*
Родители
*
Выспаться после ночной смены не удалось. Альберт пришёл домой в половине девятого и завалился к жене под бочок - в субботнее утро Рената решила поваляться подольше, - но через час, когда он глубоко спал, звонок в квартиру разбудил его. И даже не звонок, поскольку он его не слышал, а подскочившая в постели Рената. По испуганно-ошалевшему лицу жены он догадался, что пришли нежданные гости.
- О, нет, это, наверное, дети, - отказался поверить он, чувствуя, как закипает злость на тех, кто лишил его сна.
Одевая халат, Рената с досадой поморщилась:
- Какие дети? Оксанка в школе, Сашок с Андрейкой спят.
- Я не про них, я про их друзей говорю: вечно они не вовремя!
- Нет, это, наверное, дед с бабой, давно их не было.
- О, нет, только не они! - простонал Альберт.
- А что у тебя бровь рассечена? Глаз синяком заплыл!..
Он не понял, о чём она спросила. Яркий свет из окна спальни слепил глаза, очумелое сознание отказывалось проясняться, держалось как густой туман над тихим лесным озерком. Не дождавшись ответа, она выскочила в прихожую, на секунду притихла, вглядываясь в дверной глазок, затем, открыв дверь, громко, но без особой радости крикнула:
- Дед приехал!..
Ответный бодрый возглас отца не позволил ей поприветствовать его как положено, да старик и не нуждался в этом:
- Что, лодыри, спите? Ничего так себе! Мы успели уже по хозяйству управиться, на базар смотаться, в сберкассу заскочить, а вы всё ещё спите!..
"Выспишься тут, чёрт бы тебя побрал! - ругнулся про себя Альберт, поднимаясь с постели. В глазах поплыло, пришлось сесть обратно на кровать, ждать, когда предметы встанут на свои законные места. - Знает, что я с ночи пришёл, так нет же!.. Хоть бы предупредил, что заявится, я бы не ложился. А теперь весь день прохожу варёным... Но в Барнаул к матери всё равно поеду, даже если Рената соберётся в деревню картошку садить..."
Упрёк отца Рената привычно пропустила мимо ушей.
- Баба осталась внизу, в машине? - спросила она, чтобы знать, спускаться ей вниз или ждать мать тут, в квартире.
Тугой на ухо тесть говорил громко, чтобы слышать самого себя. Сейчас он просто кричал:
- Поднимается по-тихому! Готовь стул, чтобы сразу плюхнулась на место, а то ноги её не держат!.. Эй, вредители, вставайте!.. - орал он уже в детской. - Сашок, Андрейка, а где ваш папка?!. Спит?.. Ну пусть спит, мы тут и без него управимся!..
Рената никак не могла втолковать родителям скользящий график работы мужа, они будто специально сваливались на голову Альберта, когда он должен был отдыхать.
Натянув чёрные спортивные штаны и белую футболку с пантерой на груди, он в раздражении вышел навстречу гостям.
Низкорослый сухой старик с острыми светлыми глазками и вздёрнутым курносым носом на заросшем грязно-пегой щетиной весёлом лице был на пути в спальню. В нём угадывалось столько неукротимой и бестолковой энергии, что казался он много моложе своих пятидесяти восьми лет. Большой знаток современной политэкономии, старый скупердяй чрезвычайно редко носил купленную в магазине одежду, довольствуясь старыми обносками. Его сегодняшний серый линялый костюм был с плеча зятя и хранил пятилетнее воспоминание о последней стирке.
- Что, пускай не лезут?! - крикнул он Альберту, щеря в понимающей улыбке крупные жёлтые зубы и тыча пальцем чуть ли не в самый лоб зятя.
Альберт недовольно поморщился: сейчас не то что соседи - все жильцы дома узнают, чем они тут живут и что нового в деревне. Но сделать что-то против сельского террора было невозможно: они привыкли жить так - громко и открыто, ну и пусть себе живут.
- На работе зацепило, - махнул на всё рукой Альберт, решив, что чем больше он раздражается на деревню, тем больше деревня недолюбливает его.
У порога послышались шаркающие шаги и надсадное дыхание грузной старухи, Рената распахнула дверь на всю её ширину, предупредила появившуюся на лестничном пролёте мать:
- Баба, стул в гостиной!..
По-утиному переваливаясь на толстых негнущихся ногах, тучная задыхающаяся старуха с раскрасневшимся лицом прошла в гостиную и села на жалобно скрипнувший стул. С трудом отдышавшись и отерев концами головного платка обильный пот, она сердито взглянула на дочь, на развалившегося в мягком кресле зятя, на вышедших из детской мальчишек, будто все они были виноваты в её несчастиях, и с сильным немецким акцентом высказала причину своего недовольства:
- Фуй!.. Сапралис пот самая криша - не допрёшься! Пока лесла, три раса пертыхала, тумала, стохну!..
Андрейка с Сашком осторожно обошли бабушку и чинно-примерно сели на диван. По их невесёлым лицам было видно, что они тоже не очень-то и рады гостям. В отличие от бабы Зины, которую они в шутку прозвали бабкой-ёжкой, баба Эмма даже карамельками не угощала. А в деревне, куда они стали ездить всё реже, баба Эмма в первый день радушно потчевала пирогами, на второй - бурчала: "Ешьте, ешьте, тарахие внуки, на басаре фсё дорохо!.." а на третий и того пуще: "Фсё бы фам шрать да шрать, акулы проклятые! Хде я фам столько хлеба наперу? Придётся деду на мельница ехать - фсе сакрома опустели, мыши к соседям ушли!.." Дома Андрейка смешно передразнивал её и Рената не одергивала сына.
