Порой случается, что жизнь как будто замрет. Облака по небу кругами ходят, и, глядя на них, кажется, что ты живешь уже долго-долго, все знаешь, все понял, и ничего впереди интересного нет. Скучно в такие дни.
«Где же лето? –– стоял на берегу речки Сан Саныч. –– Туристы бы хоть развлекли. А в такую распутицу редко кто приезжает».
Плотник Сан Саныч безвыездно жил в музее исторической реконструкции; жил в избе из старинных огромных бревен, так что до потолка было уложено всего пять венцов. Дом стоял над рекой, место холодное, но выручала печь. О дровах думать не приходилось, их привозили для бани машинами. В купеческой бане изредка мылись музейщики, однако в последние годы повадились нахрапистые «крутые», и отказать им было нельзя. Но они же снабжали дровами, –– иначе откуда взять, если даже лампочки директор музея кое-как выколачивал у местного руководства.
По ночам, ворочаясь на деревянной скрипучей кровати, Сан Саныч раздумывал: «Почему такой важный объект существует на крохи и мелочные подачки?» И переносился мыслью в музейные здания: земская школа, сельский трактир, городская почта, ямщицкий двор, купеческая баня… Огромные средства были затрачены, чтобы восстановить старину, чтобы люди своими глазами увидели, как жили когда-то их предки! Советская власть понимала значение этих музеев, а у нынешней они «проедают» бюджет…
Но и не думая о музее, не раздражаясь ничем, Сан Саныч спал плохо. Вставал, выходил на крыльцо, облокачивался на резные перила и словно к чему-то прислушивался. Речка привычно журчала, мигали на небе звезды, изредка кошка Анфиса прижучит мышь, и та закричит детским голосом… Мышей Анфиса не убивала, только играла с ними. Приносила хозяину поиграть. Дважды, зимой, Сан Саныч слышал шаги и знал, что это она идет через лес по каким-то неведомым тропам, ищет, ищет его…
–– Я здесь, Наташа, я здесь! –– беззвучно кричал, боясь, что шаги исчезнут.
Жена умерла после долгой болезни. Он отдал шурину ружье –– боялся, что от жгучей тоски застрелится. Больше трех лет душила тоска. Жена приходила во сне, и он не хотел просыпаться. Однажды она подала ему сок в бумажном стаканчике, терпкий и необычный. Никогда он не пил такой сок. И были в том сне они молодые, и дочка была еще маленькой, он дал ей денег на цветные карандаши…
Долго потом размышлял, отчего такой сон? Как получается, что люди проходят сквозь время, сквозь жизнь и смерть, и всё происходит как будто в яви?
Взрослая дочь не понимала его.
–– Ты какой-то старорежимный. Женись, отец. Много хороших женщин.
Он отмалчивался. Когда появилась возможность перебраться в музей, продал квартиру, а деньги оставил дочери.
Днем Сан Саныч строил гостиницы. Плотницкая бригада была небольшой, а работы невпроворот. Приятель Володя занимался наличниками и причелинами, вырезая орнаменты по специальным рисункам, возмущался, что платят мало. Мало платили всем.
В гостиницах, выполненных под старину,и все же с удобствами по-современному, останавливались разные люди, но чаще –– вальяжные отпрыски сытых родителей. Приезжали на роскошных машинах, везли с собой выпивку и девчонок, –– до утренних зорь слышались музыка, хохот и визг.
–– Красные фонари уже надо на них, –– сказал однажды Володя директору. Тот усмехнулся: с гостиничных выручек реставрировали музейные здания.
Сан Саныч все же дождался доброй погоды. Бродил по музею в компании пса и Анфисы, улыбался, сам не зная чему. Одуванчики устелили землю яркими ковриками. Как ошалелые, пели птицы. По ночам Сан Саныч слушал соловья, казалось, что даже видит его, видит, как трепещет у него горлышко. И однажды под вечер увидел в речке бобра: он плавал, медленно поворачивая свое крупное тело.
Сан Саныч замер на крыльце, боясь вспугнуть нежданного гостя. Пес тоже увидел пришельца. Какой-то момент был в шоке, и вдруг прямо с крыльца кинулся в воду.
–– Стой! Стой! Стой, паразит, –– не своим голосом закричал Сан Саныч. –– Стой, Дружок!..
