День.
Горизонт. Вид из моего окна: два плотно заросших зеленью холма. Отсюда - почти чёрного цвета. Сегодня они видятся задницей огромного, лежащего на животе негра. Возможно, задумчивого, потому что он разгадывает кроссворд и что-то у него не получается. Что-то, как на зло, вылетело из головы. Простое слово, которое он точно знает, которое вертится на языке ... а слетать с языка - не торопится. Негр крепко задумался, но плавок не надел.
Странно, что ещё вчера эти же два холма напоминали мне шикарную, не спрятанную в лифчик упругую женскую грудь. Правда, без заманчиво торчащих возбуждённых сосков. А сегодня всё до банальности просто и тривиально - неприкрытая задница негра.
Ночь.
Можно, конечно, сказать, что я обладатель классного, блестящего, японского мотобайка. Но я скажу, как есть. Я обладатель круто подержанного, капризного, будто пьяная жена депутата, долбанного мопеда. 1988 года выпуска. Ну да, японского – «Honda Tact AF - 16 FULLMARK». Это точно, и это правда, и это не обсуждается. Он дымит, как революционный паровоз, но я ласково называю его - Куба, а как он меня в ответ - не знаю. Если называет ковбоем или хозяином, тогда ничего ещё. А если обзывает жирным боровом или бегемотом, тогда хуже. Мы ведь с ним давние друзья-приятели, а терпение - залог настоящей, крепкой, мужской дружбы.
Да видели вы такой - сделан в стиле "Ретро", сзади приделан большой ящик-термос. На нём реклама нашей фирмы по доставке пиццы. Вспомнили? Ну или меня на нём видели. Крепкий такой мужик с бакенбардами, в красном лакированном шлеме и очках "Мечта полярника". Тихо, еле слышно можно добавить - с брюшком. В комбинезоне и куртке с логотипом нашей фирмы на спине. Крупно так выведено - СИНЬОРАС ПОМИДОРАС, ниже - ПИЦЦА, ещё ниже - ДОСТАВКА и номер телефона. Это если на улице прохладно, а если жарко - всё то же самое - на белой футболке.
Наколка у меня ещё цветная на всю правую руку: чудак вонзает трезубец в дракона. Шикарное полотно, скажу я вам. Вспоминаете, да?
Если хочешь заработать больше, надо мотаться круглые сутки. Спать урывками, когда и где придётся. Есть особенно не хочется даже за счёт конторы. Так, на ходу перекусишь куском пиццы, чашкой кофе и - побежал дальше. Берёшь заказы, адреса, намечаешь маршрут. Носишься по городу, как бэтмен. Состояние к концу такой смены очень напоминает полуобморочное. Чётко понимаешь, что космос где-то уже совсем близко - стоит только протянуть руку ...
Однажды после такой смены у меня поднялось давление и пошла носом кровь. Босс сказал на это: « Выбирай, приятель, либо день, либо ночь. Сутки ты не держишь!» Я его спросил: «Ночь оплачивается лучше, чем день?» Он уверенно произнёс: "Безусловно". Я ему не менее уверенно ответил: «Тогда – ночь». Это был мужской разговор.
День.
Смешно даже. Мне представилось, что негр всё-таки вспомнил нужное слово. Сладко зевнул и, лениво потянувшись, ловко перевернулся на спину ... Теперь вместо моих любимых холмов торчит наглый, упругий, чёрный стержень, напоминая высокую трубу кочегарки белоснежной зимой, но без дыма.
Лёжа на животе, парень выглядел гораздо симпатичнее, чем выглядит теперь. Иду в душ. Скоро на работу.
Ночь.
Когда ты подрабатываешь развозчиком пиццы и тебе 20 лет с небольшим, - это одна история. Когда тебе чуть за 40, и ты зарабатываешь доставкой пиццы, - это, поверьте мне на слово, совсем другая история.
Так получилось - я сейчас живу один.
Ночью пиццу заказывают разные люди. Встречаются подгулявшие компании, одинокие пенсионеры, наркоманы, командировочные, врачи на дежурстве, просто люди, которым по разным причинам не спится. Есть и постоянные клиенты. Не скажу, что это слишком опасная работа, но всегда надо быть на чеку. Никогда нельзя сказать точно, что ждёт тебя за закрытой дверью, когда ты нажимаешь кнопку звонка.
- Доброй ночи, - говорю я. - Доставка пиццы. Вы заказали «Палермо». Пожалуйста, распишитесь, с вас ... - и называю фиксированную сумму.
Женщина смешно надувает щёки, рассчитывается, вздыхает, берёт у меня ручку и оставляет свой автограф.
- Надеюсь, она свежая? - задаёт она вкрадчивым голосом ненужный вопрос.
Полный макияж. Пухленькие губки тронуты мазком неяркой губной помады с перламутром. Хорошо знакомое вечернее красивое платье с глубоким вырезом. Длинные русые волосы аккуратно уложены. Из комнаты слышна музыка.
Мне всегда нравился Чак Бэрри, и женщина это знает. Она словно кого-то ждёт. Словно вот-вот кто-то должен прийти. Запоздавший, но такой желанный гость.
- Только что из печки, - улыбаюсь я. - Спасибо, что воспользовались нашими услугами. Приятного вам аппетита! До свидания.
- Не пройдёшь? - слетает с её перламутровых губ.
- Очень много заказов, извините. - На этот раз я её не обманул: работы - море.
- Жаль. Думала, мы с тобой поговорим, - произносит она с грустью, закрывая за мной дверь.
Интересно. Сколько нетронутых коробок с «Палермо» оказались в её мусорном ведре? Она уже больше месяца заказывает у нас пиццу практически каждую ночь. Значит, у неё произошло что-то важное в жизни. Что-то резко изменилось и, наверное, не в лучшую сторону. Похоже на то, раз я ей опять понадобился. Интересно ...
Умные люди учатся на ошибках других. Дураки - на своих. Я возвращался к этой женщине два раза. Значит, совершил две одинаковые ошибки. Вот и кто я после этого? А это - моя бывшая жена. Мы окончательно расстались с ней год назад. Надеюсь, что у меня на неё выработался стойкий иммунитет. А сейчас я живу один.
День.
Теперь даже на любимые холмы посмотреть некогда. Что там вытворяет мой негр-нудист, и думать боюсь. И как это у меня так вышло?
Приехал со смены, принял душ, перекусил, завёл будильник на вечер, но напрочь забыл отключить телефон. Расплата случилась быстро. Одеваюсь и ворчу сам на себя. Успел поспать всего один час, двадцать три минуты.
Друзей не выбирают, а бывших одноклассников - подавно. Надо будет вывесить на стене огромный плакат: ПРИДУРОК, ЕСЛИ ХОЧЕШЬ ВЫСПАТЬСЯ, - ОТКЛЮЧИ ТЕЛЕФОН!!! Как только приеду, будьте уверены, сразу повешу.
