Глава двенадцатая

Анатолий Резнер
*
Восхождение на эшафот
*

Настал тот день, настал тот час, которых ждал Альберт Штейнгауэр и которые, как ему хотелось, могли бы стать поворотными в судьбах людей. Но в нём уже поселилось сомнение. Он не был уверен в успехе. Осталась лишь одна мысль, требовавшая проверки: сохранит ли собрание веру в коллективный разум людей?

Альберт разглядывал пропылённую комнату техники безопасности с десятком обшарпанных столов и стульев, с наглядной информацией на стенах. Он пришёл сюда, чтобы в одиночестве связать свои размышления в логическую цепочку, сделать правильный вывод накануне встречи с "молчаливым большинством" и кучкой распоясавшихся молодчиков во главе с Цыганом.

Перед ним лежала книга с дневниковыми записями. Он перевернул страницу и начал писать:
"Всё это время я боялся быть изгнанным. Кем? Откуда? Подонками из разложившегося народа? Велика ли потеря? Ведь сброд!.. Сброд, увидевший в зеркале свою образину! А я-то тут при чём? Неча на зеркало пенять, коль рожа крива!.."

Колченогий стул под Штейнгауэром норовил рассыпаться, но другого не было. Альберт почувствовал нараставшее раздражение - всё переломали!.. Времени до начала собрания осталось мало, минут пятнадцать, в голове царил тот же хаос, и это раздражало ещё больше. Он сжал пальцы правой руки в кулак и что было силы ударил им по столешнице. Боль пронзила каждую клеточку тела и выстроила разодранную нервную систему в узаконенную природой здоровую последовательность. И опять, в который уже раз, от проблемы духовной деградации людей его понесло круто вверх - к мысли о кризисе власти ЦК КПСС и правительства СССР. Открытие было абсолютно не новым и бесполезным: стоило ли собирать коллектив, чтобы стать его посмешищем?

"Умственно ограниченным мышление не дано. Мозг народа атрофировался от голода. Ему нужна разнообразная духовная пища. Соцреализм с русской классикой ленинского толка приелись как ставрида в томатном соусе..."

Это был идиотский, на его взгляд, набор слов, чуть ли не стадо животных на корабле старика Ноя, подумав, он зачеркнул абзац и торпливо написал: "Если смотреть правде в глаза, меня отторгли, изгнали. Они - где-то там, я - тут, один. Изгнанные, как правило, не возвращаются. Из гордости и неумирающей обиды. Дороги ведут изгоев только в одном направлении - дальше и дальше от дома. Хотя всегда зовут назад. Но в прошлое возврата нет. Я должен уйти не оглядываясь. Другого выбора у меня нет. Лучше погибнуть свободным в одиночестве, чем жить оскорблённым и униженным подонками в идиотском обществе. Перед смертью Лев Толстой оборвал последний контакт с людьми и ушёл из дома, бежав даже от родных..."

Он вспомнил мать, дом, Кольку, Андруша и Витьку, вспомнил Оксану, полковника Эберта, перечеркнул и эту запись, уронил лицо в ладони. Сквозь веер пальцев глаза невидяще уставились в блокнот, где каждая страница была частью его жизни, каждая строка - печальной слезой, каждая буква - отзвуком вчерашнего смеха, а в целом - пытливое исследование прошлого и настоящего, взгляд в будущее.

Дневник Оксаны совершеннее моего, с тоскливой вялостью умирающего подумал он, она писала просто, лаконично, не искала красивых выражений. Если бы мой язык содержал столько... если бы он имел такую точность определений, я бы стал писателем, но стиль моего письма лишён дарования, я бьюсь над каждым словом как муха об стекло. В моём доме чувствуется холостяцкий дух, женским присутствием в нём не пахнет, нет в нём изюминки - вот в чём проблема...