Но пес приближался к бобру. Тот нырнул, как дельфин, выплыв у берега, взбаламутив воду. Пёс кинулся следом, бобер шлепнул хвостом, и брызги огромным крылом накрыли Дружка! В два скачка добравшись до заводи, бобер исчез под водой. Обескураженный пес глупо смотрел на хозяина.
Через несколько дней бобер появился снова. А еще через несколько дней Дружок потащил хозяина за собой вниз по реке, и Сан Саныч увидел кучами сложенный мусор. Пластиковые пакеты, бутылки были отдельно; тряпки, стеклянная тара, сигаретные пачки –– отдельно. Увидел спиленные зубами бобра деревья. «Жить остается!» –– понял. И уже сам, без приглашений Дружка, стал ежедневно ходить «к бобру», удивляясь, как умно тот строит плотину, как вмуровывает в свою бобровую хатку собранный мусор, прочно замазывая его илом.
С теплой погодой посетителей в музее прибавилось. Приезжали по одиночке и группами, часто с детьми. Восторженно ахали, увидев ветряную и водяную мельницы, «настоящую лошадку» на лугу, старинные церковки… Подкармливали Дружка, и он от избытка чувств работал за экскурсовода, –– водил их «к бобру».
–– Добегаешь, –– предупреждал плотник. –– По заслугам получишь.
В одну из «экскурсий» Дружок действительно получил, –– бобер укусил его в голову.
–– Как только глаз у тебя не вытек, –– обрабатывал рану Сан Саныч. –– Почти у глаза хватил! Никто не виноват, ты сам достукался. Живет наш бобер, и пускай живет. Глянь, как он речку нам запрудил! Две плотины построил. Ты так попробуй: спили деревья, да потаскай… Анфиса вброд эту речку переходила, а теперь глубина, мельница бесперебойно работает…
Пес слушал его и скулил.
Однако к бобру относился тепло лишь Сан Саныч, остальные в музее бобра не любили. Он, якобы, губит природу, распугает и съест всю рыбу, какую не съесть, та подохнет в стоячей воде, а речка, поднявшись, затопит строения. Даже приятель Володя стал говорить, что пришельца надо прогнать.
–– Ты-то чего? –– удивился Сан Саныч. –– Ну, прогони. И вода обмелеет. Много ты рыбы тут наловил? Мелочь одна, норке на пропитание.
Норка давно прижилась здесь у берега, но видели ее редко –– она осторожничала.
Бобер между тем строил третью плотину, отвернув русло речки далеко в сторону, словно показывал, что топить ничего не будет. Он по-прежнему появлялся у дома Сан Саныча и с наслаждением плавал. В сентябре вместе с ним стал плавать второй бобер. «Жена!» –– догадался плотник.
Самка заметно отличалась от супруга. Она была меньше, с коричневым мехом, округлая, а он –– темно-серый и мускулистый.
Появление второго бобра всполошило музейщиков.
–– Всё теперь изгрызут! –– кричала завхоз, словно берег был подотчетным.
–– Убить! –– размахнулся старший научный сотрудник. –– Бобровое мясо самое диетическое, а шкуры на шапки пойдут.
Сан Саныч не верил своим ушам. «Он к вам под защиту пришел, –– а вы?..» И ночью долго не спал, мучаясь тем, что бобров или выгонят или убьют. Кое-как дотянул до утра. Когда подъехал микроавтобус с рабочими, спустился к речке умыться. Колесо мельницы ровно скрипело, под ним шумела вода, и Сан Саныч опять обратился к бобру: ведь это его заслуга!
Немного взбодрившись, пошел к стройплощадке, но не работать, а испросить у директора разрешения съездить в библиотеку. Тот отпустил.
Добраться до города было непросто. Если не подвернется попутка, то только на электричке. Попутки Сан Санычу не подвернулось. Поднялся на железнодорожную насыпь, встал на платформе - ждать. Кругом золотился лес, уже по-осеннему тихий, ни ветерка.
Сан Саныч любил природу, в музей перебрался лишь потому, что он среди леса. Когда-то купил ружье бродить по тайге, –– без оружия все-таки страшно. Сколько троп исходил, сколько видел всего! Он и книги любил о тайге, особенно «Весьегонскую волчицу» Воробьева. Читал ее, перечитывал, и всегда горький ком застревал в горле. «––Милая… Прости, милая… Слышишь? –– Он все гладил и гладил волчицу по голове, чувствуя, как жизнь уходит из нее».
Вот так и он гладил жену, и эти слова Егора к волчице непостижимым образом обращал к ней, Наташе…
Вдали послышался гул, рельсы ожили, –– электричка.