Куба ворчит пуще моего. Всегда такой манёвренный и быстрый, теперь вредничает. Дымит, как труба крематория. Тащится еле-еле, на команды реагирует лениво, словно огрызается со мной. Даже его мотор урчит как-то по-другому. С надрывом. Да и сам я постоянно зеваю и тру рукой заспанные глаза.
Ночка выдалась плотной. Мотались с Кубой, как гонщики Формулы-1. Было такое чувство, что наш город заболел пицце-манией. Обычные выезды чередовались в эту ночь с не совсем обычными.
В два ночи мы отвезли восемь «Пепперони» и шесть «Мексиканских» в городскую тюрьму. В три - осчастливили каких-то футболистов, гулявших с размахом в сауне. К пяти часам поступил заказ из родильного дома, а к шести часам утра сошла с ума четвёртая пожарная часть.
Вольдемар сидит за столиком у окна. Задумчиво в это окно смотрит и теребит пальцами скатерть. На нём рубаха цвета недозрелого лимона. На шее повязан большой фиолетовый бант. Этот образ он создал себе лет 20 назад и неуклонно ему следует. Меняя лишь цвета рубашек и бантов. Девушка-официантка, потеряв всякое терпение, стоит невдалеке с блокнотом. Она плохо знает Вольдемара. Если он занят мыслительным процессом, то способен уходить в себя на время, не определённое обычными границами. Вольдемар - поэт. И к тому же это человек, не отягощённый банальным вопросом: Где бы заработать денег? У него их никогда не было, нет и никогда не будет. Мой одноклассник - поэт. Девушка-официантка наивна, как мои носки. Вольдемару не на что сделать заказ, у него нет наличности, он терпеливо ждёт меня. Это ведь можно понять, правда?
- Здравствуйте, Мишель, - говорит он мне. - Закажите что-нибудь,- легонько кивает головой в сторону официантки. - Барышня очень торопится, а мне всё равно что.
И, уставившись в окно, опять уплывает в мир строф, рифм и форм.
С тех пор, как на его тонкой, страусиной шее появился бант, он ко всем без исключения обращается на Вы. Даже ко мне, человеку, который время от времени снабжает его карманными деньгами. Всегда готов оплатить, как сегодня, любые посиделки. Все имена произносит на французский манер, ну и вполне естественно, что для всех последние лет 20 он - Вольдемар.
- Вольдемар, вы не будете против, если я возьму кофе и булочки?
Вопрос плавно уплыл куда-то в окно и благополучно утонул в море бурных фантазий поэта.
- Девушка, принесите два эспрессо «Романо» и булочки с корицей.
- Всё? - громко спрашивает официантка.
- Всё! - так же громко отвечаю я ей.
- Мишель, возьмите мне ещё сигарет с ментолом, - всплывает на поверхность буквально на секунду Вольдемар. И тут же уходит обратно в бездонную творческую пучину.
- И пачку сигарет с ментолом, - добавляю я.
- Каких? - устало спрашивает мученица-официантка.
- Любых, - так же устало отвечаю я.
Сам я не курю, считаю это занятие вредным и ненужным. Вольдемар выныривает снова.
- Мишель, я попал в плен её синих с поволокой глаз. На этот раз я встретил свою судьбу. Да-да, иначе и быть не может. Господь услышал мои молитвы и ниспослал мне это чудо, - чего-то подобного я, честно говоря, ждал от него. - Вы заказали мне сигареты? - ненадолго прерывает он ход своих мыслей. - Это точка моего кипения, я утратил счёт часам и минутам, Мишель. Я потерял аппетит, сон, мотивации - во всём вижу её облик. В плывущих облаках, на щитах рекламы, в собаках, бегающих по двору, в голубях, в бабушках, сидящих на лавочке у подъезда - везде! Вот даже в вас сейчас, Мишель, я вижу её, бесконечно желанный образ. - Я пригладил пышные бакенбарды и пожалел, что приехал в кафе, не побрившись. - А её имя, Мишель! - он выпучил глаза и поднял к небу руки. - Нет, это не имя - это целая поэма! Оно как редкий бриллиант, Мишель. Вслушайтесь в его волшебное звучание, - он перегнулся через стол и громко крикнул мне в ухо, - ОльгА!
Послышался звон выроненной кем-то вилки, а наша официантка, ставя заказ на столик, расплескала чашку с кофе. Но Вольдемара уже не остановить.
- ОльгА, - снова кричит он. - Это звук флейты, Мишель, - прикрыв глаза, он теперь раскачивается на стуле, будто медитирует. - Вы это слышите? Вступает оркестр: Пам - тататампам - ПААААААААААААААААААААААААМ! - бьёт по столу ладонью так, что подпрыгивает тарелка с булочками. - Да, вы далеки от мира высокого искусства, мон ами, но флейту вы слышать должны, Мишель. Там где-то она звучит фоном. Слышите? ОльгА - а - а - а - а - а - а - а ...
Не слышу я никакой флейты, зато хорошо вижу, как через столик от нас миниатюрного вида девушка буквально повисла на руке чересчур спортивного вида мужчины, пытающегося встать и, видимо, попросить Вольдемара поднять с пола его вилку.
- И я уже всё подобрал в поэтическом контексте нашего с ОльгОй романа, - игнорирует всё происходящее вокруг Вольдемар, ловко уплетая вторую булочку с корицей. - Фабула такова: мы преодолеваем с ней множество трудностей на пути друг к другу. Рушим общепринятые стереотипы. Разрываем оковы каменных джунглей города. Как две птички-невелички, любовно щебечем на ветке времени. Зажигаем на небосводе новое созвездие - ОльгАвальдЕмирос! - он переводит дух, закуривает сигарету с ментолом. - Всё это ляжет в очаровательные строки, Мишель. Да всё уже почти зарифмовано! Могу как с другом поделиться с вами финалом, - Он победно хрустит последней булкой. Наклоняется через стол и шепчет мне интимно в ухо. - Вы что, позабыли пароль, да, Оль?
И смотрит, зараза, на меня в упор. Ждёт моей, наверное, бурной реакции. Моих оваций и крика: "Брависсимо, Вольдемар! Брависсимо!" А я как-то смущаюсь даже. Стесняюсь высказать точку зрения, которой у меня нет.
Замечая мою неуверенность, он решает сразить меня наповал:
- Или вот послушайте отрывок из середины этой вещи, Мишель. Тут я использую старославянскую вязь, - следует интимный шёпот мне в ухо. - Пуще прежнего Ольга бранится, не даёт Вольдемару покою!
Поэт, вымотавшись окончательно, откинулся на спинку стула, скромно опустил глаза в пол и поправил бант.
