Волчица

               
            В  конце  ноября,  мы,  три  закадычных  друга,  интернациональное  трио:  чуваш,  мордвин  и  русский,  сидели   в  кафе – была  веская  причина  туда  заглянуть.   Виталька,  он  «чуваш»,  шапку  себе   купил - ондатровую,  надо  было   спрыснуть  её   водочкой,   чтобы  моль  не  сожрала.  Моль, это  такая  мерзость!  Все  знают.  И,  от  нечего  делать   вели   непринужденную  беседу:  про  жизнь  нашу,  про  политику  -  вообще   обо   всём   вкратце   и   понемногу.  Чем - то  надо  было  себя  занять,  между  едой  и  звоном  рюмок. Сидишь  вот  так,  треплешься…   слова  умные  находишь,  идеи  подкидываешь  и  как - то  по  особенному,  отчётливо   понимаешь:  пустозвонство  всё  это…  и  от  нашей  болтовни  ничего  не  изменится:  мир  краше  не  станет  и  люди  не  подобреют,  но  где - то  в  глубине,  все - же  теплится  надежда  на  лучшее,  да  и  легче  как - то  становится  -  выплеснул  наболевшее - то.  Плавно,  ненамеренно,  перетекли  на  недавний,  непредвиденный,   случай  с  Виталькой.

Как - то  вечером,  после  работы,  он  усталый  возвращался  домой.  Темнело.  Впереди  шла  толпа,  в  основном  молодежь.   И   в  этой  толпе,  падает  пожилой  мужчина.    Шел,  шел  и  вдруг  упал.  Упал  и  лежит  без  движения   с  пеной   у  рта.   Все  проходили  мимо,  смотрели  на  него,  как  на  что-то  ненужное,  постылое,  некоторые  даже  с  презрением,  как  на  бича  или  пьяного  и  никто  не  захотел  поинтересоваться:   что  с  ним,  помочь  ему   или  хотя  бы  вызвать  «неотложку» - у  многих  имеется   сотовый.  Многого  не  требуется,  только  номер  «скорой»  набрать,   да  адрес  указать.  Молодёжи  простительно  в  какой-то  степени,  у  них  жизнь  только  начинается,  потом  может  быть  до  кого-то  дойдет,  но  тем,  кому  за  сорок… Бездушным  народ  стал,  безразличным,  безжалостным.  Не   понимают  люди  или   не   хотят   понять,   что  такое  безразличие  к  добру  не  приводит:  кому-то  из  твоих  близких  может   понадобиться   помощь   или   тебе  самому.  Как  тогда  ты  посмотришь   на   это?

Виталька   нащупал  у  мужика   пульс, - жив  мужик,   вином    не  разит.  Просил   проходивших   мимо,   помочь  ему,   перетащить  мужика  с  тротуара   на  газон.  На  газоне – то:  теплей,  удобней  и  не  мешает.  Они  зыркали  на  него  стеклянными   отупевшими  глазами  и,  отворачиваясь,   шли  прочь,  будто  бы  и   не  к  ним   обращаются.   Спасибо  пьяному  парню.  Не  побоялся  замараться.   Подняли    мужика,   перенесли  на  травку  и  вызвали  «скорую».  Виталька   дождался   «неотложку»,  сдал  им  мужика.  Как   он  и  предполагал,  у  мужика   случился  сердечный  приступ.

-  Как  звери  народ - то  стал,  -  сказал  Виталька.  -  Если   один  из  десяти,   порядочный  найдется,   то  Россия  ещё  не  совсем  оскудела  добром.  На  что-то  можно  надеется… А  в  основном,   норовят  тебя  осквернить,  объегорить,  затюкать  -  помощи  не  жди,  а  пощады  тем  более.  Будут  глазеть,  обсуждать,  ухмыляться.  А  чья-то  жизнь  на  волоске.  И  сколько  таких  случаев…  Не  счесть.

-  Не  как  звери,  а  хуже,  -  перебил  его  мордвин,  Сергей.  -  Звери  на  много  лучше  бывают,  взять  хотя  бы  собак.  Они  хозяина  в  беде  не  бросят  и  одного  не  оставят.  Даже  чужие  собаки,  учуяв  беду,  воют,  на  помощь  зовут.  А  в  нашем  народе  ничего  святого  не  осталось.  Зато  мода  пошла  в  церковь  ходить  -  грехи  замаливать.  Что  ты  ходишь?!  Что  ты  молишься,  ирод?!   Не  твори  зла,  и  Господь  не  оставит  тебя!  А то,  напаскудят   на  три  жизни   вперёд  или  хуже  того…  грохнут  несколько   человек  за  деньги,  на  заказ  и  в  церковь…  Думают:  им  грехи  сразу  отпустятся.  Ошибаетесь,  господа!   Батюшка  может  и  отпустит,   но  Господь  вряд  ли…  Этих  грехов  и  вашим  потомкам  не  замолить.  Не  ты  эту  жизнь  давал  и  не  тебе  её  отнимать.