Эмма Карловна напоминала Альберту властную купчиху Кабаниху из драмы "Гроза" замечательного русского писателя Александра Николаевича Островского, олицетворявшую, как было написано в учебниках литературы, тиранию самодурства в купеческих семьях России девятнадцатого века. Тёща Альберта наверное никогда не принадлежала к купеческому роду, она не помнила своих родителей, пропавших без вести в сибирских лагерях в тридцатые годы, однако это не мешало ей быть самодуршей в собственной семье - откуда ей было знать, что ущемлять права другого человека, особенно ребенка, - преступление?
Рената жила своей семьей отдельно от родителей давно, но страх и построенное на нём почтение к ним держались в ней до сих пор. Возражала она им редко. Зная характер Альберта, его склонность отстаивать интересы справедливости и истины невзирая на лица, Рената не раз просила его не вступать в спор с её родителями.
"Сдались они тебе! - ругалась она. - Пусть живут как хотят, какое твоё дело? Их ведь не перевоспитаешь!.."
Воевать со стариками, пережившими до- и послевоенные лихолетья, Альберт считал ниже своего достоинства. Но временами активность стариков достигала апогея, грозила единству и безопасности семьи, он не выдерживал натиска, сопротивлялся.
Рената почуяла недоброе в его молчании, всплеснула руками отвлекающей находке:
- Ой, Алька, а я и забыла тебе показать!..
В его лице проступило мрачное недоумение.
- Нас же с Днём Победы поздравили!.. - открыла книжный шкаф она.
- Кто? - напряг память он.
- Баба с дедом, кто же ещё? - сказала Рената, бросив на него сердитый взгляд, чтобы не придурялся.
"Вот ещё!.. - хмыкнул Альберт. - Сейчас они скажут, сколько эта открытка стоила и сколько они заплатили за бензин, чтобы приехать к нам, хотя ездили на базар и в сберкассу - дед опять сотню-другую государству подарит, а нам даже копейки не займёт. Потом помянет Сталина, какой при нём был порядок, и вот бы его хотя бы на годик вернуть... Десять лет по лагерям и тюрьмам отмотал, а попробуй докажи ему, что Сталин был похлеще Гитлера."
- Семьдесят пять копеек за какую-то бумажку ухлопали! - проворчала тут же Эмма Карловна.
- Бензин стоит дешевле, чем открытка!.. Сталин за такую цену всех бы расстрелял!..
Патологическая жадность как следствие второй мировой войны. Как, впрочем, и неграмотность.
На почтовой открытке с изображением московского Кремля в звёздах праздничного салюта Альберт прочитал:
"Алперт Рената Аксана Антрейка и Сашок Поздравляим вас С день Победа Желаим вам крепкого здорове Больших успехов кому в Рабоде кому в учебе и ешо Большого Мирное Небо над голова на дольгие года бит счастливи большого семеиного Счасте поднят бокал шамбанское и на наша доля дед Баба."
"После двух классов деревенской школы дед неплохо владеет русской грамматикой и письмом, - с жалостью к старикам подумал Альберт. - В его-то возрасте и постоянном общении с женой и соседями на немецком!.. Понять их надо - столько пережито!.. В четырнадцать лет Фридриха забрали в трудармию и бросили в угольный забой, через пять лет он бежал, его поймали, дали пять лет колымских лагерей, потом - спецпоселение в Сибири, комендатура и... вступление в партию большевиков - непонятно!.. Откуда в нём проявилась такая вера в справедливость советского строя?.. Почему отказывается понять, что власть его предала?.."
Пока он читал и думал, баба Эмма косилась на синяк, косилась, потом не выдержала, спросила Ренату:
- Вы потрались?
- Она избивает меня ежедневно, - не преминул ввернуть Альберт.
- Таким с работы пришёл! Вчера только из больницы!.. - в голосе Ренаты слышались знакомые жалобные интонации.
- Опять в больнице лежал? - переспросил дед.
- Десять дней! - подтвердила Рената.
- Пусть уходит с завода, - пожала толстыми плечами баба Эмма.
- А куда? На стройке тоже не сладко - кругом сквозняки, холодрыга... - не согласилась Рената.
Малыши просочились в детскую, а через минуту уже хозяйничали на кухне, готовя завтрак - хлеб с вареньем и чай.
Меняя тему, Рената рассказала, как больной Альберт сопроводил мать в краевой онкологический диспансер и чем это закончилось для него самого.
После свадьбы Альберта и Ренаты Эмма Карловна и Фридрих Людвигович затаили смертельную обиду на Зинаиду Никитичну, обвинив её в расстройстве свадебного гуляния в Лесной Опушке, в результате чего новобрачные лишились богатых подарков, долженствовавших с лихвой окупить потраченные ими полоторы тысячи рублей на организацию и проведение торжества. С памятного дня прошло десять лет, но скаредные старики так и не забыли потери своей и с "тупой и упрямой русской Зинкой" не знались. Они вроде и не замечали, что зять стоил гораздо больше, дочь счастлива с ним, вопреки чёрным предсказаниям они сумели создать хорошую семью. С Зинаидой старые Бауэры встречались только один раз, когда Альберт служил в армии. По настоянию Альберта Зина первой сделала шаг навстречу, приехав в Лесную Опушку проведать невестку с внучкой. Привезла скромные подарки. Эмма встретила сватью холодно и даже злобно, и расстроенная Зина больше никогда не появлялась в негостеприимном доме. Рената поняла свекровь и через год, когда Оксанка подросла (все это время Рената с дочерью жила в Лесной Опушке под надзором матери), сама, получив комнату в общежитии завода, стала ездить к ней, каждый раз привозя письма Альберта и с удовольствием читая их ей.
