Из-за моего ранения переезд в Барнаул пришлось отложить еще на месяц. Но, как говорится, чему быть, того не миновать. Как я уже сказал, все было готово еще месяц назад, поэтому почувствовав улучшения в здоровье, я отправился в Барнаул, взяв с собой самое важное - чемодан со своими рукописями. Я пока ехал один, без жены и дочери, мы решили, что я все-таки должен проверить там все, свою работу, работу Лены, школу для Ани, квартиру, да и еще милиион всяких разных вещей.
Итак, уже считанные часы отделяли меня от Барнаула, считанные минуты от поезда, который должен был меня туда доставить. Состав формировался на Второй Алмате, но я опоздал на поезд, и мы с Илиясом понеслись на его Жигулях к вокзалу ,,Алматы-один,, надеясь обогнать поезд, и обогнали. Я на ходу запрыгнул в вагон, даже толком не попрощавшись с Илиясом.
Моим единственным соседом по купе был мужчина в сером, который со мной не разговаривал, а всю дорогу читал Библию, причем с таким видом, как-будто до Новосибирска должен был написать по ней изложение. Он читал по одной строчке, потом отводил взгляд, и долго, хмурясь смотрел в окно, затем снова прочитывал еще одну строчку, и снова отворачивался. Вобщем, он был неприятным соседом, но я понял, что разговор с ним может оказаться полезным для написания того произведения, которое волновало и сейчас волнует меня больше всего - трилогии ,,Никто,,.
Я решил перед тем как начать с ним говорить сходить в тамбур и покурить для храбрости. Там я тоже долго смотрел в окно, пытаясь понять, угадать, чем, какой жизнью живут люди в тех местах, через которые мы проезжаем. Я видел рыбаков, которые складывали в люльку мотоцикла ,,Урала,, здоровенных сомов длиной с человека, загибая им хвосты, видел торговцев, которые предлагали пассажирам всякую ерунду, вроде вязанных носков и перчаток, самодельных нард и конечно же курта (сухой соленый творог), потом еще какие-то мужики тоже на мотоцикле, но уже не на ,,Урале,, а на ,,Иже,, воровали сложенные подальше от дороги старые шпалы. Они все были гнилые, не мужики, шпалы, ,,Разве что на дрова,, - подумал я. Наверное так и было. Почему-то мне была интересна вся эта возня. Мне казалось - я знал здесь все про каждый куст, каждый дом, любого человека. Я как будто насквозь видел их маленькие покосившиеся домики, видел изнутри старые сервизы, ковры, фотографии за стеклом... А если не знал, и не видел, то сильно хотел узнать, и с удовольствием бы вошел в каждый дом, выслушал бы историю каждого, чья фотография висела на стене, кто ушел на войну и не ввернулся, или наоборот вернулся с орденами и медалями, и теперь растит детей и внуков, кто строил Турксиб, Беломорканал и БАМ, кто поднимал целину, кто наслушался ужасов про Семипалатинский полигон, кто по-настоящему испугался, увидев корабли в голой степи, там, где раньше было Аральское море... Там, за окном мелькали стада и табуны, заводы и фабрики, сгоревшие леса, лесопилки, водонапорные башни, кран-балки, дома, поленницы длинной во весь дом, вокзалы, вагоны, перроны, уезжающие, приезжающие, провожающие... Горел закат. Потом все сменила голая степь и темнота, которая становилась все гуще и гуще. Мне стало невыносимо грустно, возвращаться к верующему попутчику не хотелось, и я неизвестно зачем пошел в соседний вагон. Там не было ничего интересного. Я пошел в следующий.
В этом вагоне было веселее - все, кто в нем ехал, включая проводников дизелили в четвертом купе. Когда я проходил мимо из двери высунулась чья-то рука со стаканом. Я остановился, чтобы не задеть и не расплескать. Но этот кто-то не убирал руку, я понял - он предлагает мне выпить. Он еще не видел меня, я еще не видел его. Но я взял стакан и выпил. Потом вошел в купе, и выпил еще, потом еще. Мне ехать стало заметно лучше и если не веселее, то по крайней мере интереснее. Я слушал разговоры пассажиров, и понял, что моя мечта сбывается, я действительно узнаю, в каком поселке чем занимаются, чем торгуют, что крадут, чем вообще живут, слышу миллион всяких разных историй, о тех кто ушел на войну и не вернулся, или наоборот вернулся... Вобщем я все пил и пил, и мне становилось все лучше и лучше. Помню, что к Георгиевке я уже говорил только на казахском, к Троицкому пытался неизвестно откуда взявшийся гвоздь забиваь в стол рукой, правда безрезультатно, пока наконец мне не посоветовали его перевернуть наоборот, то есть упереть острие в стол, а бить по шляпке, к Шару меня снова потянуло на языки и я пытался переводить Есенина на казахский, а уже в Семипалатинске я не смог назвать милиционерам свою фамилию, просил подсказать первую букву, наконец еле-еле вспомнил девичью фамилию матери, и когда она не совпала с той, что была написана в пасспорте, меня хотели снять с поезда. Тут правда помогла моя ,,корочка,,. В Барнаул я приехал в плацкартном вагоне, на багажной полке, пасспорт и ,,корочка,, были примотаны к левой руке синей изолентой, но все-таки я приехал. Я вернулся к себе в купе и поискал среди вещей папирсы. Их не было, зато в чемодане с рукописями лежала простыня, вся исписанная матершинными стихотворениями. Почерк был мой, хотя я и не помнил, когда я их написал, и как. Больше того, я мог поклясться, что некоторых слов и понятий, из тех, что встречались в стихотворениях я вообще не знал. Немалая часть стихотворений, как позже выяснилось была песнями Макаревича, переделанными на темы гомосексуализма, проституции, наркотиков, да и еще миллион всяких таких тем. Откуда я их взял, если никогда раньше не слушал Макаревича - загадка. Я не буду здесь приводить этих стихотворений, но не потому что стесняюсь, а потому что их автор все-таки не я, их автором является водка. Вот самое приличное из них:
Вот окончился школьный бал
Ты позвал меня томным взглядом,
Мы покинули школьный зал
И шагал я с тобою рядом.
Помню, летней порой мы гуляли с тобой
По аллеям огромного сада.
Ты пытался прижаться к груди молодой,
Я шептал тебе нежно: «Не надо!»
Страсть любви так светла, словно в полночь луна
Но сильней были запахи сада.
При сияньи луны мы упали в кусты,
Я шептал тебе громко ,,Не надо,,.
Ты дрожащей рукой всю одежду сорвал
Быстро губы намазал помадой...
И в горячем поту мы любили друг друга
Я не смог уже крикнуть «Не надо!»
А под утро тот парк окружил менты
Разодеты по форме, что надо:
- Собирайся, продолжишь в колонии ты.
Ты ответил им тихо: «Не надо!»
А когда на суду десять лет ты схватил,
Повезли мимо этого сада.
Я твоими словами конвой умолял:
«Не ведите, ребята, не надо!»
Первый раз из тюрьмы ты прислал мне письмо
В нем писал про суровую правду
И еще мне о том рассказало оно
Как ты понял, что значит ,,Не надо!,,