Я  сидел,  слушал  и  с  мужиками   был  солидарен.  Вспомнился  мне  дядя  Саша:  седой,  крупный,  но  шустрый  мужик,  лет  пятидесяти,  с  завода  «Клапанов»,  где  я  проходил  практику  в  1972г,  от  училища.  В  обеденный   перерыв,  он  постоянно  сидел  на  лавочке  около  цеха,   с  собаками.  В  заводе  была  собака,  помесь  овчарки  с  дворняжкой:  серая,  с  мощной,  широкой  грудью  и  мощными   лапами,  вылитая  волчица;  три   щенка  у  неё  было   и,  он   их   кормил  и  играл  с  ними,  как  с  детьми.  Собирал  в  столовой  объедки   в  кулек  и  нес.  Собаки  ему  были  преданы.  Знали,  когда  будет  обед,  бежали  его  встречать.  Другие  их  тоже  подкармливали,  но  собаки  признавали  только  его.  Я  тоже  частенько,  нес  остатки  пищи  к  лавочке   и  отдавал  собакам,  пытался  кормить   щенят  из  рук,  но  они   отбегали  и  прятались  за  ноги  дяди  Саши.   Со  временем   и   ко  мне  привыкли.  Тут,  на  лавочке,  я  и  познакомился  с  дядей  Сашей.  Узнал,  как   его  зовут,  и  что  родом  он  из  Беларуси,  точно  не  помню,  кажется  из - под  Витебска,  из какой-то  деревни.  Фамилией  его  не  интересовался,  ни  к  чему  мне  это  было.  В  основном  говорили  о  животных,  о,  их  преданности,  их  благородстве  и  о  многих   других  достоинствах.  Дядя  Саша   в  прошлом,  был  заядлым  охотником  и  про  животных  многое  знал,  -  слушать  его  было  интересно,  будто,  альманах,  «В  мире  животных»,  посмотрел,  с  Дроздовым.

Однажды,  в  погожий  летний   день,  мы  сидели  в  обеденный  перерыв  на  лавочке,  кормили   собак   и,  он  мне  поведал  свою  историю.  Я  её,  никому,  никогда  не  рассказывал,  а  сейчас  решил  рассказать  друзьям.

-  Рассказать  вам  один  случай,  про  дядю  Сашу,  с  Беларуси?  -  спросил  я  их.  -  Случай   не  ординарный,  можно  сказать,  мистический.
-  Валяй!  -  сказал  Виталька,  -  Всё  равно  делать  нечего,  а  на  столе,    почти   всё   целое.  Вместе  с  твоим  рассказом  и  стол  подчистим.
-  Тогда   расслабьтесь.  Рассказ   будет  не  скорым,  многое  стёрлось  в  памяти,  но  то,   что  осталось,  попробую  пересказать.
Мужики  отложили  вилки  в  сторону,  приняли  удобные  позы, и  с  детским  любопытством   поглядывая  на  меня,  чему-то  улыбались.  Они  знали:  что  рассказчик   я,  не  ахти  какой,  могу  и  забыть  и  сбиться,  но  из-за  уважения  ко  мне,  они  мужественно  терпели   и   выслушивали  всегда  до  конца,  чтобы  я  им  не  рассказывал.

Произошло  это  с  дядей  Сашей,  сразу   после  войны,  в  годах  47 – 48.  Зима   в  тот  год   лютовала:  то  мороз – носа  не  высунешь,  то  метель – свету  белого  не  видно.  Волков  развелось  видимо,  не  видимо.   Жили  после  войны,    как    вы  знаете  плоховато:  разруха,  с  едой  затруднения,  но  скотину  сельчане  держали  и  по  возможности,   старались,   разводили  её,  сохраняя  каждую  голову, - сами  порой  не  доедая.  Каждую  ночь,  а  то  и  днем,  из  чьего - то  хлева  пропадала  скотина,  даже  собак   погрызли   и  потаскали  волки.   И  эта  напасть  не  минула  ни  один  двор  и  колхозные  фермы.  Успеют  хозяева  отбить  животину  -  счастливы  -  сами  потом  это  мясо  доедали,  не  успеют, - только  на  судьбу  роптать  приходилось.

  Объявили  волкам,  войну.  Каждый  день,  по  одному,  по  два  серых   отстреливали,  отлавливали.  К  февралю,  это  разбойничье  нашествие  прекратилось.  Обрадовались  люди:  ещё  одну  войну  выиграли.  Успокоились. Но  в феврале,  только  завьюжит  или  повалит  снег,  снова  из  сараев  стала  пропадать  живность.  В  ясные  дни  не  пропадала,  -  только  в  непогодь.  С  ферм,  тоже  не  пропадала,  там  сторожа  с  ружьями  охраняли.  Утром  хозяева  в  хлев,  а  в  хлеву  кровь  повсюду.  Выбегут   из  сарая,  следы  в  сторону  леса  уходят,  а  дальше  всё  снегом  замело.  Где  искать,  кого?  Голова  кругом! Какой - то  дьявол  одиночка,  завёлся!  -  сетовали  люди.  Видел  его  кто-то.  И,  капканы  на  него  ставили  и  красными  флажками,  и   консервными  банками  свои  хлева  опоясывали,  всё  впустую.  Будто  чуял  он  или  знал,  откуда  и  как  можно  унести.