Эмма Бауэр, если быть справедливым по отношению к окружавшим её людям, растолстела от собственной лени, от лени и непомерной жадности. Сколько Альберт знал её, она ни одного дня на пользу Лесной Опушке, на пользу обществу не работала, окопавшись в собственном дворе, откуда облаивала всех мимо проходящих.
Представив себя на месте безнадежно больной, она вдруг расчувствовалась, поняв, что так переживать за неё, как переживает Альберт за свою мать, за неё никто не будет. Фридрих надуется как индюк, лишившись домработницы, за которую её и держит. Она ведь старше его на семь лет, как женщина давно отвергнута, он, паразит, бегает на сторону!..
Уловив настроение тёщи, Альберт вновь поймал себя на жалости к старикам, прожившим жизнь не так, как мечталось когда-то, как хотелось сейчас.
Его внимание переключилось на тестя, который по укоренившейся привычке бывшего зэка расхаживал по гостиной с заложенными за спину руками. Его невозможно было усадить в кресло - он либо подпирал дверной косяк, либо присаживался в сторонке на корточки, либо мерил комнату из угла в угол.
- У тебя привычки "забайкальского комсомольца", - заметил Альберт, зная наверняка, что тесть не обидится.
- А? - не расслышал тот.
Альберт повторил.
Тесть вслушивался, оттопырив ухо ладошкой и приоткрыв рот.
- Так я же старый зэк! - гордо стукнул он кулаком в свою грудь. - Знаешь, если бы Сталин был сейчас жив, в нашей деревне был бы полный порядок, а то распустились все - дальше некуда! Раньше я всем огороды пахал, а теперь никого не дозовёшься!..
- Парадокс известный, - отозвался Альберт и поспешил сбить страдальца по колючей проволоке с его любимого конька вопросом: - Как съездили?
- Куда? - не понял дед.
- На базар.
- Плохо! - недовольно отмахнулась теща.
- Что так? - навострила уши Рената. - Народу не было?
Фридрих въехал в тему радостным криком:
- Нельзя сказать, чтобы совсем уж плохо! Сметану продали - девять литров!.. Да, девять, и сотню яиц возили, но ушло всего сорок штук! Народ дурной - в магазинах ошивается, когда мы задарма отдаём!..
- Я возьму три десятка, - оживилась Рената, вспомнив о пустом холодильнике. - И дворничиха спрашивала...
- А я что говорил?!. - заорал от счастья Фридрих, обращаясь к вечно недовольной супруге.
- Им тоже нужны яйца! Всё, Рената, зови дворничиху!.. - и полез в карман за кошельком. - Вот и деньги на бензин!.. Альберт, ты знаешь, он опять дорожает!..
- Может и подорожает, откуда мне знать? - сказал Альберт скучнея.
- Я тебе говорю! Сам председатель райисполкома подходил сегодня ко мне - любит поговорить, собака!..
Альберт представил, как скис голова района, повстречав на рынке старого болтуна, рассмеялся:
- А ты обходи его стороной!..
- Ну да, обойдёшь его, как же! Во все дела свой нос суёт!..
Рената вышла на балкон и позвала дворничиху. Крупная обветренная женщина с трубным голосом (Альберт с раздражением невыспавшегося человека отметил, что сегодня все почему-то не говорили, а орали, стараясь перекричать друг друга, и чем больше орали, тем истошнее, отчего он почувствовал себя вконец разбитым) - эта иерихонская труба купила у расторопного деда три десятка яиц и быстро смылась, чтобы не заплатить больше - был, очевидно, в её жизни печальный опыт.
Рената тоже отсчитала деньги и отдала их отцу. Старый скупердяй с радостным проворством выхватил три рубля из дрогнувших пальцев дочери и спрятал в кошелек.
- Вот теперь порядок! - рявкнул он так, что у бедных родственников уши заложило.
Дочь покупала у отца и матери продукты с их личного подсобного хозяйства. В Сибири это явление считалось ненормальным. Ни один уважающий себя отец не требовал денег от детей своих за труд в собственном своём хозяйстве. Штейнгауэры ежегодно помогали родителям с ремонтом дома и денег за труд не просили. Зинаида Штейнгауэр никогда не имела излишков подсобного хозяйства, однако же всучивала сыну в гостинец то банку варенья, то сумку картошки, то немножко денег, когда он приезжал к ней сам или с семьёй погостить, поболтать, отдохнуть душой в родительском доме. Знала она, как трудно поднимать детей на маленькую зарплату, не имея в подспорье хотя бы огорода. Рожая и воспитывая часто болевших малышей, Рената получала небольшое государственное пособие, этого было очень мало на всю семью, поэтому все заботы о хлебе насущном лежали на плечах Альберта. Знали это и родители Ренаты, но патологическая жадность застила им глаза и затыкала уши. Они жили для себя и совесть их не мучила. И если в конторе или клубе у кого-либо из соседей развязывался язык и начинал насмешничать над Фридрихом "Плюшкиным", тот вскипал злобой и как в молодые годы, когда в двадцать четыре года вернулся с Колымы и с ножом гонялся за каждым, в ком видел обидчика, снова лез в драку.
Пережив голод и унижения, Бауэры панически боялись вернуться в нерадостное прошлое.
- У нас туго с деньгами, а яйца такие дешёвые, - смущённо оправдалась Рената перед поджавшим губы Альбертом.
- Не сорок первый, прорвёмся! - сквозь зубы выдавил он.
Баба Эмма решила, что сейчас Штейнгауэры начнут жаловаться на трудное житье, недовольно дёрнулась:
- Кто виноват, что вы городскими стали и у вас ничего нет? Надо было в деревне оставаться, на ферму надо было идти работать, а не на завод. Апельсины да яблоки покупаете, колбасу жрёте, и за всё - плати!..