Воспитываясь в насыщенной музыкальной среде - мама была учительницей начальных классов и вела кружок хорового пения, а отец работал в концертном зале филармонии разнорабочим – конечно, Вольдемар впитал в себя любовь к музыке и всему прекрасному с пелёнок. Это наследственное, и это не обсуждается. И, конечно же, это была тонкая, ранимая натура с вечным освобождением от уроков физкультуры. С постоянным насморком и мокрыми от слёз обиды на всех глазами. Но это был единственный в нашем лихом классе поэт. Единственный!
- Мишель, я стеснён семейными и финансовыми катаклизмами, - начинает он издалека свой торг. - У папА грандиозные долги в буфете филармонии, а мамАн предполагает получить пенсию только через неделю.
- Я должен на неё посмотреть, Вольдемар. Я хочу увидеть вашу ОльГу.
Он начинает разыгрывать из себя ужасно обидевшегося человека. Отворачивается в сторону, шумно и часто дышит носом. Демонстрирует какие-то женские ужимки: заламывание кистей рук, частое моргание ресницами, смахивание несуществующей слезы ...
- Прекратите немедленно, Вольдемар! - урезониваю его я. - Вспомните лучше вашу ЛарИс. Где назначена встреча? - подвожу я черту.
- ЛарИс - это частный случай, и она боготворила меня, Мишель! - оправдывается он. - Завтра вечером в восемь.
- Где, Вольдемар? - не отступаю я.
Он капитулирует и называет уютное кафе в центре города.
- А у вас губа не дура, Вольдемар, как я посмотрю!
- И мне будут нужны ключи от вашей мансарды, Мишель. - Быстро переходит в наступление поэт. - Вы ведь всё равно собираетесь всю ночь напролёт развозить эти никому не нужные лепёшки с колбасой и сыром.
- Я дам вам денег, Вольдемар. - Не грублю. Стараюсь сохранить остатки хладнокровия. - Завтра подъеду в кафе и гляну на вашу ОльГу. А уже затем, возможно, передам вам ключи от квартиры, - подвожу я последнюю черту.
- Какой же вы ещё в сущности ребёнок, Мишель. Можно мне допить ваш кофе?
Примерно год назад мне позвонила мамАн Вольдемара. Дословно она сказала следующее: " Миша, Володя привёл в дом неопрятную женщину, и они неминуемо угодят в пропасть. Буду вам очень признательна, если вы приедете и промоете мозги моему сыну ". Хотя у меня самого тогда был далеко не самый шоколадный период в жизни, я понял, что Вольдемар - на грани. Все пределы разумного он, как великан, перешагнул за один гигантский шаг. И ехать надо немедленно. Безотлагательно!
Оседлав Кубу и прихватив ещё одного нашего одноклассника, ЭжЕна, я отложив текущие дела примчался к другу. И надо сказать, что мы с ЭжЕном буквально в последнюю секунду успели схватить за воротник качавшегося на самом краю пропасти Вольдемара.
Ещё денёк-другой, и бичеватого вида ЛарИс из растрёпанной музы поэта превратилась бы в его законную жену.
Показав пальцем на дверь комнаты, мамАн тихо прошептала: " Они - там". Быстренько собралась и незаметно удалилась в первом часу ночи к лучшей подруге.
Доверив бывшему десантнику ЭжЕну откровенный разговор по душам на лестничной площадке с удивлённой и возмущённой таким поворотом дел ЛарИс, я занялся промыванием мозгов вконец распоясавшегося поэта.
- Что за свинарник вы устроили, Вольдемар?!! - орал на него я. - Сколько дней продолжается эта вакханалия?!!
- Не кричите на меня, мон ами, у меня нынче разыгралась жуткая мигрень. – Поэт, лёжа на диване в одном носке и цветастых семейных трусах в ромашку, гордо прикрылся пледом. - Экая из ничего разыгралась мизансцена, - он повернулся лицом к стене.
- Какой день вы тут фонтанируете, Вольдемар? - не сдавался я.
- Если я иногда и позволяю себе, скажем, читать стихи проституткам и с бандюгами жарить спирт, Мишель, это не означает, что я должен выслушивать разные похабные выражения. Я - поэт! У меня есть право на ошибки и эксперименты!
- А накурено-то как! При желании можно не то что топор повесить, а весь пожарный щит. С вёдрами, огнетушителями, ломом и багром. Хоть бы комнату проветривали, - я открыл форточку. - Приличные напитки закончились, и мы помаленьку сползли на лосьон "Свежесть", да, Вольдемар? - продолжал я монотонные процедуры по спасению заблудшей души поэта. - А где ваш знаменитый на всю империю моды бант? Повязали на шею этой давно разочаровавшейся в жизни мадам? Этой завядшей на венке лет пятнадцать назад розе?
- Это ЛарИс! – он, откинув плед, сел, упёр руки в бока и выпучил глаза. - Если вы хоть пальцем её тронете, будете иметь дело со мной. Ясно?!! Так и передайте этому бугаю в тельняшке, - он пару раз жалобно всхлипнул. - Подумаешь - десантник! Да я её почти, можно сказать, полюбил. А вы ... вы ... вы ...
- Успокойтесь, Вольдемар, - я взбил ему подушку. - Прилягте, вам не помешает отдохнуть. - Он послушно лёг и, спрятав лицо в ладонях, зарыдал. - Ну вот и хорошо, - сказал я, укрывая поэта пледом. - Поплачьте, поплачьте. И вам надо немножко вздремнуть.
- Знаете, Мишель, - говорил он сквозь слёзы, схватив мою руку. - У меня, как у настоящего поэта, только одна мечта осталась. Чтоб вот положили меня, знаете, так по-простетски, в одной русской рубашке под иконами умирать. Понимаете, Мишель?
- Понимаю, - сочувственно отвечал я, поднимая с пола кем-то, видимо, случайно оброненный томик стихов Сергея Есенина в чёрном добротном переплёте.
Ночь.
Взяв заказ, я понял, что это находится где-то недалеко от нашей фирмы. Но это свой дом. Частный сектор и злые, как правило, собаки. Любопытство стремительно взяло верх над разными страхами. Стало интересно: кто это мог заказать четыре вегетарианских пиццы в полночь?
- Это кто это там?
- Доброй ночи, - говорю я массивным закрытым железным воротам. - Доставка пиццы.
Разрывая тишину, с ужасным скрипом открывается не сразу заметная в правой воротине дверь. Выходит сгорбленный старик в полосатом халате и тюбетейке.
- Кого надо тебе, уважаемый?
- Пиццу заказывали? - называю записанный на листке адрес.
- Да, это я и есть, уважаемый, - искренне радуется беззубый дед. - Внука день рождения гуляет. Чё ты принесла сюда, пицца, да? Свинюшка там есть, уважаемый?
- Нет. Это вегетарианская пицца.
- Барашка, значит?
- Нет. Тут помидоры, зелень, сыр, шампиньоны.
- Коровка тама, да? - хитро щурится дед.
- Тут не используется мясо, отец.