В читальном зале библиотеки Сан Саныч потребовал дать ему все, что имеется о бобрах. Получив несколько книг, делая выписки, хмыкал: бобры, разрежая прибрежные заросли, препятствуют гниению деревьев и водоемы от постройки бобровых плотин становятся чище, а рыбы в них больше; корм у бобров только растительный.
Вернулся в музей в приподнятом настроении. Сейчас отнесет исписанный лист директору, пусть успокоит нервных сотрудников. Но в музее его оглушил Володя:
–– Первую плотину разбили.
–– Кто?!
–– А бог его знает, территория не огорожена, народ вокруг всякий.
Сан Саныч помчался к плотине. Большое, красивое, умное сооружение было варварски изувечено. Ломал не один человек, один не осилит. Вода, перехлестывая через остатки плотины, все-таки не осела, –– держали плотины вторая и третья. Стал пробираться к ним. Ветки хлестали по лицу, цеплялся курточкой за сучки… «Где же бобры? Крикнуть бы им: уходите отсюда! –– может, поймут?..»
Сел у воды. «Да что же такое?! Нет ни законов и ни управы!»
–––––
Осень пришла с дождями. Бобров не было видно. Сан Саныч не верил, что оставили речку: куда им под зиму? И по первому снегу заметил следы. Обрадовался! Чуть позже увидел осинки, заточенные «под карандаш», –– кормом видать запасались. Никому ничего не сказал, –– как норка, стал осторожен. Но в декабре городской спорткомитет начал готовиться к лыжным соревнованиям. Проводились они традиционно в районе музея, снегу выпало мало, и начальник спорткомитета подогнал к речке «снежную пушку».
–– Не надо! Не надо! –– взмолился Сан Саныч. –– Искусственного снега вам все равно не хватит, водоем небольшой, а бобров вы погубите.
–– Бобров? –– удивился начальник. –– Так, вроде, они ушли. Я так слышал.
Пришлось рассказать.
Человек оказался хороший, понял, пушку отволокли, соревнования перенесли на январь.
А зима Сан Санычу надоела, как никогда! Он словно впервые узнал, что есть сибирские зимы, что на работу идти надо затемно, возвращаться с работы опять в потемках, и что метели укорачивают без того короткий световой день. Анфиса тоже томилась –– сутками валялась на сундуке. И только Дружок был счастлив –– в музей прибежала чужая сука, и он усердно за ней ухаживал. Он даже бросил сторожевую службу, считая любовь гораздо важнее.
Но вот дожили до Масленицы, отпраздновали, и время помчалось быстро. К середине апреля речка освободилась ото льда, наполнилась таявшим снегом с гор, но затоплений не было, как обычно –– бобер очень умно все рассчитал. Сан Саныч ждал его. Он привязался к нему, как к Дружку и Анфисе, и если бы надо было кормить бобра и бобриху, кормил бы, ничуть не жалея денег.
И плотник «дождался»: увидел на речке сеть. «Это когда же и кто успел?» –– ахнул.
В бешенстве он явился к директору:
–– МЧС вызывайте, самим нам не справиться! Звоните в милицию, берите бобров под защиту!
Директор смотрел на него как на идиота. Сказал, не скрывая зевка:
–– Надоели вы мне с бобрами. Не мое это дело, понятно?
У Сан Саныча опустились руки. «Никому ничего не надо… Да и пусть все провалится, что я один-то воюю!»
Вечером он напился. Плакал, размазывая кулаками слезы: «На мясо диетическое позарились!.. На мех позарились!.. Сволочи!..»
Анфиса с Дружком в испуге забились под лавку. Неприкрытая дверь распахнулась, в избу набирался холод. Сан Саныч не замечал, он даже не слышал плеск весел, чего на речке никогда не было. «Нет, я тебя выслежу, гад, не отвертишься…» –– стучал кулаком по столу, так что пустая бутылка упала на пол.
Но сеть на другой день исчезла. А вскоре Сан Саныч заметил бобренка. Чуть больше двухмесячного щенка, он то ли нырял счастливо, то ли метался, отыскивая родителей. Их не было видно. Плотник пошел по течению вниз, пристально вглядываясь в воду, в кусты… Добрался до третьей плотины, и тут наступил ногой на большой острый камень. Нагнулся. Это была бобровая челюсть.
Больше Сан Саныч не смог оставаться в музее. Купил домик на краю города, близко от леса, и забрал Дружка и Анфису.