Рената отвернулась, кусая губы, чтобы не разреветься.
Глаза Альберта стали наливаться кровью.
Сидевший в углу на корточках Фридрих вскочил на косолапые ноги, закричал:
- Денег у вас никогда не будет, потому что вы не экономите! Экономить надо! Я вон до сих пор ананасы-бананы в рот не беру, и ничего - живу не тужу!..
Ради копейки они готовы были отравиться. В прямом смысле - взять и съесть ядовитую гниль, только бы не пропала. Они никогда не выбрасывали заплесневелый хлеб, прогорклое масло, позавчерашний суп или двухнедельной давности пироги с мясом. Они доедали всё подчистую! Эмма Карловна очень часто готовила "гемиш" - смесь каши с супом или нечто в этом роде.
"Деньги платиль - кушать надо!.." - подчищала стол после обеда Эмма Бауэр, отправляя в рот объедки и ругая расточительных детей, которые не знают цену хлебу и скоро отправят стариков по миру.
"То-то я всё думаю, чего это она всё время на расстройство желудка жалуется?.." - заметил однажды Альберт.
"Дед вообще язву заработал - доэкономился!.." - фыркнула рассерженная Рената.
Жили Бауэры на отшибе деревни и во двор никого не пускали. Если кого и заносила нелёгкая, Фридрих вылетал навстречу, чтобы, не дай Бог, человек не вошёл в дом. И первое, что слышал "наглый сосед", было сказанное вроде бы в шутку, а вроде и всерьёз:
"Чего припёрся? Ходят тут всякие!.."
Друзей у них давно уже не было.
Сказать, что это было характерно для всех немцев Лесной Опушки, Альберт не мог, отлично зная смешанный состав деревни: жили тут не только "нехристи" Бауэры, жили тут и католики, и лютеране, и баптисты, и даже мусульмане, хотя дворов-то было всего ничего - немногим за шестьдесят. По всей Сибири с конца девятнадцатого века немцы селились кланово, строго по вероисповеданию, дом к дому, чужих не терпели и таких деревень, как Лесная Опушка, было мало.
- Ты говоришь, экономить, - в этот момент Альберт не скрывал своего презрения к тестю, - на чём экономить - на здоровье детей? Я должен отобрать у них последний кусок, чтобы открыть счёт в Сбербанке? Деньги, если они есть, должны работать, а не валяться в банке!.. Вся деревня говорит об инфляции, и только ты один - об экономии!..
- Мы экономим, чтобы обеспечить себя в старости! - не слышал Альберта тесть. - Ты ведь не накормишь нас, когда мы ползать не сможем!..
- Интересно, а кто же позаботится о вас, если не я с Ренатой? Регина с Иваном? У них столько проблем, что до скончания века хватит и ещё останется. У вас только и разговоров, как бы Регине помочь, Ивана попридержать, чтобы не спился, а лучше - чтобы сдох. Из Мурловки вы перетащили их в Лесную Опушку, пустили в свой дом, потом выгнали Ивана... Помните? Иван пришёл с работы пьяным, стал просить бутылку водки, тёща не дала, он взял лосьон, ты перетянул его по шее кочергой... Иван несколько месяцев жил у ненавистного вам соседа. Ну, и что, перевоспитали? Нет. Всё закончилось тем, что от вас Регина снова ушла к пьянице. Не смогла иначе. Вы несносные, отвратительные люди! Иван, если разобраться, мужик как все, и ты, дед, пьёшь чаще его: после баньки, после тяжёлой работы, в дождь и вёдро - регулярно, ну и плюс все праздничные накрутки. Что, разве не так?
- Иван алкаш!.. Он дома палец об палец не ударил!.. - орал дед.
- Он русский, а вы ненавидите русских.
- Я им дом построил, думал, заживут!..
- Ха, он дом построил! Да ты никогда в жизни не делал ничего просто так! Это был совхозный объект и за его строительство ты получил деньги! Если бы ты не построил этот дом, его построили бы другие за те же деньги. Лесная Опушка строила дом учительнице. Это правда и нечего мне мозги пудрить! Вы ей полжизни поломали, внушая страшилки про Ивана. А он, между прочим, много читает и по телевизору не мыльные оперы смотрит...
В этом был весь Штейнгауэр. Иногда было просто непонятно, откуда ему доставало терпения вдалбливать эгоистическим старикам прописные истины. Видно было, ну не хотел он связываться с ними, как просила Рената, но не выдерживал, и ничего тут нельзя было поделать.
- Смотаюсь-ка я на заправку, - старик так и остался при своём мнении, он был раздражён непочтительностью зятя, которого невозможно было взять в "оборот".
- Знала бы, что так встретите, не приехала бы! - поджала сухие губы и баба Эмма.
- Обидеться проще! - дёрнула плечами Рената.
Если бы Альберт не ставил иногда на место самодуров, делать это пришлось бы ей самой, рано или поздно. Беда многих родителей в том и заключается, что они не могут примириться с выбором детей. "Какого чёрта ты целый день меришь грязные лужи и пускаешь дебильные кораблики?! - кричат они на ребенка, в ком зарождается любовь к морю и дальним странствиям. - Что за чучело ты нашёл?! - возмущаются они, когда возмужавший "ребенок" находит своё счастье в бывшем "гадком утенке" с соседней улицы и ведёт белоснежную лебедь под венец.
Да, родителям угодить сложно. Альберт вспомнил, как в решающий момент жизни Рената сделала свой выбор, бросившись в его объятия, а не в объятия мамы, которая повыдергивала бы ей косы на следующий день "неудачной" свадьбы.