Собрали   сельчане   сход,   давай   решать,   как   выловить  этого дьявола  и  решили:  надо  идти  в  лес  и  отыскать  логово  -  так  его  не  взять.  Хитер  очень  и  умён.  А  кому  идти?!  В  селе   после  войны   мужиков  по  пальцам  сосчитать  и  те:  кто  без  ног,  кто  без  рук,  кто  контужен,  у  кого  ранения  покою  не  дают.  Выбор  пал  на  Сашу.  Однако,   его  тоже  ранения  и  контузия    после   войны   не  оставляли  в  покое.  Порой  идёт - идёт,  и  забудет  куда  идёт,  а  то  вообще… -  опомнится,  лежит  на  дороге,  а  как  упал,  не  помнит.

-  Давай,  Александр,  выручай,  -  сказал  председатель.  -  Кроме  тебя  некому.  Ты  моложе  всех,  могучий,  как  Илюша  Муромец  и  бывший  разведчик.  С  твоей  силёнкой  на  медведя  ходить…   волк  для  тебя  семечки.   Местность,  с  детства  знаешь,  в  болотах  не  утонешь,  в  лесу  не  заблудишься.  А  то,  порежет  эта  тварь   всю  скотину,  сами  с  голоду  подохнем!

Приболел  в  то  время,  Александр,  простудился,  да  и  с  головой  нелады  были,  а  куда  деваться,  народ  на  него  надеется,  доверяет  ему.  «В  войну  и   не  с  такой  температурой  ходил  и  не  чё…  -  подумал  Александр,  -  и  сейчас  Бог  милует».  Собрал  в  армейский   сидр  еды  на  сутки:  взял  котелок,  табачок,   двустволку  с  патронами;  надел  ватники,  полушубок  овчинный,  валенки,  засунул  за  голенище   финку  немецкую, - трофейную,  встал  на  лыжи  и  пошёл  в  том  направлении,  куда  ему  указали,  куда  последний  раз  убегал  волк.  День  был  солнечный,  но  мороз  за   двадцать  стоял,  пришлось  опустить  клапана  у  солдатской  шапки,  а   на  лицо  шарф  повязать,  чтоб  не  обморозится,  одни  только  глаза  выглядывали,  томно  и  болезненно.

 В  мохнатом,  будто  обсыпанном  пухом  лесу,  тихо  и  спокойно,  как  на  кладбище,  только    хруст   снега   в  морозном   воздухе   разносится   эхом   из - под  широких  охотничьих  лыж   и   еле   уловимый   лай  собак  доносится  порою  из  посёлка.  Кругом  бело,  красиво  и  загадочно,  -  душа  поет.

Будучи  разведчиком  и  заядлым   охотником,  Александр,  знал,  не  только  повадки  противника,  но  и  волчьи,  они  даже  чем-то  были  схожи.  Стратегии  и  тактики,  можно  было  поучиться   и   у  тех   и,  у  других.  Александр,  эти  повадки  знал.

По  известным  ему  одному  приметам,  он  отыскал  волчий  след - хоть  тот  и  был   занесен  снегом   и  не  спеша,   как  следопыт,  направился  вглубь  леса.

Ближе  к  полудню,  отмахав  по  сугробам  и  завалам  несколько  километров,  решил  перекусить  и  покурить,  да  и  устал,  слабость  во  всём  теле  почувствовал,  отдышку.  Там  где  он  присел  на  свалившееся  дерево,  волчий  след  раздваивался,  один  шел  прямо,  другой  уходил  влево.  Оба  старые  и  одинаково  запорошены.

Развел  он  костёр,  согрел  кипятку  в  котелке,   попил  чаю   из   листьев  смородины,  поел  немного,  «аппетиту  не  было»,  скрутил из  газеты самокрутку   и   закурил,  обдумывая  при  этом:  по  какому  следу мог  уйти  волк.  Внимательно   осмотрел  тропу,  выискивая  приметы  и,  решил  идти  влево,  там  след  четче.  Затушил  костер.  Накинул  сидр  на  плечи.  Взял  ружьё    и    уже   сворачивал   влево,    как    в   кустах   справа,  мелькнула  серая  тень.  Александр  вгляделся  в  просвет  деревьев  и  увидел  матерую,  мощную  волчицу,  но  не  старую  -  года  три  отроду.  Она  стояла  промеж  деревьев  на  расстоянии   выстрела,   пристально  смотрела  на  него  и  чего-то  выжидала.