- Совсем мяса нет что ли? - сокрушается он. - Узбеку только свинюшку нельзя. Барашка, лошадка, коровка, курочка, зайчик - можана. Там чё ты принесла сюда, уважаемый? - тычет на коробки скрюченным пальцем дед.
Во дворе слышны приближающиеся к воротам быстрые шаги. Появляется современного вида восточный юноша. Общаются они между собой на узбекском. Парень уважительно отводит старика в дом. Спешно возвращается. Рассчитывается за доставку, расписывается и доверительно спрашивает:
- Брат, честно только скажи: тама точно свинюшки нет?
День.
Все-таки это женская грудь. Сегодня она прикрыта лёгкой, пушистой, дымчатой накидкой из облаков. Чья-то невидимая рука иногда быстро срывает накидку и тут же возвращает её на место. В это мгновенье я могу лишь угадать контур, заметить неясность волнистых линий, испытать учащённое биение сердца. Я чувствую, что кто-то очень хочет приобщить меня к тайне этих двух напрочь поросших зеленью холмов.
Ночь.
Беру заявку. В девять часов вечера нужно доставить двенадцать фирменных «СИНЬОРАС-ПОМИДОРАС-БИГАС». Указан адрес спортивно - оздоровительного комплекса. Ехать прилично, но пробок на дорогах в это время практически не бывает. Мой верный друг Куба, как следует отдохнув перед сменой, ведёт себя послушно. Весело везёт заказ, освещая путь большим желтоватым глазом.
В фойе комплекса установлена вертушка. В каждой руке тащу по шесть коробок. Строгий человек в униформе, пожав плечами, пропускает меня к лестнице. Советует подняться на второй этаж и там расспросить у тренеров насчёт двенадцати «СИНЬОРАС-ПОМИДОРАС-БИГАС». Поднимаюсь. Иду по коридору. Из-за неплотно прикрытой двери слышу хорошо поставленный женский голос:
- Раз, два, три, четыре. Выше колено, три-четыре.
На табличке написано: ЗАЛ ФИТНЕСА. Просовываю голову. Щурюсь от яркого света неоновых ламп, отражающегося во множестве больших настенных зеркал. Группа из восьми девушек делает упражнения под музыку.
- И ещё разок повторим, девочки. Раз-два, лысеющий мужчина с бакенбардами, три-четыре. Да-да, это я к вам обращаюсь, три-четыре. Зайдите полностью! Девочки, теперь всё то же самое и хлопочек ручками над головой. Раз, два, три, четыре. Раз, два. Там расписание для кого вывешено? Три-четыре. Сегодня у меня женская группа, три-четыре. Подходите в четверг к 18ти, три-четыре.
- Доставка пиццы, - пробую перекричать громко орущую ритмичную музыку. Всё ещё щурясь, наконец понимаю, кто это со мной разговаривает.
- Ну-ка пройдите вдоль стены, три-четыре. - Из группы, перестав делать упражнения, выходит приятная такая девушка. В тёмно-синих велосипедках, коротком топе, кроссовках, высоких разноцветных гетрах и бандане. Стройная, симпатичная. - Не знаю, не знаю, - она делает музыку тише, подходит ко мне, - вы как-то криво ходите. Правое плечо слишком заваливаете вперёд, а спина у вас похожа на знак вопроса. Ну-ка, выпрямитесь!
Я поставил коробки на пол. Постарался сделать умное лицо и приосанился.
- А чему вы улыбаетесь? - она покачала головой. - Тут не улыбаться, тут плакать надо. Что вы, как гусь беременный, не идёте, а семените мелко? Молодой мужик ещё и с таким уже пузом, - тренерша шлёпнула ладошкой мне по животу. - Вон какой бурдюк наели. Самому-то не стыдно?
- Я тут пиццу привёз, - пробую прервать сеанс искромётной экзекуции.
- Смотрю и сколеозик уже оформился, - она сделала шаг вперёд, быстро запустила мне под футболку руку и провела холодными пальцами по позвоночнику. - Да, так и есть. Эх, мужики, мужики ... - Встав на цыпочки, уткнулась носом в бакенбарды. - А вот парфюм - классный. Дорогой! Так что там у вас?
Она весело улыбнулась. Чуть наклонила голову набок и хитро прищурила левый глаз.
- Там охранник, внизу, сказал спросить у тренера тут, наверху, - я с трудом узнавал свой сорвавшийся на детский лепет голос, - кто заказал двенадцать «СИНЬОРАС-ПОМИДОРАС-БИГАС». А я иду, главное, по коридору, слышу: музыка играет, и дверь ваша ...
- Понятно-понятно, - прерывает бездарный монолог тренерша. - Это вам в зал греко-римской борьбы нужно будет пройти. Они на жёстких сборах сейчас. На Европу поедут. Через день взвешивание. Тренер срочно отлучился днём по семейным обстоятельствам. Вот ребятки и решили оттянуться, - она как-то мягко, по-кошачьи улыбнулась. – Тут до вас уже приходили из китайской кухни. Еле вдвоём пакеты затащили.
- А вы вот так всем улыбаетесь?
- Не поняла, - удивлённо захлопали реснички непонятно какого цвета глаз.
- Я говорю, пойду борцов накормлю.
Ипподром.
Не было никаких вывесок и яркой рекламы. Не было лошадей, жокеев, конюшен, ставок. Не было сошедших с ума игроков, богемы, шальных проплаченных заездов. Не было тёплых лучей случайного счастья и грустных сумерек окончательных поражений. Не было даже самого ипподрома. Ничего не было! Но было вот что.
Как-то, доставляя пиццу, мы заехали с Кубой в совершенно незнакомый новый район. Ожидая разрешающий сигнал светофора, обратил я внимание, что далеко впереди, над дорогой, сделан переход. По нему куда-то спешат мутным ручейком люди. И вдруг я почувствовал необъяснимое притяжение. Острое желание - попасть на этот переход. Хотелось ненадолго поменяться местами. Прочувствовать разницу своего буквального местонахождения теперь и, чуть позднее и выше, - потом.
Доставили заказ. Я торопился и был сам не свой.
Нервно вернулись обратно, бросил Кубу во дворе какого-то многоэтажного дома. Не помню даже, вытащил ли ключ зажигания ... Мой разум, потеряв всякую связь с действительностью, дятлом командовал: ПЕ - РЕ - ХОД! Я боюсь опоздать к началу заезда. С быстрого шага срываюсь на бег. Ещё минута, и всё произойдёт без меня. БЕЗ МЕНЯ!
Серые, потрескавшиеся мелкой паутиной ступени из мрамора. Первый пролёт, второй, третий ... добегаю до середины моста. Встаю как вкопанный, тяжело дышу, облокачиваюсь на холодные перила, смотрю ...
Красный свет. Дорогу переходят люди. Кто-то торопится, кто-то нарочито медленно бредёт по зебре. Одностороннее движение - четыре полосы. На первой - синий, неуклюжий, добрый и терпеливый троллейбус. На второй и третьей - два одинаковых, жёлтых, уставших такси «Reno-Megan». На четвёртой - красавец и забияка « Porsche Cayenne Turbo S».