- Баба, ты пойми, мы ведь не просим вашей помощи, сидеть на вашей шее не собираемся, - мягко заговорил Альберт с тёщей. - Мы видим, мы знаем: у тебя нет здоровья, то время, когда вы могли нам помочь, прошло. Ложка хороша к обеду. Теперь мы сами справимся. Знаешь, почему мы не экономим?..
Эмма Карловна не отвечала. Ушла в обиду как улитка в скорлупу.
Копившееся годами недовольство прорвало Ренату:
- Потому что нужно кормить и одевать детей, купить посуду, постель, мебель, утюги-пылесосы!.. Дачный участок взяли, нужно домик строить - инвентарь сложить...
- Зачем вам дача? - вскинулась баба Эмма. - На работе напашетесь, потом - на даче!.. У нас всего по уши, девать некуда!..
- Нет уж, спасибо, купить я и в магазине куплю! - парировала дочь.
- Но вы же картошку не покупаете! - окрысилась баба Эмма.
- Не покупаем?!. Это мы-то не покупаем?!. А где же мы её берём? У вас? Да, мы садили вам огород, помогали полоть, приезжали поливать, выкапывали, собирали, сортировали, потому что без нашей помощи обойтись вы уже не можете. Картошку мы себе зарабатывали на вашей плантации, бесплатно не брали. А в прошлом году, когда мы хотели посадить на дачном участке свою картошку, вы обиделись: "Нашей картошки всем хватит, ещё и останется!.." И что получилось? Мы вас послушались и картошку не посадили, а дед взял и продал всё до последнего клубня заготовителям из Казахстана! Альберт приехал за картошкой, а вы ему кукиш скрутили и под нос сунули, дачей попрекнули: "Ешь что посадил!" И были довольны, что проучили дураков. Радовались деньгам и нашим слезам! Картошку теперь мы покупаем на рынке! И вы считаете наши деньги, понятно? Верить вам и слушаться вас мы больше не будем, хватит! Нам бы, дуракам, давно надо было это сделать, сейчас бы всё своё было. Другие родители говорят детям: "Правильно делаете, что землю берёте, выращиваете овощи, ягоды и фрукты, земля прокормит вас!.." А что говорите вы: "Зачем вам дача!.." Боитесь, что на вашей плантации некому будет гнуть спину? Что дед один не справится? Что перевес будет на нашей стороне: захотим - приедем, не захотим - не приедем? Нормальные родители помогают своим детям построить дачу, гараж, дом, а вы? Копите деньги ради простого накопительства, а сами живёте в сарае!..
- Где столько денег взять на новый дом? - ужаснулась баба Эмма.
- Не надо прибедняться, я видела вашу сберкнижку и точно знаю, сколько у вас денег. И сколько стоят новые дома тоже знаю, - откровенно заявила Рената. - Но ваши деньги нам не нужны, прибедняйтесь сколько хотите, только за дураков нас больше не держите. С меня достаточно того, что над вами вся Лесная Опушка смеётся.
Лицо Эммы Карловны пошло багровыми пятнами гнева.
- А чем это наш дом вам не нравится? Дед на него всю жизнь работал! Каждую досточку в руках несколько раз перебрал, за каждый гвоздь копейку заплатил, куда нам его теперь - под бульдозер пустить?!.
- Зачем сносить то, что еще пригодится? Новый дом можно рядом построить, - заметил Альберт.
Летом Альберт с Ренатой ездили на автобусе в большое немецкое село Подсосново - одно из сёл тогда ещё бывшего Немецкого района Алтайского края. Ездили покупать красивые недорогие обои в квартиру. Когда появлялись деньги, Рената уговаривала его съездить за сапогами в Омск, за новогодними ёлочными игрушками в Барнаул, за свитерами в Новосибирск, за сухофруктами в Павлодар, за коврами в Кишинёв. И везде им доводилось слышать положительные отзывы о старательных немцах, видеть их большие красивые дома.
Особенно удивляли немецкие сёла, улицы которых были устроены не хуже столичных городов, с асфальтом и фонарями, тротуарами и цветочными клумбами, с парками и фонтанами. В каждом селе были свои Дома культуры, библиотеки, детские сады и школы, - всё, что нужно человеку для жизни. Более всего удивляло то, что глинобитные мазанки вроде мазанки стариков Бауэров вроде сами собой отошли на второй план, уступив место молодому поколению кирпичных домов, обогреваемых центральными котельными.
Старики Бауэры жили на краю деревни, на отшибе жизни и менять что-либо не хотели. Они копили на чёрный день, надеясь на то, что, когда он придёт, с голоду они не умрут. Если бы они знали, что Советский Союз уже дал крен и денежная инфляция хлынула на его просторы, они поступили бы иначе. Но никто ничего толком не знал - в этом и заключалась всеобщая слепота.
- Ничего, проживём! - уверенно сказал Альберт, утешая лившую слёзы Ренату. - Раньше у нас вообще ничего не было, а сейчас!..
- Было бы больше, если бы люди со свадьбы с вашими подарками подмышкой не ушли, - не унималась баба Эмма, которой хотелось найти козла отпущения и все грехи свалить на него.
- Я тебя предупреждала: свадьбу надо гулять в Лесной Опушке!..
- Баба, ну не получилось, как ты хотела, так что теперь - до гроба будешь вспоминать и дуться? - Альберт в нетерпении вскочил, прошёлся по гостиной туда и обратно, сел на прежнее место. - И почему мы с Ренатой должны отвечать за родителей, которые не смогли договориться? Почему мы должны расплачиваться за вашу ошибку, за ваши обиды? Ведь всё было в ваших руках!