Александру  хватило  и  нескольких  секунд,  чтобы   зарядить  ружье,  взвести  курки  и  выстрелить  в  зверя.  Военная  выучка.  От  этого  порою,  зависела  жизнь.  Стрелял  он  хорошо,  на  слух  и  редко  когда  промахивался.

Вместе  с  выстрелом,  волчица   отскочила  в  сторону,  будто  ждала  этого  выстрела.  Александр  промахнулся.  Его  обуяла  ненависть.  Ненависть  к  волкам  в  нем  сидела  с  детства,  с  тех  самых  пор,  кода  волки  загрызли   его  любимого  щенка.  До  самой  армии  он  мечтал  уничтожить  всю  волчью  породу,   с   возрастом   поостыл.  Здесь,  снова,  закипела  и  разыгралась  месть  и  та  детская  обида  за  любимого  кутёнка.

Он  быстро  перезарядил  ружьё  и  нацелился,  волчица  отбежала, - из  ружья  не  достать.  Ринулся  за  ней.  Ближе  чем  на  выстрел  она  не  подпускала,  а  при  выстреле  отскакивала,  доводя  Александра  до  бешенства  за  промахи.  Он  остановится  передохнуть,  и  она  встанет,  ждет:  не  убегала,   манила   его  за  собой  и  кружила  по  лесу.   И  эта  дуэль  волка  и  человека  продолжалась  до  самых  сумерек.  А  когда  в  лесу,  ближе  тридцати  метров  пропала  видимость,   волчица  исчезла.  Измученный  погоней   и  больной  Александр  повалился  мешком   в  снег.  Всё  тело  ломило  и  голову  разрывало  на  части.  Домой  в  ночь,  идти   не  решился,  да  и   ненависть  к  волчице  и  азарт  охотника  его  удерживали. 

-  Утром  я  тебя  достану,  стерву!  От  меня  не  каждый  фашист  уходил,  а  ты  тварь  дикая,   обхитрить  пытаешься?!  -  прошипел  он.  -  И  тут  только  дошло  до  его  больного  сознания,  что  волчица  уводила  его  от  той  левой  тропы,  по  которой  он  хотел  идти  изначально.  -  Поводила  ты  меня  олуха  по  лесу,  поиздевалась…  Переиграла   сука!  И  как  же  я  раньше - то  не  допёр?  Разведчик  в  душеньку - то  мать!   Утром  поиграем  снова…  Выясним:  кто  из  нас  умней  и  удачливей.

Александр  с  трудом  поднялся,  в  глазах  туманилось,  к  горлу  подкатывала  тошнота.  Одного  он  боялся,  потерять  сознание  и  быть  разорванным  волками  или  замёрзнуть,   не  успев  развести  огонь.  Через  силу  набрав  сушняка  на  костер  и  еловых  лап  на  подстилку,  присел.  Отдышавшись,  развел  костёр,   набрал   в  котелок  снега,  поставил  кипятить,  а  сам  беспомощно  повалился  на  сделанную  подстилку,   укрыв  воротом  тулупа  лицо,  и   ушел  в  забытьё.

Очнулся  от  невыносимого  холода.  Бил озноб.  Костер  еле  тлел.  Вода  в  котелке   выкипела.    Подбросив  в  костер  сушняка,   набрал    в   котелок  снега  и  снова  поставил  на  огонь.  Когда  снег  в  котелке  растаял,  он  с  жадностью  вылил  в  горевшее  нутро  воду  и  огляделся.   В  лесу  стоял  полумрак,  было  тихо  и  жутковато.   Временами,   под   своей   тяжестью,  с  макушек  деревьев  срывался   лавиной,  обледеневший  снег,  Александру  казалось:  что  по  деревьям  кто - то  ходит  и  этот  кто - то,  пристально  наблюдает  за  ним.  Опасений,   а  тем  более  страха,  не  было,  за  войну  и  не  к  такому  привык.   «Как  бы   муторно   не  было  и  чтобы   не   казалось,   а    подниматься  надо,  -  думал  Александр.  -  Надо  отыскать  ту  зверюгу,  которая  меня  сюда  затащила.    Иначе,  какой  я  разведчик,  не  сумевший  притащить  языка.  Тряпка,  да  и  всё  тут!  Слюнтяй»!

Опираясь   на   ружье - поднялся,  собрал  вещи  и,  закинув   ружье  за  плечо,  пошатываясь,  пошёл  к  тому  месту,  где  в  последний  раз  видел  волчицу.  Движения  его  были   скованны  и  болезненны.

 Отыскал  след. 

