В конце лета 1978 года (а может, это было самое начало осени) двух девчонок с Одесской киностудии - меня и монтажера Тамару Прокопенко - командировали в Москву, на Центральное телевидение СССР, для показа чернового монтажа трехсерийного телефильма «Д,Артаньян и три мушкетера».
Черновой монтаж – это завершенный черновик картины, в которой звук и изображение еще не сведены воедино. Три серии «Мушкетеров…» на звуковой и позитивной пленке представляли собой этакую пирамиду Хеопса, которую бессовестно бросили на нас, двух начинающих киношниц. Режиссер-постановщик Юнгвальд-Хилькевич отправился в Москву загодя, а расслабившаяся по такому поводу административная группа совершенно не озаботилась нашей девичьей слабосильностью.
Нас с Тамарой забросили в Одесский аэропорт, сгрудили бесчисленные яуфы с пленкой рядом с багажным отделением и, сделав ручкой «адью», оставили на произвол судьбы. Незавидность своего положения мы поняли буквально через минуту. Москва по метеоусловиям самолеты не принимала. В аэропорту скопились пассажиры всех московских авиарейсов, следовавших буквально каждый час, первый из которых должен был вылететь еще в шесть утра.
Измученные одесской жарой, невозможностью нормально поесть, отдохнуть, даже просто присесть на жесткой лавке, люди бродили по душному зданию аэровокзала, опускались на расстеленные на полу газеты, дети капризничали, то и дело вспыхивали раздраженные перебранки. Мы с Тамарой примостились на своих железных яуфах и уныло покорились беспросветному ожиданию.
Неподалеку работал аэропортовский буфет, в котором ничего не было, кроме грузинского чая, пахшего заваренным веником, да жидкого кофе совершенно без никакого запаха. И когда (вот оно, счастье!) в буфете появились свежеподжаренные, с умопомрачительным мясным ароматом пирожки, мы бросились за ними, как в атаку. Увы, оказались не первыми, но и не последними – заняли свое место в середине длиннющей очереди и принялись судорожно прикидывать, достанется ли нам хотя бы по одному пирожку.
Как возле нашей очереди оказался Высоцкий, мы не заметили. Да и вообще никто не обратил на него внимания: обычный коренастый парень, в тесно обтягивающих светлых брюках и кремовой тенниске, под которой хорошо выделялись рельефы мышц, на голове – кепка, с низко опущенным на глаза козырьком. Сегодня мне кажется, что это была именно та шерстяная кепка, в которой Высоцкий изображен на серии грампластинок с его песнями. Хотя вряд ли. В Одессе стояла жара, и одет он должен был быть, конечно же, по сезону.
В то время Одесская киностудия уже приступила к работе над сериалом «Место встречи изменить нельзя». Владимир Высоцкий бывал у нас налетами, поскольку продолжал играть в спектаклях Театра на Таганке и постоянно был вынужден летать в Москву и обратно. В этот раз и он оказался в числе задержанных в Одесском аэропорту пассажиров.
Не знаю, как Тамаре Прокопенко, но мне с Владимиром Семеновичем лично познакомиться не довелось. Как и все, сталкивалась с ним на дорожках Одесской киностудии, однажды он принял участие в обсуждении сценария «Зеленый фургон» студийной сценарной коллегией, членом которой я была, зашел как-то в гости к главному редактору Галине Лазаревой вместе со Станиславом Говорухиным… Мы, молодые редакторы, смотрели на Высоцкого во все глаза, и он всегда вежливо здоровался с нами, держался очень скромно.
В этот раз в безразмерной аэропортовской очереди Высоцкий сразу вычислил нас, девчонок с киностудии, и, склонившись, тихо, сквозь губу, прошептал:
- Купите мне два пирожка, ладно?
Но раздраженный народ только и искал повод для скандала:
- Ах ты, нахал! Дети, женщины стоят, а его величество не может. А ну встань в очередь, бессовестный!
И Высоцкий – каков артист! – выдержал паузу, снял свою кепку, прижал ее к груди, и, бормоча извинения, отправился в конец длиннющей очереди. Люди оторопели. Высоцкого узнали сразу же, и всем стало стыдно за грубость и нелепость спровоцированной ими сцены:
- Владимир Семенович, пожалуйста, покупайте, будьте первым…
- Что вы, что вы, я постою, ничего страшного.
- Извините, вы не должны стоять!
- Почему не должен? Постою – ничего со мной не станется.
- Володя, да иди же сюда, какая очередь?..
- Спасибо, постою.
Первый же покупатель, оказавшийся у прилавка, купил Высоцкому два пирожка и вручил, несмотря на его протесты. И второй отправился в конец очереди с двумя пирожками, и третий, и четвертый… Сначала Высоцкий протестовал, отнекивался, пытался остановить этот забавный и щедрый поток пирожков, а потом смирился и стал весело принимать их, пересыпая свои благодарности шутливыми комментариями. Когда пирожки перестали помещаться в руках, буфетчица скрутила здоровенный кулек из газеты и торжественно вручила Высоцкому – мол, знай наших, хорошего должно быть много! А когда мы с Тамарой, наконец, подошли со своими купленными для него пирожками, они уже едва влезли в этот кулек.
- Ну и что мне со всем этим делать прикажете? - спросил Высоцкий, когда мы отошли от очереди и примостились на сразу же освобожденной для него какими-то солдатиками скамейке. – Здесь штук пятьдесят пирожков!
- А давайте скормим их собакам, - глупо предложила я. – Вон их сколько на улице...
Высоцкий укоризненно посмотрел мне в глаза:
- Народным признанием, деточка, собак не кормят.
…Он улетал в Москву раньше нас. Мы с Тамарой Прокопенко вышли проводить его к турникету. Высоцкий шел по летному полю к самолету, прижимая к своей светлой тенниске промасленный кулек с пирожками. Таким он мне и запал в душу – не скандальным поэтом и бардом, не Жегловым из нашего сериала, а умным и деликатным человеком, трепетно относящимся к народному признанию.