- Всё было в твоих руках, ты был виновником, вот и расхлёбывай!..
- Вот как? Спасибо на добром слове... Ну хорошо, - продолжал он с завидным терпением, - ладно, пусть виновником был я, тогда, выходит, вам удобно было все заботы о свадьбе переложить на плечи неопытного парня?
- Это кто не заботился? - возмутилась теща. - Мы не заботились? Да если бы я знала, что Рената не беременная, знаешь, где был бы ты сейчас?!.
На это он и рассчитывал.
- Верно: свадьбу организовывали родители, то есть вы. Я с Ренатой стоял между огнём и полымем. Вы надеялись, что у нас ничего не получится. Ошиблись - Рената со мной и не раскаивается. Ошибку совершил не я, а вы, если вы действительно хотели, чтобы нам надарили побольше. Мне нужна была Рената, о подарках я, естественно, думал меньше всего. Я был уверен, что вырву её из ваших рук!.. Подарки!.. Надолго ли хватило бы этих подарков?.. Но после свадьбы вы заняли выгодную позицию: обиделись, понимаете ли, на нас, на детей, за то, что потратились на неудачную, на ваш взгляд, свадьбу! Да не обиделись вы! Обида матери на своего ребенка быстро проходит, вы попросту бросили дочь, предали её, хотели, чтобы она на своей шкуре испытала, что значит родительское наказание, и если бы её бросил и я, вы бы точно так же кололи бы ей глаза до самой смерти, дескать, Рената, доченька, мы же тебе говорили, предупреждали - не за того выходишь!.. Не жестоко ли, а?..
Характеры Бауэров были запрограммированы на отторжение всех без исключения, вплоть до собственных детей, если они вдруг начинали повышать голос. Они непроизвольно стремились к полному одиночеству в старости. Это одиночество им было необходимо для ублажения однажды родившейся обиды, которую они бережно лелеяли многие десятилетия. Удобно обижаться на кого-нибудь, чтобы не винить себя, а если на всех и сразу, то вообще прекрасно - моя хата с краю, я никого не знаю и знать не желаю!.. Альберт вспомнил, что у Эммы Бауэр от первого брака остался сын Кристиан, сбежавший из дома, когда в нём появился освободившийся из тюрьмы Фридрих по кличке Батя. Кристиан ушёл навсегда и знать о себе не давал. И Эмма Карловна, изредка вспоминая его, всегда говорила о нём какую-нибудь гадость, тем самым как бы перекладывая вину на него, тогда молодого и глупого парня, не принявшего нового отца, с которым она, ныне такая консервативная, спала не зарегистрировав брак. Помнила это и Рената, и ей было жалко из-за родительской слепоты потерять единственного брата. Оторвавшись от родительских корней, Кристиан несколько раз пытался создать хорошую семью, но материнский опыт запрограммировал его на семейные ссоры и разводы, всякий раз у него что-то не ладилось, он опустил крылья, стал перекати-полем...
Бабе Эмме не нравился разговор. Больше всего ей не нравилось поведение зятя, который мало того, что вывел из подчинения дочь, он осмелел, вернее, обнаглел настолько, что начал учить жизни стариков! Она бы давно ушла с гордо поднятой головой и глубоким презрением в глазах, но Фридрих задерживался, а торчать возле подъезда в ожидании его не хотелось, так как там на лавочке вечно сидели злоязыкие пенсионеры. По её лицу они могли догадаться о размолвке с дочерью и зятем, начали бы обсуждать...
- В данный момент, - продолжал Альберт, - наблюдается следующее не очень приятное явление: вы отвергаете нас, нисколько не заботясь о том, кто же вам стакан воды подаст, кто позаботится в старости. Не понимаю, зачем вы это делаете? Хотите неделями выглядывать из окна в надежде, что кто-нибудь соизволит заявиться в гости? И будете еще попрекать, что вас бросили? Я понимаю, разговор не из приятных, но вы сами напросились. Десять лет мы терпели, думали, наладится всё, но вы... Эх, вы!..
Самолюбие Эммы Бауэр было ущемлено. Она вперила в зятя исполненный лютой ненавистью взор, не скрывая желания испепелить. Будь она помоложе и попроворнее, он испытал бы на своей цыплячьей шее тяжесть карающей руки. Она даже сделала попытку проучить наглеца, но не смогла оторвать от стула стопудовый зад. Поняв беспомощность положения, она пустила в ход испытанное на муже коварное оружие, представ вдруг неуверенной, слабой, больной женщиной со страдающим лицом. С помощью этой простой уловки она добилась того, что Фридрих крутился вокруг неё как рабочая пчела вокруг тучной матки.
Альберт хорошо знал страдания человека, которому по-настоящему больно. Тёща страдала от ущемленного эгоизма и ограниченного самодурства. Она привыкла принимать, потреблять и ничего не давать взамен.
"Ты не искала в жизни согласия, не шла на компромисс с совестью, диктовала другим свою волю, поэтому нажила одни лишь неприятности...." - разглядывал её Альберт.
Ладно бы он, но ведь и Рената не страдала жалостью к матери. Бунтарский дух бродил в её душе и требовал платы по векселям.
Но Рената молчала.
Не признавая вину, баба Эмма выставила на избиение мужа:
- Знали бы, каким он стал!.. - плаксиво затянула она, ворочая в беззубом рту русскую речь как мельник мешки с зерном. - Слова нельзя сказать против - сразу на дыбы!..
Восставал Фридрих крайне редко. Он долго терпел, и лишь потом, когда чаша переполнялась...
- Ну вот, теперь вы даже друг друга не выносите, - заметил Альберт.