-  Сейчас  она  петлять  не  должна,  домой  шла,  -  шептал   он  в  пустоту.   -  Если  даже  и  будет  петлять,  не  минует  логова.  -   Он  не  ошибся.  След  был  прямее  некуда.  И  Александр  шел   по  этому   следу,   проваливаясь  в  сугробы   по  пояс,  а  иногда  падал,  не  удержав  равновесия   ослабленного  болезнью  тела.  Поднимался,  приваливался  боком  к  дереву  -  переводя  дух   и,  видел  впереди  себя,  только  волчий  след,  остальное  расплывалось  и  меркло   в  сумеречном  лесу.  Ему  больше  ничего  и   не  надо,  только  след - след  врага.  И  он  упорно  лез  по  сугробам,  выбиваясь  из  сил,  не  замечая,  что  за  ним,  бесшумно,  хоронясь  за  деревьями,  крадется   волчица.  Её  взгляд  полный  решимости  и  самопожертвования  был  страшен.  Теперь  их  роли  поменялись,   она  его  преследовала,  но  не  нападала  -  выжидала.

Когда  солнце   нависло  над  макушками  деревьев,  и  видимость  в  лесу  стала  четкой,   он  вышел  к  заваленному  снегом  логову.  Если  бы  не   волчий   след,  отыскать  его  было  бы  сложно  -  кругом  бело  и  монотонно.  От  искрящего  на  солнце  снега,  болели   глаза  и  текли  слёзы.  Услышав  возню  и   писк   внутри   завала,  обрадовано,  сказал:
-  Ну,  кто  умнее?
Снял  лыжи,  воткнул  их  в  сугроб,  снял  ружьё  и  в  это  время,  на  его  спину  будто  дерево  рухнуло  и  прищемило  его  шею  у  затылка  сучьями.  Спас  овчинный   ворот  полушубка.  Александра   под  тяжестью  волчицы  кинуло  вперёд  и  в  сторону. Он  обучено  сгруппировался,   молниеносно    выхватил   из - за  голенища  финку  и,  заваливаясь  на  бок,   кувыркнулся  через  голову  вместе  с  волчицей,  разрезая  воздух,  острым  лезвием  финки,  предполагая:  что  на  том  месте  должна  была  быть  волчица.  И  откуда,  только,  силы  и  сноровка  взялись?  Словно  звериный  инстинкт  к  самосохранению  проснулся   и  вложил  в  него  всю  мощь  предков.  Волчицу  он  не  задел,  она  отскочила  к  логову,  растопырила  передние  лапы,  приняв  боевую  стойку;  оскалилась  и  хрипло  рычала,  обнажив  желтые,  чудовищные  клыки;   шерсть  на  загривке  вздыбилась,     кровавые  глаза,   злобно  сверкали.  Ружье  валялось  в  трех  метрах  от  Александра,  но  это  ружье   ещё  взять  нужно.  Волчица  внимательно  следила  за  каждым  его  движением  и  была  готова  действовать  на  опережение.

Смерив  взглядом  расстояние  до  ружья,  переложив  финку  в  левую  руку,  Александр   резко  бросился  к  ружью,  но  от  слабости  не  допрыгнул,  да  и  волчица  не  дала.  Она  тоже  прыгнула   и,   на  лету  поймав  его  левую  руку,  впилась  в  неё,  «через  рукав  полушубка»,  зубами  и  как  капкан,  сдавила  у  кисти.  Рвала  безжалостно,   с  остервенением,  вкладывая  всю  свою  мощь,  пытаясь  перегрызть  или  оторвать  руку.  Финка  выпала  в  снег,  искать  её,  не  было  времени.  Вопрос  стоял  о  жизни  и  смерти.  Александр  с  таким же   остервенением,   насколько  хватало  сил,  молотил  правой  рукой  волчицу.  Он  бил  её  по  морде,  по  ушам,  по  ребрам,  до  тех  пор  бил,  пока  она  с  визгом  и,  поджав  хвост,  не  отскочила  снова  к  логову.  Казалось,  она  была  сломлена.   Её  потухшие  глаза  выражали  испуг.  Освободившись  от  мертвой  хватки  волчицы,  Александр  кинулся  к  ружью,  схватил  его,  взвел  курки  и  нажал  на  спусковые  крючки.  Выстрела  не  последовало.  Выработанная  годами  привычка,  заряжать  оружие  только  перед  стрельбой,  поставила  его  в  тупик  и  сейчас  он  об  этом  пожалел.  Схватил  блеснувшую  в  снегу  финку  и,  гребя  задом   глубокий  снег,  не  спуская  глаз  с  волчицы,  отползал  на  безопасное  расстояние  -  опасаясь  очередного  нападения.  Волчица,  поджав  хвост,  ухая  худыми   боками,  встревожено  наблюдала  за  его  движениями,  из  разбитой  пасти,  свисала  кровавая  слюна  и  капала  в  искрящийся  снег.

