли сменяли друг друга в голове Бернарда, пока Лука и Дастин сновали туда сюда перед его глазами. Они о чем-то все время болтали, но он их не слушал. Ему вдруг вспомнились школьные уроки, на которых им рассказывали о трайбах. Вспомнил он и про психологическую инертность, по которой новоиспеченные трайбы некоторое время продолжают считать себя людьми, но довольно быстро привыкают к новому своему ощущению вследствие перестройки мозга. Все это он читал, но как-то не придавал никогда особенного значения, ну привыкают и привыкают, мне-то что, и совсем уж никогда прежде не приходило ему в голову примерить это на себя. Вернее приходило, но как-то в воображении, где-то далеко, где бесстрашные трайбы путешествуют по галактике, где нет ни переживаний, ни чувств. И совсем это все было не так, как сейчас.
Вспомнились ему лекции по робофизике трайбов, на которых рассказывали о том, как создают трайбов, выращивая клетка за клеткой ЭМградиентным методом поверх углеродного наноскелета. Каждая клетка трайба является одновременно нейроном мозга и аккумулирует в себе энергию, помимо этого выполняя и другие функции в зависимости от специализации (сенсоры, мышцы). Скорость распространения импульсов по нейронной сети трайба равна скорости света в нановолокне, а скорость обработки определяется оптимальностью нейронной структуры трайба, которая все время перестраивается в зависимости от выполняемых трайбом задач. В области туловища число соединений между нейронами максимально, эта область в большей степени отвечает за мышление, а конечности с меньшим числом соединений – за память.
Запасенной во всем теле энергии при умеренной активности и средней температуре окружающей среды хватает на четыре дня без подзарядки. Подзарядку можно осуществлять с помощью тепла или в специальной кабине на корабле. При максимальной активности энергии хватает всего на два часа. Под максимальной активность подразумевается мощность в мегаватты и сила в сотни килоньютонов, так что подобная активность в течение двух часов требуется только в чрезвычайных ситуациях. Трайбам не нужен воздух, еда, они выдерживают температуры от абсолютного нуля до восьмисот пятидесяти кельвинов. При температуре выше двухсот кельвинов и умеренной активности трайбы могут обходиться без подзарядки неограниченно долго.
Тут вдруг мысли Бернарда вернулись к двери, и он понял, в чем дело. Такие присасывающиеся двери используют только на Марсе для герметизации от пыли. Значит он на Марсе. Да, так и должно быть, трайбов активируют только на Марсе, почему он не подумал об этом? Разные вопросы занимали его в этот час, но все дальше и дальше в глубину мыслей уходил тот испуг, то потрясение, которые охватили его сначала. Он как-то даже и забыл думать уже про них. Поймав себя на этой мысли, он ужаснулся и удивился себе, но при этом вдруг впервые ясно представил себя трайбом. Его покоробило от этой мысли, он весь даже будто хотел вырваться сейчас и убежать или проснуться, или сам не зная что, но вдруг он заметил, что все эти его чувства как-то наиграны, будто он плохой актер, он сам не верил себе. Весь этот испуг и впрямь уже двигал им по инерции, как не хотелось ему этого признать, это было так. Тут же он вспомнил себя человеком и снова внутренне оторопел, только уже по-настоящему, потому что понял, что ему приходится себя вспоминать. Эта мысль сразу как-то его прибила и опустошила. Сразу же вспомнил он родителей, друзей, Ода, Рену, Марка это было так тоскливо и невыносимо, что он перестал думать о чем-либо и с пустой головой просто уставился на маленький темный шарик в углу на светлой стене рядом с окном, это была видеокамера рифл-наблюдения.
В маленьком окне был виден краешек фиолетового неба и часть типично неуклюжего марсианского здания с маленькими герметичными окошками и свинцовыми стеклами в них, до этого он не обращал на окно внимания и не знал даже, что оно тут есть. Изображение перед глазами по-прежнему то обесцвечивалось до черно-белого, то наливалось такими яркими красками, что становилось тошно, но и эта пульсация постепенно утихала. Внутри, где-то в самой глубине себя Бернард ощущал уже что-то новое, что-то пробивающееся к свету, словно птенец через скорлупу, и набиравшее силу. Может быть от подспудного осознания этого ему становилось еще тоскливее и противнее.