Жёлтый свет.
- Эй, любезный! - кричу я. - Примите ставочку на четвёртую дорожку!
- Ставки не принимаются! Ставок больше нет - СТАРТ!
Ночь.
Двадцать минут третьего. Набираю по домофону номер квартиры. Долгая пауза, затем нетрезвый грубый женский голос спрашивает:
- Кто там?
- Доставка пиццы.
- Заходите. Пятый этаж. Налево от лифта.
- Спасибо, - отвечаю я сам себе, потому как трубку домофона уже повесили.
Подходя к нужной двери, слышу женский разговор на повышенных тонах. Нажимаю кнопку звонка. Разговор затихает. Дверь открывает дама с разгорячённым, красным лицом. В сиреневой, чересчур откровенно распахнутой блузке и перекрученной швом вперёд чёрной джинсовой юбке.
- Входите, - она быстро поправляет рукой подуставшее каре и впускает меня в прихожую. - Решили с подругой посидеть. Топливо есть в баке, а закуска, - глупо улыбается она и разводит в сторону руки, - закончилась.
- Вот, пожалуйста, ваш заказ - две «Классических». Вам надо расплатиться и …
Я так понимаю, что это из кухни разорвал ночную тишину спокойно спящего дома отчаянный бабский вопль:
- А я тебе говорю - это моя война, Люба! Моя и больше ничья! Понятно вам всем?!!
- Секунду так постой, - тихо сказала мне дама с каре. Пошатываясь, сделала несколько шагов вперёд и, облокотившись о косяк, выглянула в проём двери.
- Слово-то какое выдумала - война! - орёт она грубым, командным голосом. - Ты развалила на хрен всё хирургическое отделение больницы, Вера!
- Ах, как интересно ты рассуждаешь, подруга! Ах, как интересно!
- А что тут рассуждать, подруга? Из-за тебя ушли Снегирёв и Ложкин, а это были великолепные хирурги! Я не побоюсь даже сказать – асы хирургии! - наконец поворачивается в мою сторону, глупо улыбается и вежливо спрашивает. - Сколько с меня?
Называю сумму. Нетвёрдой рукой она выуживает из дамской сумочки, лежащей на трюмо, кошелёк.
- Твой Ложкин - импотент и алкаш! - несётся из кухни радостный крик победы.
- Да причём тут это? - кошелёк повисает в воздухе так и не открывшись. – Ты, в этом своём халатике, еле прикрывающим жопу, и вечно горящими глазищами, - совратила всех нормальных мужиков, Вера! - её лицо опять озаряет глупая смешная улыбка расплывшейся на горячем песке медузы. - Вы уж простите нас. Я сейчас расплачУсь.
- Ничего.
- Это моя война, Люба! Мне скоро 36ть, а я незамужем! Ты это понимаешь, Люба, или не понимаешь? Тридцать шесть!
- И что теперь? Мне тоже не семнадцать, - она игриво окинула меня томным взглядом. - И я одна, но ведь не увожу мужиков из семей. Не делаю катастрофу из личной жизни. Не привожу в упадок городскую хирургию, Вера!
- Ну ты и сравнила, подруга! - берёт слишком высокие нотки голос из кухни. - У тебя Лёнька есть, а это не одно и то же, вот как я тебе скажу, подруга!
- Ах, вон оно что, подруга. Оказывается, у меня Лёня есть, - женщина в сиреневой блузке посмотрела на кошелёк, на пару секунд задумалась и ... переложила его в другую руку. – Лёня - классный дизелист! Он по три месяца на вахте сопли морозит! - она крикнула это так громко, что у меня зазвенело в ушах.
- Правильно! Но месяц-то он потом дома, Люба.
- Да какой там месяц, Вера?! Какой месяц? Он приезжает и три недели, пьёт по-чёрному! Неделю отлёживается и обратно на вахту. Вот и весь месяц, подруга. Знаешь, когда мы последний раз занималась с ним ...
- Но деньги-то он тебе даёт, правильно? - прерывает её на полуслове голос из кухни.
- Ну вот только что деньги и даёт, - сдаётся перекрученная юбка, подходит ко мне, открывает кошелёк, рассчитывается за пиццу. Берёт у меня ручку, расписывается в нужной графе. Из кухни доносится стон рухнувшей надежды и боли:
- А я одна, Люба. Одна! Как самурай последний, понимаешь?!
- Понимаю, Вера, понимаю. Но если ты, подруга, попытаешься подкатить свои лыжи до Льва Семёновича, - (я старался уйти как можно тише. Буквально - на цыпочках) - Учти! Шутить я больше не буду. Это наш последний нормальный хирург!
- Побойся Бога, подруга! Ему 65ть стукнет через месяц!
- А когда это тебя останавливал возраст, подруга? Снегиреву было 62, и что?!
За спиной уныло щёлкнула собачка дверного замка. Спешу к лифту.
День.
Я сильно обеспокоен, и мне не до сна. Над холмами то и дело появляется большой вертолёт. К нему на тросе прикреплён короб с водой. Пролетая над эпицентром пожара, он, зависнув на несколько секунд, сбрасывает мощный голубой поток. Делает разворот и летит к городскому водохранилищу за новой порцией спасительной влаги.
По дорожной змейке к холмам поднимаются красные пожарные машины.
Это как же надо было так крепко уснуть с непотушенной сигаретой, а? Негр мой, видно, совсем слетел с катушек. Устроил пожар и переполошил весь город. Когда-нибудь мне надоест покрывать его фокусы. Делать вид, что ничего не происходит. Разозлюсь и отправлю его куда-нибудь в центральную Африку. Выберу республику победнее. Чад, к примеру. Вот и пускай там крутится-вертится, проживая свои среднестатистические 47мь лет. Как манны небесной пускай ждёт скудные подачки Международного Красного Креста. Пускай вспоминает, как хорошо и фривольно жилось ему на моих зелёных холмах. Как приятно было превращаться иногда в волнующую, красивую, упругую женскую грудь. Как волшебно было флиртовать с бродягой-ветром, укрывшись тёплым воздушным одеялом из белых пушистых облаков.
Чёрный курильщик!
Ночь.
- Не поеду я в этот спортивный комплекс! Там миллион разных залов. Бегай потом ищи, кто именно заказал «Гавайку», - плачусь я в подол упитанной, умело орудующей прихватом бабе Кате.
- А и бегать не надо, - она закрыла дверцу печи, - я тебе написала на заказе, куда они сказали.
- А куда они сказали? - удивлённо беру листок, читаю на уголке приписку: «Зал фитнеса. Тренер - Татьяна Сергеевна». - Что прямо так и сказала, мол, тренер Татьяна Сергеевна? - спрашиваю бабу Катю.