- Сколько живём, рубля не дал без матюгальника! - пропустила колкость баба Эмма. - Жадный стал, прямо не знаю! Не дай Бог, помрёт вперёд меня, похоронить будет не на что - сберкнижка на его имя выписана!..
- Надо оформить доверенность, - сердито подсказала Рената. - Какие проблемы?
- Не хочет! Нет, говорит, и всё тут! Думает, я вперёд него копыта отброшу, что он ещё женится на молоденькой...
Это была правда: Фридрих всю жизнь мечтал уйти от Эммы к другой женщине. Ему казалось, что хуже Эммы нет никого на всём белом свете. Но он был не настолько твёрд, чтобы, время от времени действительно уходя к другим, в конце концов не возвращаться, уступая бесноватой супруге.
- Я с ним уже две недели не разговариваю, - похвасталась не скрывая злорадства мести баба Эмма.
Мстительное молчание как средство наказания и муштры - приём известный.
- Что случилось? - заинтересовалась Рената.
- Нажрался как свинья! - с пафосом ответила мать, втаптывая в грязь отца Ренаты. С каким удовольствием она это делала!
- Ну и отпустите старика на все четыре стороны! - подкинул хворосту в огонь неугомонный Альберт. - Чего же вы со свиньей-то живёте?
- А где взять другого? Все одинаковые! Да и что я буду делать одна?
- Ну да, конечно, все одинаковые... Были бы одинаковые, вы бы не ковырялись.
Из короткого рассказа-наговора выходило, что накануне Первомая в клубе совхоза прошло торжественное собрание и директор совхоза Грабарский вручил передовой свинье, то есть лучшему механизатору Фридриху Людвиговичу Бауэру знак "Победитель соцсоревнования" и денежную премию в размере трёхсот рублей. А поскольку Фридрих побеждал в соревновании десять лет подряд, рабочком, партком и другие "комы" представили его к награде - ордену Трудового Красного Знамени, но вышестоящие "комы" вычеркнули из списка российского трудолюбивого немца, который хоть и состоял в партии справедливых коммунистов, но в прежние времена ровно десять лет отсутствовал в местах не столь отдалённых, рубил уголёк сверх меры и валил лес без счёта, имел наглость выжить, и выжить благодаря какой-то неизвестной преступной связи с самой судьбой, поскольку в Бога верить было строжайше запрещенону и так далее и в том же прекрасном духе осторожных идеологических уродов. После собрания состоялся концерт самодеятельных артистов, в их числе выступили горячо любимые Эммой Бауэр немецкие фольклорные группы "Hoffnung" ("Надежда") из села Райгород Славгородского района и "Heimatliche Weiten" ("Родные просторы") из Лесной Опушки. Но Фридрих почему-то не взял её с собой в клуб...
- Уж не снюхался ли он с "овчаркой" из центрального отделения совхоза, - нудила старуха.
Альберт был уверен, что вытащить старуху из дому на общественные мероприятия можно было разве что на аркане. И тем более она не шла туда, где чествовали трудовые заслуги мужа и где ярко высвечивался её личный средневековый домострой.
Рената сочувственно вздыхала, но было непонятно, кому она сочувствовала, кому сопереживала, и это неведение сильно раздражало бабу Эмму, которая видела, что её жалоба в глазах Ренаты и Альберта - это лысая гора лжи, от этого она распалилась ещё больше, стала ещё более отвратительной.
Альберт рассудил по-своему:
- Очевидно он боялся, что вы закатите истерику по поводу ордена. Охота ему из-за вашей несдержанности портить отношения с начальством!.. Насчёт "овчарки" сказать не могу - не знаю. Но если бы Рената следовала вашему опыту, изводила меня молчанием по две недели кряду, я обязательно ушёл бы к другой женщине. Тесть напился от обиды на несправедливое решение вышестоящего начальства, а вы вместо того, чтобы понять его, поговорить с ним по душам, узнать, о чём он думает, чем дышит, ударили его ещё больнее, можно сказать, совсем доконали. А теперь забились в угол и ждёте, когда он первым приползёт и прощения попросит, прощения за то, что не вы, а он заработал выступление фольклорных групп!.. Вы всю жизнь завидуете, что он, а не вы получает премии и признания, что он нужен совхозу, нужен людям, а вы сидите дома, болезни высиживаете, лаете из-под ворот на всех проходящих! Глядя на вас и Рената становится такой же!..
Рената недоуменно взглянула на него, было видно - не согласна.
- Каждый мой выход из дома ты сопровождаешь недовольством, - пояснил Альберт. - Каждая задержка с работы заставляет тебя дуться не менее часа. И это правда, Рената.
- А что я могу сделать? - фыркнула она, переводя своё возмущение на мать.
- Он удрал от меня! - сорвалась на крик баба Эмма.
Ренате надоела семейная перепалка без начала и без конца.
- Не прощает тот, кто не любит, - без настроения сказала она. - Папка не просит прощения потому, что не виноват.
- Надо быть человеком! - непреклонно стояла на своем Эмма Карловна.
- Н-да, очень уж вам хочется, чтобы дед уважал вас, - сказал Альберт. - Было бы за что... Вы не научились уважать его, он в ответ не уважает вас, вы не кланялись ему, теперь он не кланяется вам... Скажите доброе слово и услышите такой же ответ.
- Выдумал тоже - кланяться! Кому кланяться - свинье?