Вернулся трайб. Лука и Дастин сказали, что им нужно еще минуты две-три. Сейчас только Бернард осмотрел трайба внимательнее. На правом плече его был выдавлен еле заметный знак: восьмерка, через середину которой проходила линия, – Одиок знал, что это стилизованное изображение космического корабля, и что его носят только капитаны. Под этим знаком было также неглубоко вдавленное и еле заметное число девять, означавшее порядковый номер корабля. Больше ничего необычного Одиок не заметил, обычный серый, почти черный, цвет, атласное лицо с черными ямами глаз и как будто вечно закрытым тонким ртом. Стоя неподвижно, трайб был чрезвычайно похож на человеческую статую, отлитую из какого-то новейшего углеродного материала. Заложив руки за спину, он прошел к окну, совсем не так, как ходят люди, гораздо более плавно и изящно, словно перетекая, и стал смотреть в него.
Наконец Лука и Дастин закончили, пожелали Бернарду удачи и вышли, оставив свое оборудование на столике перед окном. «Попробуй встать», – сказал трайб, обернувшись. Бернард попробовал подняться, спустил ноги с массивной кушетки и встал. Странное и интересное ощущение захватило его, словно идешь на ходулях, но в то же время делаешь это мастерски. Сделав пару шагов, он уже начал ощущать под ступнями пол, сначала просто твердую поверхность, но через минуту он почувствовал, что пол теплый и немного шершавый.
– Необычное ощущение, – сказал Бернард. – Как будто у тебя появляются новые части тела.
– Да, и вправду должно быть похоже, – ответил трайб. – Пройдись, разомнись, скоро ты привыкнешь.
Бернард прошел от стены до стены и несколько раз присел. Он двигал руками и следил за своими движениями – то что он ощущал не совсем совпадало с тем, что он видел. На правом плече он тоже обнаружил у себя будто вдавленное чем-то число девять.
– А почему я попал именно к вам? – спросил он.
– Таково распределение, – отвечал Анджей, снова глядя в окно. – У нас еще есть свободные каюты, и время от времени нам направляют новых членов экипажа. Первые семь кораблей укомплектованы полностью, на остальных еще есть свободные места.
– Сколько человек в вашем экипаже?
– В нашем экипаже тысяча восемьсот шестьдесят четыре трайба, ты шестьдесят пятый.
Бернард почувствовал, как по его телу пробежали мурашки от этой фразы.
– А сколько всего мест? – спросил он.
– Почти две тысячи, – сказал Трайб и повернулся к Бернарду, осмотрел его и добавил: – Бернард, ты бывал когда-нибудь на Марсе до этого?
– Нет, – ответил Бернард, – но видел много фотографий и видео. Я был на Луне, – вспомнил он.
– Не хочешь прокатиться со мной, осмотреться что тут и как? – сказал трайб как бы в задумчивости.
– Я не против, – сказал Бернард сдержанно, и как только он ответил так, то сразу почувствовал, что очень хочет прокатиться и всё здесь осмотреть.
– Пойдем, – Анджей улыбнулся и махнул Бернарду идти за ним. «Чего он ухмыляется?» – подумал Бернард, выходя из комнаты вслед за плавно движущейся фигурой, и вдруг тут только сообразил, что они же говорят на рифл, и ухмыляется Анджей тоже мысленно, потому что идет впереди, и Бернарду видна лишь его спина. Все это было в высшей степени непривычно, в многом потому, что Бернард еще не совсем освоился с ощущениями нового для себя тела и нового восприятия.
Из комнаты они попали в просторный и светлый коридор, с такими же широкими, но невысокими окнами в стенах и теперь еще в потолке. Пройдя чуть вперед, они оказались на перекрестке. Налево и направо вели непрозрачные, судя по всему, толстые двери. Коридор еще метров десять продолжался вперед, где снова упирался в такие же массивные, герметичные двери. Кроме всего этого, было еще и пятое направление. Вверх по высокому туннелю уходил эскалатор с серебристыми, все время выраставшими из пола ступенями.