  Добравшись  до  дерева,  Александр  прижался  к  мощному  стволу  спиной.  Без  резких  движений,  исподлобья  наблюдая  за  волчицей,   переломил  ружье,  вынул  из  патронташа  патроны  и  зарядил.  Теперь  он  чувствовал  уверенность  и  безопасность.  Расслабился. Слегка  успокоился.  И  от   этой  ненужной,  несвоевременной   расслабленности   нагнетающую  сон,  он   снова   почувствовал    усталость,  немощь   и  адскую  боль  в  висках.  Смахнув  с  лица  налипший  снег,  тихо,  болезненно,  без  прежней  ненависти,  сказал:
-  Ну  что?    Молись  своему  волчьему  Богу.   Я  тебя  буду  убивать.  Ваша  порода,   мне,  очень  много   задолжала…  Что  вы,  что  фашисты,   одной  масти… -  И  навел  на   морду  волчицы,  мушку.

То,  что  он  увидел  помутневшим  взором   в  прорезь   прицела,  его  шокировало.  Волчица  смотрела  в  его  сторону  безропотно,   даже  как – то  вольготно,   Александру  показалось:   она  улыбнулась  ему.  Легла  у  логова,  загородив  своим  телом  лаз,  и  пристально  уставилась  на   Александра.  Он  увидел  её  глаза.  В  них  не  было  ни  отчаяния,  ни  злости,  в  них  была  боль,  такая  жгучая  и  не  выносимая  боль,  боль  матери  за  своих  детей,  от  которой  у  Александра  перехватило  дыхание  и  учащенно  забилось  сердце.  И  слёзы.  Он  уже  это  видел,  когда  фашисты  расстреливали  семью  партизана  и  не  мог   тогда   помочь - приказ  был:   не  стрелять  -  шли  с  донесением.  От  этого  донесения  зависели  тысячи  людских  судеб.  Он  кусал  до  крови  губы,  сжимал  автомат  до  хруста  в  пальцах  и  смотрел.  Ненавистно  смотрел,  скрипя  зубами.  Женщина   стояла  промеж  берез,  растопырив  в  стороны  руки,  и  загораживала  своим  телом  детей,   надеясь,  наверное,  что  её  детей  беда  обойдет  стороной   и  смотрела  на  своих  палачей  также  как   и  волчица.  Александру  не  забыть  тот  скорбный   взгляд…  До  самой  смерти  не  забыть.  Всё   видел  он,  но  звериных  слёз...  Это  наваждение!  Он  закрыл  глаза  и  потряс  головой.  «Может,  кажется?  -  думал  он. -  Быть  такого  не  может»!  Открыл  глаза.  Взгляд  тот  же  и  слёзы,  как  два  ручейка.  Из-за  её  спины  высунулись  маленькие  мордочки,  с  наивными  детскими  глазами  и,  положив  лапки  на  её  спину,  тоже  испуганно,  с  мольбой,   уставились  на  Александра.  То  был  удар  ниже  пояса.  Александру  на  мгновенье   показалось,   что  это  не  волчица,   а  партизанская  жена  с  детьми,  в  берёзовой  роще  и  говорит  ему.  Одними  глазами  говорит:
-  Стреляй  в  меня,  детей  только  не  тронь,   они  здесь  не  причём,  малы    ещё  и  ничего  не  знают  и  не  понимают.

На  волчат  посмотрел  Александр,  в  их  добрые,  грустные,  жалостливые  глазёнки  и  тут  уже  не  шок,  а  паника.

-  Не  убивай  пожалуйста,   маму…  Пропадём  мы   без  неё.
          Затряслись  у  Александра   руки,  пальцы  онемели  и  не  слушались,  горькие  слёзы   выкатились  от  этого  наваждения  и  застилали  глаза.  Ружьё  тяжелее  пулемета  «Максим»,  стало  и  упало  на  колени.  Александр  заплакал.  Впервые  заплакал  за  много  лет.  Плакал   от  жалости   и  обиды  от  горя  и  отчаяния,  от  мук  людских   в  военные  годы,  за   семью  расстрелянную  фашистами,  за   всё  сразу  плакал  Александр  -  не  стеснялся.   Неуёмно  плакал,   навзрыд,   как  в  детстве,  прикрывая  ладошками  глаза.
 
Выплеснув  слезами  всё  горькое,  смахнул  рукавом  слезы  и  достал  кисет  с  самосадом.  Оторвал  от  сложенной  в  несколько  раз  газеты  листок  и   трясущимися  руками   скрутил  цигарку.  Сидел  на  снегу,  не  ощущая  холода,  курил,  неугомонно  кашлял,  посматривая  на  волчицу  с  выводком  и,  думал:  «Скажу  людям,  что  не  нашёл.  Кто  проверять  будет?  Да  и  кому  это  нужно.   Не  могу  взять  грех  на  душу,  да  и  не  хочу».   А   волчица  всё  также   неподвижно   лежала   у  лаза   с  милыми,   маленькими   мордочками   на  спине  и  тоже  не  сводила   грустно  -  настороженных   глаз  с  Александра.  Она,  что-то  уловила  своим  диким,  первородным  чутьем  в  его  поведении:  может  боль  его,  а  может  навалившуюся  немощь  и  не  пыталась  даже  встать,  потревожить  его  и  насторожить.