- Ну, если так, тогда конечно... Я отказываюсь понимать людей, которые не желают расстаться с теми, кого ненавидят, кого не прощают. Очевидно вам, энергетическим вампирам, нужны жертвы. Ну как можно трепать нервы близкому человеку, измываться над ним неделями?!. И только за то, что он, видите ли, сделал без вашего разрешения самостоятельный шаг! Надо иметь воловье терпение, чтобы изо дня в день видеть перед собой вечно обиженного нытика или агрессивного психа! Посмотрите, что делает Регина со своими детьми, с Иваном - они будто мокрыми кальсонами из-за угла прибитые! Орёт по поводу и без повода - у неё, видите-ли, такой характер, а все остальные - полные идиоты. Что вы делаете с родными, не понимаю!..
Баба Эмма разобиделась вконец.
- Злым ты стал, Альберт, - желчно выдавила она, - с тобой невозможно разговаривать. Постареешь - хуже моего деда будешь, тебе тоже всё не так.
- Судить меня - ваше право, но не судите деда, он единственный, кто ещё остался рядом с вами, - посоветовал Альберт, собираясь прекратить перепалку. - Извините, если я был слишком прямолинеен: лучше сказать в глаза, чем шипеть за спиной.
- Ты просто не выспался, - нашла причину неприятия баба Эмма.
- Может быть...
В квартиру позвонили. Вернулся сосредоточенный на какой-то мысли дед Фридрих. Он прошёл в гостиную, как выдрессированный пёс присел неподалёку от супруги, посмотрел на Альберта, заговорил без предисловия, продолжая старую дискуссию:
- Грамотный ты, Альберт, а понять старого человека не можешь...
Тут он вдруг забыл, что хотел сказать. Старческий склероз настигал его в самое неподходящее время, отчего он часто попадал в неловкую ситуацию, выбраться из которой без посторонней помощи не мог.
Альберт отлично знал, с чем пришёл тесть. Обижать его упреками он не хотел, ему хватило нелицеприятной беседы с тёщей.
- Мне кажется, - включился в память деда Альберт, - сегодня многие ошибочно считают, что наше поколение - поколение второго послевоенного десятилетия выросло чуть ли не у Христа за пазухой. Нет, я согласен с тем, что вы, наши матери и отцы, перенесли тяжелейшее время, против этого никто ничего не говорит. Выстояв, кое-кто возгордился своему подвигу и в одночасье решил, что его детям живётся легко и весело. Рената в детстве ела на завтрак хлеб с повидлом и запивала сладким чаем, отворачивалась от сливочного масла и выливала молоко свиньям. У неё был отец. У неё был и есть ты. Что значит отец для семьи, ты знаешь хорошо - твоего отца в тридцать пятом году забрали энкавэдэшники, сказали, что он - пособник фашистов, член антисоветской террористической организации. В Лесной Опушке, как ты сам мне рассказывал, не осталось ни одного мужика - арестовали всех подчистую...
- Председатель сельского Совета остался. Он всех и сдал. Перед войной некоторые вернулись, хотели его повесить, но бабы заступились. Он как петух среди куриц перья пушил!..
- Осенью сорок первого года немцы опять пошли по этапу в лагеря и тюрьмы, - продолжал свою мысль Альберт. - Мой отец тоже прошёл через это пекло. И когда он умер, у матери на руках осталось пятеро детей. Мы жили в маленьком холодном домике с одной комнаткой и кухонькой. Помню, под одной крышей с нами жила тётя Лиза Бир, вдова умершего в трудармии немца. У нас не было ничего, кроме стола, пары табуреток и соломенных матрацев на полу. Ночью накрывались тряпьём, фуфайками. Отец болел туберкулёзом, на хлеб не зарабатывал, часто пил - от безысходности и отчаяния. Мне довелось есть похлёбку из лебеды и крапивы; совхозным свиньям, помню, жарили пшеничные зёрна, так я бегал на ферму как в столовую. Среди немцев моего поколения очень много сирот...
- Ну да! - ворохнулся Фридрих, чья память о прошлом была значительно лучше сиюминутной.
- В трудармию забирали всех, даже женщин, у которых были дети. В деревне оставались старики да малолетки. Моё детство прошло пострашнее твоего, ты хоть выучился, а я... Сейчас я расскажу, как оно было... Нет, ты послушай, послушай!..
Не было случая, чтобы Альберт обрывал рассказы тестя о прошлом. Они сдавливали сердце старика ледяными пальцами страха - он не давал гарантии, что бедный народ не станет козлом отпущения новых грехов просчитавшихся политиков. И если Фридрих злобился на жизнь с оглядкой на дверь, то Альберт гнал страх и говорил на эту тему открыто.
Но сегодня он впервые отказался выслушать тестя.
- Дай денег...Мне надо ехать на вокзал за билетами, - воспользовавшись заминкой, напомнил он Ренате о запланированной поездке в Барнаул, в онкологический центр к матери.
Фридриха распирали нахлынувшие воспоминания, уловив неуверенный тон зятя, которого, если разобраться, он если и не любил, то, во всяком случае, и ненавистью к нему не пылал, вдруг решился доверить ему важнейшее дело своей жизни - прямо сердце ёкнуло, подсказывая:
- В следующий раз, Альберт, когда приедешь к нам, я дам тебе одну очень интересную книгу. Таких книг ты никогда в жизни не читал и представить не можешь, что всё в ней - чистая правда...
Альберта пронзила острая догадка, он напрягся, боясь, что тесть передумает. Давно, давно хотелось взять в руки "Житие рода Кристофера Бауэра, сына Адама", сесть, набраться терпения и слово за словом перевести на русский язык, понять, почему Бауэры променяли Германию на Россию, какая великая цель вела их из года в год, из века в век, из одной земли в другую, через тысячи тяжелейших испытаний тела и духа, через смерти и рождения сменяющихся поколений.
- Я приеду сразу же, как только мы вернемся из Барнаула, - заверил он просветлевшего взглядом деда.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/1707