- Да, Миша. Так и представилась, - отвечает она.
Ипподром.
Два заезда выиграл безоговорочно. Мои фавориты промчались подо мной, на три корпуса опережая ближайших соперников. Радостно потираю руки в ожидании следующего старта. Смотрю, кто на этот раз располагается на дорожках. Красный свет. Слева направо: белый неторопливый «Nissan X-Trail»; нелепое создание отечественных ремесленников «LАDA–Кalina»; бунтарь и красавец «Mazda CX7»; не самый скоростной представитель «Хонды», симпатичный лилипут «Honda Jazz». Практически японский заезд получается. Вторая дорожка исключается автоматически. Лошадь прихрамывает, а жокей слишком нервничает.
Не вижу причин для беспокойства. Жестом подзываю услужливого лакея с блокнотом, с подкрученными кверху усиками и прилизанным пробором напомаженных волос.
- Милейший, будьте так любезны. Примите ставочку-с на третью дорожку.
- Пренеприменно-с, - замирает он в поклоне, принимая купюру.
- Вот и чудненько-с.
Загорается жёлтый свет.
- Ставки не принимаются. Ставок больше нет.
Зелёный. Старт!
Что-то пошло не так. Мой любимец замешкался и прозевал начало гонки. «Ниссан», довольно резво рванув вначале, включил аварийку и свернул к обочине. «Хонда», идя ноздря в ноздрю с «Ладой», неожиданно стала отставать. Что за бред творится у меня на глазах?
"Догоняй, подлец!"- ору я что есть мочи. Но мой фаворит никуда не торопится. Да, он мастит, грациозен и красив, но ... он издевательски медлителен. Он будто на прогулке - неспешен. Он наслаждается чем угодно: природой, атмосферой, ландшафтом, собой ... Только не моим заездом!
Свешиваюсь с перил. Нервничаю. Не может этого быть! Первой под эстакадой проносится «Лада–Калина». На полкорпуса отстала от неё «Хонда». И вот только теперь "приплелась" моя кляча «Мазда», мать её, «Си Экс – семь». Кто хоть жокей? А, ну ещё бы мы не проиграли скачку! За рулём сидит делового вида блондинка и увлечённо разговаривает по телефону.
- Господа, господа-с! Это же чистейшей воды подстава-с! - громко возмущаюсь я. - Конюх подсыпал в корм моей ласточке какую-то дрянь-с ! Жокей - продажная тварь-с! Это ведь очевидно, господа-с! Необходимо аннулировать результаты заезда! Это - грабёж!
Двое полицейских в штатском грубо выводят меня, взяв под руки. Я упираюсь ногами. Пытаюсь стряхнуть с себя чужие руки, но сопротивление моё тщетно. С головы слетает чёрный цилиндр. Исчезают в частоколе ног трость, белые перчатки, шёлковый носовой платок с монограммой.
Потеряв всякое терпение, отбрасываю в сторону вековой пласт культурного наследия своего народа. Перехожу на сленг портового грузчика. На междометия выскакивающего из парной мужика в войлочной шапке красноармейца. На циничный мат дешёвой к утру дорожной шлюхи.
День.
Вечерний парк включил синеватые фонарики, придав пожелтевшей на деревьях листве оттенок лёгкой осенней грусти и окончательно простив бесшабашному лету слишком скорый бег.
- Ах ты мой толстый мишка. И ножки-то у него косолапенькие, и пузико-то он к зиме вон какое налопал. У-у-у, какой большой мишка! Ни у кого такого нет, а у меня есть.
- Татьяна Сергеевна, прекращай. Неудобно как-то. Люди вон оглядываются уже, - пытаюсь вырваться из жарких объятий разошедшейся не на шутку тренерши по фитнесу.
- Сидеть! - командует она, словно на занятиях. Быстро перебирается с лавки мне на колени и обнимает ещё крепче. - Хочу покусать непослушного медведя.
Тут же мне в щёку иголками впиваются её зубки.
- Аааааай! Что ты делаешь, Таня?! Больно ведь!
- Больно мишеньке моему маленькому, - её тёплая ладошка нежно гладит укус. - Покусали мишеньку злые волки. Давай мамочка пожалеет своего медвежоночка неуклюжего.
Она часто целует горящую огнём щёку, чуть касаясь губами. Проводит рукой по голове, чешет пальцами остатки волос на затылке. Отклонившись, раскачивается всем телом. Держу её, взяв руки в замок. Тоже мне, нашла качельку! Серьёзно спрашивает:
- А где же это мишка мой шерсть на голове потерял?
- Почему потерял, - удивляюсь я. - Если смотреть сзади - очень даже ещё приличный ёжик.
- А если спереди смотреть?
- Ну скажешь тоже, Татьяна Сергеевна. Годы берут своё помаленьку.
- Это не годы своё берут, а чужие берлоги и подушки! - Её пальцы мгновенно оказываются у меня на шее. - Если только я узнаю что-нибудь, медведь с яйцами, если пронюхаю только ...
- Отпусти, - еле выдавливаю из себя. - Задушишь же!
- Аж покраснел, бедненький мой медвежонок, - она изображает на лице сочувствие. – Иди, мамочка поцелует своего лысенького шатуна. Все мишки спят, а мой всё нашататься никак не может. Иди, маленький.
- Да какое, на фиг, шатание! О чём ты гово ... - Её губы находят мои и настырно требуют ответного поцелуя. За секунду они преодолевают не слишком упорное сопротивление. И я с наслаждением сдаюсь в плен. Моментально подписываю акт о капитуляции.
Ночь.
Куба спокойно везёт меня на фирму. В нагрудном кармане куртки настырно вибрирует сотовый телефон. Час ночи. Экран высвечивает звонящего абонента. Одноклассники: ЭжЕн-РЭМБО.
- Да, Женя.
- Сильно занят? - спрашивает, часто и тяжело дыша, бывший десантник.
- Только отвёз четыре заказа. Теперь окно свободное образовалось.
- Миша, будь так добр, заскочи в кафе «Эребуни». Тут у нас с Вольдемаром возникли небольшие проблемы.
- Скоро буду.
Одиноко пустуют во дворе армянского кафе летние беседки для шашлыка. В пяти окнах длинного одноэтажного здания неярко горит свет. У входа, чуть вальяжно завалившись на правый бок, маняще блестит хромом красавец «Harley - Davidson Touring». Паркуемся рядом. Наклоняюсь, тихо говоря Кубе:
- Не переживай, друг. Ты - лучший!
Прохожу внутрь здания.
Возле барной стойки два парнишки-официанта в одинаково расшитых национальными узорами жилетках. У одного расквашен нос, в кулаке зажата льняная салфетка с тёмными разводами. Чуть позади стоят три человека в белых поварских куртках. У каждого в руке по внушительному кухонному ножу для разделки мяса.
Опустив большой колоритный нос в пышные седые усы, нахмурив густые брови, исподлобья грозно изучает сложившуюся обстановку небольшого роста плотный пожилой армянин.