С  трудом  поднявшись  по  стволу  дерева,  на  всякий  случай,  держа  наготове  ружье,    качаясь   от  упадка  сил,   дошёл  до  лыж,   кое – как   одел  их   и   с  оглядкой  на  волчицу,   всё  также  неподвижно  лежащую,   двинулся  в  сторону  дома.  Перед  глазами  всё  плыло  и  качалось,  и  не  было  сил  двигаться.  В  голове,  навязчиво  и  монотонно,  повторялось:  спать,  спать,  спать. Он  понимал:  что  вот – вот  потеряет  сознание  и  не  сопротивлялся  этому,  даже  и  не  пытался  сопротивляться,   навалились  пустота  и  тупое  безразличие. 

Очнулся  от  ласковых  прикосновений  к  щекам,  снилось  ему:  мама  его  целует.  Открыл  глаза  и  сквозь  туманную  завесу,  увидел  над  собой  волчью  пасть.  Она  облизывала  его  замерзающее  лицо.  Попытался  быстро  выхватить  финку  из - за  голенища,  руки  плохо  повиновались  и  двигались,  как  у  робота,  у  которого  кончается  заряд  батареек.   Волчица  отскочила  в  сторону,  и  влажными  глазами,  будто  бы  сказала:
-  Если  б  хотела,  давно  тебе  глотку  перегрызла.
Он  снова потерял  сознание.

Приходил  временами  в  себя,  чувствовал  у  своего  тела  тепло  волчицы,  её  язык  на  своём  лице:  в  следующий  раз,   весь  выводок  у  его  тела  лежал,  даже  на  нём,  и  грел  его.  Потом,  мужики   с   села   виделись,   окончательно  очнулся   в  больнице   с  двусторонним   воспалением  лёгких.

-  В  рубашке  родился,  - удивлялись  и  восхищались  врачи.  -  В  трескучий   мороз   пролежать   двое   суток  в  лесу  и  не  замерзнуть?!  Даже  не  обморозиться?!  Чудо  какое-то!

После   уже,   дома,  те  мужики,  которые  вынесли  его  из  леса,  рассказали  ему:   В  тот  злополучный  день,  когда  он  потерял  сознание,  вечером,  на  край  леса  вышла  волчица;  она  долго  и   упорно  выла,  перепугав   набожный  народ  своим  ужасающим  воем   с  оттенком  тревоги.
   
-  Не  к  добру,   волчица - то  воет?  -  говорили  люди.  -  Беду  кличет.   Как - то  от  этого  хорониться  надо?   Может  за  батюшкой  послать,  чтоб  беду  отвел?  -  На  всякий  случай  послали   за  попом   в  соседнее  село.   А  волчица  всё  выла  и  выла.  До  тех  пор  наводила  ужас,  пока  мужики  выстрелами  из  ружей  не  загнали  её  в  лес.  Ночью,  из  охраняемой  сторожами  овчарни,  неизвестно  как   утащила  ягненка  и  волокла  его  по  снегу  до  Александра,  не  на  спине  тащила,  а  волокла,  будто  бы  специально  наводила  охотников.  Когда  охотники  нашли  Александра,  он  находился  в  бессознательном  состоянии  и  бредил  что – то:  про  детей,  про   волчат  и  всё  пытался  их  защитить,  рядом  с  ним  лежал  недоеденный  ягнёнок  и  груда  костей,  а  вокруг  не  меряно  волчьих  следов.  Волчицу  они  не  нашли.  Однако  лес  прочесали  порядком.  Логово  отыскали,  но  оно  было  пусто.
Долго  в  поселке  обсуждали  этот  случай:  почему  волки  не  разорвали  Александра?  Мало  того,  не  разорвали!  Согрели  его  и  охотникам  указали,  где  он  находится.  Всякое  думали.  А  очень  набожные,  верившие  в  нечисть  и   колдовство,   к   оборотням   его  причислили.   В  глаза   не  говорили   -  всё  за  глаза  и   недобро,  с  опаской,  смотрели  как  на  демона.  Дело - то  чертовщиной  попахивало.  Александр  зла  на  людей  не  держал,  понимал:  люди  малообразованные  и  войною  напуганы,  но  от  этого  бреда,  невыносимо  стало  жить  в  посёлке,  пришлось   покинуть  родные  края.   В  принципе – то,  он   ничего  не  терял.  Один  остался.  Всю  его  родню,  война  поглотила.

В  1972 г.  я  окончил  училище  и  уехал  перед  армией  к  родителям  в  деревню.  Дядю  Сашу  больше  не  видел.  Сейчас  сожалею  о  том,  что  не  сообразил  тогда  спросить:  навещала  или  нет  после  того  случая  их  село,  волчица?  Мне  до  чёртиков  интересно!