Они повернули направо. Дверь отворилась перед ними, и они, подгоняемые слабым потоком воздуха, вошли в маленькую шлюзовую камеру. Как только давление выровнялось, передняя дверь с маленьким окошком, сильно запыленным снаружи, открылась, и они вышли на прохладный марсианский воздух. Под их шагами с красноватой почвы поднимался и клубился, взвиваясь до колен, красновато-серый туман взвешенной пыли, чрезвычайно мелкой, будто даже невидимой.
Шагах в тридцати впереди на небольшой взлетно-посадочной полосе стоял ионный конвертоплан, фиолетового цвета с маленькими опознавательными знаками желтого цвета на боку и мигающими огнями. Больше всего он походил на застывшую с расправленными крыльями фиолетовую пчелу. Обтекаемый фюзеляж, две турбины по концам крыла и небольшие размеры – все как у обычного пассажирского конвертоплана, только непривычно темный цвет выдавал в нем нечто особенное. Анджей направился к конвертоплану, Бернард шел за ним, оглядываясь по сторонам. Влево и вправо уходила темная, запыленная полоса с плохо различимой разметкой. Справа вдалеке виднелись темные силуэты гор, слева красноватый горизонт соединялся с бледно-фиолетовым небом, с которого светило невысокое и далекое солнце. Совсем низко, казалось будто у самой земли, пролетали то там, то тут редкие блеклые облачка, похожие скорее на высокий туман, чем на низкие облака. Обернувшись, Бернард увидел комнату, в которой только что был, отстоявшую отдельно от всего. Коридор соединял ее с высоким зданием, тоже покрытым пылью и казавшимся от того грязно-белым. Оно произвело на Бернарда впечатление мрачное, но в то же время почему-то уютное и надежное. Маленькие прищуренные окошки в толстых стенах создавали ощущение монолитное и непробиваемое. Туннель с эскалатором вырастал примерно из середины коридора и тянулся к боковой стене здания, соединяясь с ней на уровне четвертого этажа. Кое-где из земли торчали одинокие кусты около метра высотой. Длинные и тонкие листья их низко свисали, а от пыли и без того темно-зеленые, они казались коричневатыми.
Анджей сел на место первого пилота, и пригласил Бернарда занять место второго. Бернарду сразу бросилось в глаза, что вместо мягких кресел в кабине установлены неуклюжие на вид металлические стулья без боковой поддержки. Как потом узнал Бернард, никогда особенно не интересовавшийся воздушной техникой, этот конвертоплан был специально разработан для трайбов, учитывал их возможности и строение и назывался «ксилокоп». Бернард расположился на своем стуле и притом неожиданно удобно. Снаружи загудели турбины двигателей, и Бернард почувствовал, как прилип к стулу. Конвертоплан окружила живая, перемешивающаяся стена пыли. Бернард ощущал себя очень уютно в этой маленькой кабине, глядя в окно на гудевшие и прыгавшие бордовые коловращения. Машину немного затрясло, а через секунду она уже оторвалась от земли. Поднимаемые реактивной струей пылевые вихри остались внизу и долго еще кружились в одиночестве, нападая друг на друга и угасая.
Внутри ксилокопа тоже все было так или иначе занято пылью. На полу это уже была даже не пыль, а песок. Оба штурвала, кресла, рычаги управления были подернуты пылью, даже на стекле Бернард рассмотрел маленькие ее частички.
Сверху теперь можно было разглядеть всю колонию. За зданием, которое Бернард видел внизу, как оказалось, было еще одно, а за ним еще и еще. Это был целый город из похожих друг на друга домов, соединенных между собой тоннелями и переходами. Кроме того снизу, под землей, проходило разветвленное марсианское метро, соединявшее между собой разные районы колонии. По одной из улиц между домами, утопая в пыли, ехал транспортер на больших колесах. Иногда на какой-нибудь скучной марсианской улице Бернард замечал необычное здание оригинальной формы с яркой наружной вывеской, рекламирующей расположенный под ней бар, ресторан или театр.