- Блят, - как-то отрешённо произносит он.
- Михаил, - представляюсь я.
Количество золота во рту, на шее и коротких волосатых пальцах рук с головой выдаёт в нём хозяина «Эребуни».
В зале опрокинуты несколько столов и разбита гора посуды. На полу, опираясь на стену, сидит угрюмый здоровяк-байкер в чёрной косухе, кожаных плотных штанах и высоких с пряжками сапогах-ковбойках. По виду - счастливый обладатель стоящего у кафе «Харлея». Он периодически сплёвывает окровавленную слюну, а лицо его напоминает студень. Левый глаз закрылся совсем, правый - теперь не шире щели приёмника купюр банковского терминала оплаты услуг. Из ноздрей у него смешно торчат ватные тампоны.
Вокруг байкера юлой крутится нездорового вида худющая девица. Лицо её, как магнит, притянувший к себе все кольца и булавки в доме. Такой жёсткий пирсинг лично я наблюдал впервые. Она часто склоняется над рокером, промакивая раны смоченным носовым платком. Её жидкие тёмные волосы грязными сосульками подметают то её торчащие, как скалы, плечи, то сильно припухшую физиономию парня.
У другой стены плечом к плечу сидят на стульях мои одноклассники.
Вольдемар выглядит респектабельно и бодро. Длинная навыпуск рубаха цвета фламинго. На шее повязан ярко-зелёный бант. Шаровары цвета хаки. И бордовые кеды без шнурков.
Внимательно разглядывающий сбитый правый кулак ЭжЕн, как всегда, категоричен и строг. Тельняшка, трико, кроссовки.
- Я, Тофик, - с явным сомнением произносит хозяин кафе. - Я, Тофик, да, - продолжает уверять он сам себя. - Прихожу к тебе в гости. Коньяк несу, конфету несу, цветок бабе твоей несу. Мы с тобой, Мишка, выпьем, поговорим, и я ухожу. Беспорядка - нет, да. А это зачем мне такие гости надо?
Он картинно обводит рукой зал, огорчённо покачивая головой.
- Я, Тофик, - не уверен по-прежнему он. - Прихожу к тебе, Мишка. У тебя друзья сидят. Ты стол накрыл, закуску красивую накрыл. Выпиваем. У тебя бозбаш стоит, зелень стоит, толма стоит, пельмень лежит. Баба твоя любимая несёт мне котлету. Скажи, зачем я её буду гостям кидать, Мишка?
- Друг, - обращаюсь я к официанту с расквашенным носом. - О чём это он говорит?
- Вон тот, в кедах, - официант уверенно показывает пальцем на Вольдемара, - заказал две порции «Люля-кебаб». Когда тот, в полосатой майке, - его палец-флюгер перескакивает на ЭжЕна, - вышел в туалет, этот, с зелёным бантиком, начал кидаться люлёй вон в того, - флюгер останавливается на побитом байкере. - Они поругались и начали драться. Этот, в кедах, хорошо получил и упал. Тот, что у стенки сидит, хотел вернуться за стол. А этот, с бантиком, зубами вцепился ему в ногу и не пускал.
Я с неподдельным восхищением глянул на поэта. Такую добротную, кожаную штанину и не всякий бультерьер-то отважится атаковать.
- Потом прибежал этот, - флюгер снова вернулся к ЭжЕну, - и всё.
- Тофик, дорогой, посчитай убытки. Мы заплатим за беспорядок. Если денег не хватит, я тебе корефанов в залог оставлю, а остальное через час подвезу.
- Э, брат! Зачем залог? Я тебе верю, - хозяин кафе что-то быстро сказал на армянском. Джигиты с кухонными ножами молча удалились за ширму. - Куртку оставишь, там телефон есть внизу. Акоп, если надо, найдёт. - Он хитро улыбнулся в зашевелившиеся пышные усы. – Акопчик - умница, всех находит. В пицце работаешь, Мишка?
- Да.
- "Пепперони" очень уважаю. Могу сразу три штуки съесть, веришь?!
- Всяко бывает, Тофик, - уклоняюсь я от разговора с кавказским слагателем легенд. - Ты посчитай, сколько с нас за весь этот погром, а я с друзьями пообщаюсь.
Подхожу к любителям шумных вечеринок.
- Женя, ну ладно этот стихоплёт, выпьет и дурак дураком. Ты-то куда смотрел?
- Прекратите на меня обзываться, Мишель! - пытается возмущаться поэт. - Что за дурные манеры у вас - выражаться обо мне в приличном обществе. Экое озорное поведение вы себе позволяете! Какое-то лезет из вас неприкрытое хамство!
- Ну, какое вы себе позволяете поведение, Вольдемар, я уже выслушал.
- Ротик свой, прикрой, - мягко, но доходчиво говорит поэту ЭжЕн. - Миша, всё было нормально. Взяли шашлык, водки. Этот, - он ткнул локтем обидевшегося Вольдемара, - стихи читал. Я ведь из-за баранки этой света белого не вижу. Сутками мотаюсь с заказами - доставками. Как белка в колесе верчусь, - он устало вздохнул. – «Газель» на ремонт поставил. Думал, соберёмся вместе, пообщаемся. Тебя не выдернешь: ты, то работаешь, то с подругой зависаешь. Очередной ля мур что-ли?
- Похоже на то, - и в голове моей всплыл милый образ Татьяны Сергеевны, делающей обязательные утренние растяжки в подаренной мной шёлковой нежно-голубой пижаме с великим множеством золотисто-синих звёздочек. Всю жизнь бы любовался её немыслимыми продольными и поперечными шпагатами. Хоть в пижаме, хоть без ...
- Да, похоже на то, приятель.
- Сидели, выпивали, общались, - возвращает меня к жизни, ЭжЕн. - Потом припёрся сюда этот «кожаный клоун» со своей «вафлей».
- Это кто «вафля»? - возмущается писклявым голосом вконец измученная анорексией подружка побитого байкера. - Это я что ли «вафля»?
- Ну а кто ты ещё? - начинает заводиться Рембо.
- Женя, спокойно.
Слишком нечленораздельно, но с нотками явной угрозы в голосе что-то забормотал, начав подниматься с пола, счастливый обладатель мотоцикла «Харлей - Дэвидсон Тоурин».
- Что, клоун, опять в себя поверил? - крепко сжимает кулаки-булавы бывший десантник ЭжЕн.
- Женя, спокойно.
- Мишель, вы не могли бы заказать фисташковое мороженое? Мне стало как-то невероятно душно, - напоминает о себе забытый всеми поэт. - И я бы не отказался от рюмки холодной водки с солёным огурцом, - настырно добавляет он.
- Я не поняла. Это кто тут «вафля»? - быстро отойдя к окну, девушка, прикрыв ладонью телефон, отвечает на чей-то звонок. В никому не слышном разговоре отчётливо звучит название кафе - «Эребуни».