Мужики  молчали  и  натужно  посапывали.  Потом  Серёга  задумчиво,  посматривая  какими - то  безжизненными  глазами   мимо  меня,  сказал:
  -  Давай,  наливай,  выпьем  за  это.

Я  не  спеша  разлил  по  рюмкам.   Молча,  звякнули   тонкими  боками,  выпили.
Виталька,  кинув  в  рот  порцию  салата,  долго  и  тщательно  хрустел  капустными  листьями  как  кролик.  Он  глядел  на  меня  искоса  и  с  сожалением,  хотел  что - то  сказать  и  в  тоже  время,  боялся  своими  выводами  меня  обидеть.  Всё – же  высказал:
-  Сказки  всё  это.  Навешал  тебе   твой  дядя  Саша  лапши  на  уши,  а  ты  и  разомлел,  как  девочка  в  объятьях.

Сергей,  как   коршун  на него  спикировал:
-  Почему  сразу,  сказки?!   Со  мной  тоже  случай  был.  Пошли  мы  с  друзьями  в  начале  зимы,  кататься  на  коньках.  Мне  тогда  лет  десять  было.  Озеро  только  схватилось,  лед  ещё  не  окреп.  Сначала  всё  путем  было.  Потрескивал  он  немного, - мы  к  такому  льду  привыкли  и  не  обращали  внимания.  А  за  мной,  как  прилепленная,  куда  бы  я,   не   шёл,   волочилась  моя  дворняжка,  «Дамка».   Собака  не  здоровая,  но  и  не  маленькая,  вот  выше  этого  стула  на  сантиметр.  – Сергей  над  стулом  задержал руку,  показывая  рост. -  Иногда,  она  меня,  до  ужаса   бесила.   Убить  готов  был,  хотя  любил  её   и  сам  порой  без  неё  никуда.   Вертится  под  ногами  и  всё  тут!  И  в  этот  раз:  я  качусь,  а  она   рядом  прыгает,  за  рукав  мне   хватает,  мешается.  Я  её  хотел  пнуть  коньком,  чтоб  не  лезла,  да  не  удержался   и  с  размаха   спиной  на  лед.  Лед  подомною   и  треснул.  Она  отскочила,  а  я,  провалился.   Вынырнул,  скребу  по  льду  пальцами,   пытаюсь  на  твердь  выбраться,  а  одежда  с  коньками  обратно  тащит.  А  я,  скребу  упорно.  Ребята  откатились  к  берегу,  стоят  и  смотрят  испуганно.  Не  один  не  сообразил  подать  палку  или  клюшку.  А  «Дамка»,  у  края  носится  как  угорелая…  Смотрит  на  меня  настороженно,   прыгает  у  края,  скулит  и  лает,  на  помощь  зовёт.  Я  почувствовал:  что  не  выберусь  и  заорал  недуром!   И  что  вы  думаете?!   Бросила  она  лаять  и  прыгать,   подползла    ко  мне,  не  подбежала,  а  подползла  на  брюхе, - потихоньку   так  подползла,   схватила   зубами   за  рукав  и  тащит.  Лапами  упирается  в  лед,  скребет,  скользит,  скулит  от  натуги,  а  сама  тащит.  Я,  сразу  поддержку  почувствовал,  сила   прибавилась,    соображать  лучше  стал   и  испуг  прошёл.  Может  быть,  она  мне  не  столько  и  помогла,  но  уверенность  и  надежду  в  меня  вселила.  И  я,  выбрался.  Не  помню  как,  но  выбрался  и  сразу   побежал   домой  -  сушится.  А  в  Дамкиных  глазах,  такая  радость  и   счастье  и  она   от  этого  счастья,  волчком  около  меня  вертится,  чуть  ли  не  до  небес  подпрыгивает.   Вот,  так  то!  А  ты  говоришь,  сказки!  Кто  её  этому  учил?!  Да  ни  кто!  А  волки,  я  думаю,  не  глупей  собаки  -  возможно  даже  и  умней!  У  них  жизнь  не  мед.  Чтобы  выжить  в  диких  условиях,  смекалка   нужна…  А  ты,  сказки!  В  этом  мире  всё  непредсказуемо.  Так  что…  подумай!

Виталька,   посапывая   в  угрюмом   раздумье,   смотрел   в  темень  окна   на  переливающуюся  сине – красным  светом,   неоновую  вывеску  магазина,  постукивая   ручкой  вилки   по  столу,  и  был  озадачен.  А  я,  наполнил  снова    посудины  и  был  глубоко  признателен  единомышленнику  за  поддержку.  Подняв  рюмку  и  не  говоря   ни    слова,  я  от   всей   души,  с  чувством   благодарности,   звякнул   её  хрустальным  боком,  о  рюмку  Сергея.