– Оранжерея, – сказал Анджей и указал рукой вперед. Бернард, смотревший до этого все больше вниз и уже было забывший про своего соседа, поднял голову и увидел пока еще далеко впереди фантастических размеров купол, отсвечивавший бледными бликами. Бернард видел его уже и до этого в книгах и знал, что он имеет в диаметре почти тысячу километров, но увиденное им сейчас поразило его. Издалека купол казался будто заполненным водой и напоминал огромную, растекшуюся каплю. Они подлетели ближе, и Анджей направил конвертоплан рядом с куполом по границе пространства, разрешенного для полетов. Сейчас Бернард увидел, что купол на самом деле прозрачный и под ним, сокрытые от пыльных бурь, растут всевозможные деревья, цветы, летают птицы, бегают животные. Они пролетели чуть дальше, и здесь Бернард увидел теперь уже настоящую воду. Узкая речушка несла свои мутные, бордовые воды в какой-то длинный ангар, соединенный с куполом. Под куполом та же река, но уже не такая бордовая начинала извиваться, а по берегам ее были просто непроглядные и непролазные джунгли. Вне купола растительность вдоль реки представляла собой зрелище удручающее, особенно в сравнении с этими джунглями. Это были невысокие деревца с длинными, какими-то лопоухими и ребристыми листьями, которые свешивались с разветвленных стволов и больше всего походили на листья пальмы.
– Впечатляет, а? – спросил Анджей.
– Масштабно, – ответил Бернард, поймал в голове какую-то мысль и тут же вывалил ее как она есть: – А вы со всеми так летаете?
– Что значит со всеми?
– Ну со всеми новенькими?
Анджей засмеялся и посмотрел на Бернарда.
– Нет, лишь с некоторыми.
Бернард тоже заулыбался. Сверкая фотовспышками, мимо пролетел разрисованный вертолет с туристами. Анджей еще некоторое время вел конвертоплан вдоль купола, потом повернул в сторону.
Через минуту купол остался позади и незаметно снова превратился в огромную безбрежную каплю. Снаружи доносился однообразный рокот турбин, Бернард чувствовал себя отлично, будто он хорошо выспался, час назад хорошо позавтракал и был теперь в самом благоприятном расположении духа. Немного странно для себя и как-то исподволь он все больше замечал, что уже почти совсем свыкся со своим новым ощущением, даже может быть полюбил его, хотя и боялся признаться себе в этом. Он ощущал свое тело необыкновенно легко и ясно, но в то же время, словно его и вовсе не было, словно сам он был каким-то нематериальным сгустком разума и чувств, не нуждавшимся ни в какой вещественной оболочке. Бернард опомнился вдруг от своих немного бессвязных в этот момент мыслей, и ему в голову пришел один простой и гениальный вопрос.
– А куда мы летим?
– В двадцать шестом квадрате, через десять минут нас должно подобрать «Крыло».
– Мы что, уже улетаем? – испуганно и удивленно спросил Бернард.
– Ну да, – ответил Анджей, будто это было очевидно. Бернард почувствовал, что Анджею нравится это чувство некоторого своего превосходства, но сейчас же он понял, что это превосходство не являлось надменным или тщеславным, оно было скорее отеческим. – До начала миссии, – продолжал Анджей, – у нас есть три земных дня. Сейчас нас заберет «Астролябия», такое имя носит крыло, и мы отправимся на станцию телепортации. Путь до станции займет почти сорок часов. Дальше мы переместимся на корабль, где ты получишь каюту, познакомишься с экипажем, пройдешь символический обряд посвящения, а также узнаешь о своих обязанностях… ну и о правах тоже.
– Так быстро… – тихо проговорил Бернард. Он был озадачен и немного сбит с толку этой неожиданной, но в то же время такой очевидной новостью.
– У тебя какие-то дела? – усмехнулся Анджей.