В тот момент, когда ситуация потеряла нерв и опасность, в момент, когда главное сражение осталось позади, а сейчас были слышны лишь хлопки одиночных бесполезных выстрелов, способные напугать разве что зазевавшуюся на ветке сонную ворону, я уловил шальное движение мысли, как предчувствие: ЧТО-ТО ИДЁТ НЕ ТАК!
Первым услышал пока ещё слишком далёкий тяжёлый мотоциклетный рокот Тофик. Мы с ним тревожно переглянулись, он как бы просил меня: «Прислушайся, Мишка». А я как будто отвечал ему: «Да, Тофик, слышу». Он говорил: «Я начинаю действовать, вы с нами?» Я отвечал: «Самое время, Тофик. Не сомневайся, мы с вами». Он спросил: «Если я буду говорить на армянском, ты поймёшь, о чём я говорю?» Я отвечал: «С этой секунды язык твоего многострадального народа - мой язык».
Тофик подошёл к официантам.
- Беги на кухню, зови ребят. Пусть захватят ножи и спрячут их за барной стойкой. Шевелись!
- Держи ключи от моей машины, - говорил он другому, - выйдешь через подсобку. Пулей лети к Акопу, всё ему объясни, пусть возьмёт ствол и тащи его сюда. Сними жилетку!
Приближающийся, нарастающий с каждой секундой рокот теперь слышали все. Я снял всегда мешающую в драке, куртку и бросил её на свободный стул. Весело подмигнул одноклассникам.
- Вставайте, негодяи. Отойдите от входа! - перейдя на армянский, спросил у Тофика. - Как ты думаешь, сколько их приехало, брат?
- Думаю, что все, брат. Это Татарин, - он кивнул в сторону так и не сумевшего подняться на ноги и стоящего сейчас на четвереньках байкера, - он у них главный, так что, наверное, приехали все. - Тофик обернулся к прибежавшим в зал джигитам: - Эти трое русских - с нами. Тащите девку и мужика на кухню, там их хорошенько свяжите, а я попробую договориться с этими придурками мирным путём ...
Но договориться он не успел. Почти одновременно от ударов битами бисером посыпались стёкла всех пяти окон кафе. В зал нагло ломилась толпа разъярённых покорителей ночных дорог.
- Блят, - как-то отрешённо произнёс Тофик, и мы, стиснув зубы, молча встали в русско-армянскую стенку.
Блюз.
В памяти всплыл город в Китае, Тяньцзинь, что не далеко от Пекина. Мы жили в гостинице на самой окраине. Вокруг пустыри, госучреждения да заброшенный квартал с десятком семиэтажных домов-близнецов. Чуть подальше - три автосалона и большой, проживший свои лучшие годы автодром.
Днём в квартале открывались несколько ремесленных лавок и мойка для машин. Работали два крохотных магазинчика без ценников. Но к пяти часам вечера и это скудное ощущение хоть какой-то цивилизации рядом - исчезало. Люди мгновенно испарялись, всё благополучно закрывалось, образуя молчаливый вакуум в одной из самых, чёрт возьми, густонаселённых стран мира.
Полные однообразия и одиночества прогулки по бесконечным вечерним тротуарам стали мне надоедать, развлечений - ноль. Обойдя вдоль и поперёк всю округу, я никак не мог найти ничего, что хоть как-то привлекло бы моё внимание, хоть на какое-то мгновение остановило на себе мой пытливый, ещё не уставший от жизни взгляд.
Лишь стоящий в сторонке, вымерший будто после эпидемии или проигранной химической войны квартал неясно манил к себе пустотой заброшенных высоких зданий, бездонной чернотой одинаковых окон давно покинутых людьми квартир. Создавая свой неосвещённый мир. Приобретая причудливую форму времени остановки своей когда-то слишком бурной жизни. Даруя мне безграничные фантазии он тянул к себе, точнее в себя, небрежно хватая за рукав пальто. Пел свои грустные песни, жадно прислушиваясь к ритму моих робких шагов и тихо прощался со мной в скорый предрассветный час, жутко пугая пустыми глазницами кем-то давно разбитых фонарей.
Пожалуй, именно там родился мой лучший на сегодня блюз ... Извините, отвлёкся.
Вечер.
- Ты просто не хочешь меня расстраивать, медведь. - Недоверчиво говорит, сморщив чудесный носик-кнопку, Татьяна Сергеевна. - Как это так это может быть, что у тебя сегодня ничего не болит?
- Я здоров как бык, - еле свешиваю ноги с дивана, преодолевая резкую головную боль. – Хочешь, буду весь вечер носить тебя на руках?
- Что-то я сомневаюсь, медведь, - она берёт мою руку и измеряет пульс. - Вроде, нормальный. Голова не болела днём?
- О чём ты говоришь, Тата? - даже как-то обижаюсь я. - Надо же доверять близким людям, а ты вечно мне не веришь. - Опускаюсь обратно на подушку, головная боль начинает помаленьку проходить.
- Не обижайся, медведь. Я ведь хочу как лучше. Ну, пожалуйста, - она наклоняется и нежно целует меня в губы. - А колючий-то какой! - проводит ладошкой по щеке, - но всё равно, мой любименький, мишка-ворчунишка. Ладно, - быстро встаёт, - я на кухню.
- Татик, брось мне телефончик. Надо товарищу одному звякнуть.
- Это кому это ещё?! - хитро смотрят непонятно какого цвета глазки. - Я всё узнаю, медведь. Не дай Бог, этот товарищ окажется потом женского пола! Ты меня знаешь, медвежатина гулящая, - раненых не будет!
- Татьяна Сергеевна, не сгущай краски. Ты ведь знаешь - ONLY YOU! - шлю ей воздушный поцелуй.
- Алло, Лёха, ты в ночь работаешь? Пусть баба Катя приготовит пять "Пепперони". Будешь мотаться, заскочи во вторую городскую больницу. Там в хирургии лежит Тофик. Отдельная палата номер пять, все его знают. Понял? Отвезёшь ему заказ и передашь большой привет от Мишки, Вольдемара и Жени - он поймёт. Спасибо, друг.
Эпилог.
Владимир Страхов ( Вольдемар ) - умер от передозировки 13 сентября 2009 года. Приобретя свою последнюю дозу в цыганском посёлке.
Евгений Петров ( ЭжЕн ) - погиб в ночной аварии, уснув за рулём 4 мая 2011 года. Не доехав до родного города всего несколько километров.
Их могилы находятся недалеко друг от друга, в одном секторе. И когда я теперь смотрю из окна на свои любимые, плотно поросшие зеленью холмы, - я словно вижу два других, в каком-то смысле тоже любимых теперь холма, расположенных очень близко друг к другу. В секторе моей памяти.
P;S Автор выражает искреннюю признательность за редактирование рассказа Юлии Марьиной.