Ворвавшийся через открытое окно сквозняк с грохотом захлопнул дверь. Альберт вздрогнул от неожиданности, поднял голову и увидел вошедшую - это была инженер по технике безопасности Тамара Евгеньевна Романовская. Она была старше его лет на десять, но всё ещё недурна собой. Альберту нравилось иметь дело с женщинами, имевшими  приятные внешние данные, отточенные манеры воспитанных дам, и если попадались "дурнушки", он искал в них хотя бы небольшой, малозаметный шарм, чтобы их отношения не зашли в тупик.

- Фу-ты, этот сквозняк!.. - удлинённое лицо Романовской с огромными карими глазами слегка порозовело от неловкости. - Я помешала?..

- Да нет, ничего, - ему самому было неловко перед ней за то, что она, быть может, успела заметить его отчаяние.

- Как чувствуешь себя, Альберт?

Он понял, что не ошибся.

- Честно сказать, не очень.

Она была его другом. Таким же несведущим, как и он сам, по части закулисных игр совпартаппаратчиков.

- Ты переволновался.

- Наверное... - ему было лень даже плечами пожать - сплошная апатия. - Сгорел до финиша...

- Да, ситуация не из простых, в одиночку тяжело... По себе знаю, какие выкрутасы устраивает жизнь. Но ты не переживай - со временем всё образуется.

- Вы думаете? - на "ты" он упорно не переходил, подчёркивание возрастной разницы удерживало Романовскую на определённой дистанции.

- Я не думаю, я уверена: кто верит, тот действует, а кто действует, тот добивается успеха. Кто-то из великих заметил, что формула успеха всегда имеет одно неизвестное - талант. Главное - ставить реальную цель.

- Верно. А поскольку дело заведомо проигрышное, о талантах говорить неуместно. Борьба с пороками бесконечна. Цель вроде бы возвышенная, благородная, но - безрезультативная. Ерунда всё это.

- Нет, не ерунда. Ты человек будущего, поэтому тебе плохо в настоящем. Ты создал фантастический, идеальный мир, который не может ужиться с миром реальным. Это плохо для тебя, но не так плохо для тех, кто живет днём сегодняшним, потому что такие как ты, и только такие как ты способны рисовать перспективу.

- Перспективы нет. Впереди тот же хаос. Мне нечего сказать собранию.

- Так уж и нечего?

Альберт демонически улыбнулся и посмотрел в её жалостливые глаза.

- Динозавры вымерли не по собственной воле, а под давлением определенных обстоятельств, сложившихся не в их пользу. Эволюционный путь развития человечества - очень длинный путь. И мы не знаем, куда идём: к собственной гибели или всеобщему счастью. Создаем межконтинентальные ракеты массового уничтожения людей и микрохирургию одновременно...

- И всё же...

- Ну хорошо, к вопросу о перспективе: на прошлой неделе главный механик завода набрал у нас две канистры спирта и отдал их токарю механического цеха - отблагодарил за ремонт шаровых к "Жигулям". Средь бела, заметьте, дня, на глазах доброго десятка человек, после публикации моей статьи!.. А неделей раньше трёх ребят из "деревянного" цеха суд приговорил к трём годам лишения свободы за хищение спирта!.. Хороша перспектива? И тот же механик набирается наглости поучать нас!.. Мне нечего сказать народу, Тамара Евгеньевна!

- Что касается меня, то я не знаю, как можно пить технический спирт? Его наливают в железнодорожные цистерны, где до этого перевозили ядохимикаты. Сколько отравлений было!.. А вообще, Альберт, я хотела сказать: будь осторожен...

- Не понял?

- За тягу к добру и справедливости не снесёшь головы, только и всего.

- Ну и что?

- Говорят, на тебя уже покушались?

- Громко сказано. Просто помешал кому-то набрать в цехе спирта... - он дал слово полковнику Эберту держать язык за зубами.

Романовская знала о гибели Беловой, знала, что убили её за намерение выдать правоохранительным органам банду лютых уголовников Коли Коньяка, скрывавшего свою личину под интеллигентным образом начальника строительного треста... - слухами земля была полна. И почему вдруг Альберт говорит обо всём этом с такой беспечностью?

- Только помешал? И все?! Альберт, я тебе не верю - слишком много совпадений: ночное покушение на тебя, утром - убийство Оксаны, после обеда - взрывы и пожар в доме бандита, захват военного вертолета на аэродроме!.. Кто не знает, что творилось тут?!. Кто не знает, что Оксана любила тебя? Всё имеет один корень. Что ты вообще думаешь об этом?

- Это не моих рук дело - я человек маленький. Валька Кудряш у всех в авторитете, поэтому "молчаливое большинство" опять пойдёт сегодня за ним.

- На собрание придут Рукавишников, Дорогов, члены парткома, завкома профсоюзов!..

- Слабаки сахарные.

- Бардин будет. Нормальных, хороших, понимающих людей будет не так уж и мало!

- Тамара Евгеньевна, поймите, меня обложили сигнальными флажками и травят как оленя. Я нахожусь в низшем слое общества, где уважают тех, кто стоит вне закона. Коля Коньяк возведен у них в ранг народного героя! Он - страдалец, он - борец, а не борзописец Штейнгауэр!..

Он подошел к окну, выглянул вниз, на тротуар, потом вверх, на прояснившееся небо. Весна быстро переодевалась в летние наряды. Вздохнул, обернулся.

- Я задел самолюбие нехороших людей, - заговорил с полынной горечью на устах, - они пошли на меня войной, я разозлился в ответ... Это самое худшее, чего я добился.

- Да-а, - протянула она, понимая его правоту, - эти "молчаливые"... Чужим словом питаются, за спины прячутся, на кухнях сплетничают, продают начальству друг дружку, а чтобы так, с открытым забралом, по-рыцарски... Нет, есть, есть в них что-то такое... паразитическое... И ненавидят они своих защитников, завидуют едко, недостатки выискивают, чтобы унизить, низложить, уравнять с собой...

Он бросил взгляд на часы, помрачнел.

- До восхождения на эшафот осталось пять минут, - сказал тихо.

- Я попрошу Бардина встать перед собранием вместо тебя, - предложила Романовская.

- Еще чего! - ожил он. - Я получу по полной программе! Знаете, как в старину учили детей бояться огня?..

- Как?

- Совали детские ручонки в огонь лучины.

- Варварство!

- Обжегшись однажды, во второй раз не полезешь. Шоковая терапия деревянных поселений.

- На одни и те же грабли наступают несколько раз.

- Детей и мне жалко, но... мне пора.

- Да, пора. Я сбегаю сумочку прихвачу и кабинет закрою, - Романовская ушла, простучав по длинному коридору каблучками туфель.
 
Оставшись один, Штейнгауэр взволнованно заходил из угла в угол, заговорил вслух:

- Рехнулся, натуральным образом рехнулся: сам себя гоню на забой! Охота нервы пощекотать перед уходом, поругаться, чтобы не было возврата! Остаться нет сил!.. - и вдруг запрыгал, кривляясь, пародируя эпизод какого-то фильма: - Я - крокодил! Я - крокодил!.. - остановился, прислушался, набрал воздуха в лёгкие и вдруг дико закричал, выдавливая страх выхода на сцену: А-а-а-а!.. - после чего стал серьезным, сосредоточенным, готовым дискутировать против устоявшегося мнения миллионов.

Вряд ли он знал в то время о том, что японцы используют крик для укрепления воли. Особую популярность крик получил у студентов. Перед экзаменами в центрах больших городов, на перекрестках оживлённых улиц истошные крики стали привычным явлением. Русская традиция - стакан водки. И не закусывая повторить. А потом спорить, чей характер сильнее: русский, японский или немецкий. Между тем давно проявился характер интернациональный.

Альберт Штейнгауэр освобождался от старых догм и предрассудков, от въевшихся в мозг как ржа в железо вредных традиций.

Продолжение: http://www.proza.ru/2013/01/14/2081