ДО И ПОСЛЕ
(вместо предисловия)
Пожалуй, в жизни каждого человека есть особенные события, оставившие не просто след в лабиринтах его памяти, а так или иначе повлиявшие не то чтобы на жизнь, а на самую человеческую сущность, на каком-то неподвластном сознанию глубинном уровне. В тот момент, когда эти события происходят, мы не придаём им особого значения в быстро бегущей череде дней, часов или минут, заполненных, казалось бы, такими же важными, волнительными, печальными или радостными событиями. И лишь через много лет, когда насыщенность дней и часов яркими красками начинает ослабевать, а в потоке времени всё чаще появляются ничем и никем не занятые необитаемые островки, неожиданно всплывает из памяти давно забытый день или час. И вдруг ты начинаешь понимать, что именно он был одной из точек отсчёта твоего жизненного календаря, разделив не твою жизнь, а именно самого тебя: на тебя – До, и тебя – После.
Об одном из таких дней – этот рассказ. Почему время от времени этот день во всех подробностях проходит перед моими глазами, будто я смотрю записанный на плёнку видеофильм? Что в нём особенного? Я не знаю ответа на этот вопрос, но думаю, что именно в тот день моё затянувшееся детство безвозвратно улетело и растворилось в утренней синеве неба, помахав мне на прощание парящим над головой облаком и безжалостно предоставив меня внезапно налетевшей грозе юности, громам и молниям всей моей дальнейшей жизни. Конечно, тогда я и думать не думала о том, что всё в этом дне было наполнено символами, знаками, намёками, предостережениями. Мне было двадцать лет!
Мы с моей давней подружкой Любашей уже несколько дней отдыхали на турбазе, прислонившейся прямо к берегу моря в посёлке, носящем официальное название Планерское, но более известном как Коктебель.
Было тёплое летнее утро. Солнце, поднявшееся из-за моря, уже раскрасило жёлто-красной краской не успевшие спрятаться облака, и невозможно было понять – то ли небо отражается в зеркале совершенно недвижимой морской глади, то ли море отражается в зеркальной глубине неба.
Сейчас вряд ли можно встретить человека, которому было бы незнакомо это удивительное место на берегу Чёрного моря.
А тогда, в начале 60-х прошлого века, это был небольшой посёлок, расположенный не на самом берегу моря, а чуть подальше, вдоль дороги, по которой проезжали рейсовые автобусы из Феодосии в сторону Нового Света. Ближе к морю находилась небольшая турбаза, а немного вправо от неё, метрах в пятидесяти, почти на самом берегу, дом поэта Максимилиана Волошина, в те годы известного лишь небольшому кругу любителей поэзии и почитателей его таланта.
О Коктебеле столько написано, что я вряд ли могла бы добавить что-то новое. Да и не с этой целью взялась за перо через столько лет. Но не могу уйти от соблазна воспоминаний… Думаю, что каждый, побывавший хоть раз в этом удивительном месте, хранит в памяти и свой, неповторимый Кара-Даг, и это кружево бухт, и извилистые узкие тропинки, круто поднимающиеся вверх по склону горы, издали напоминающие греющихся на солнце змей, и череду медленно бредущих вдоль берега «дикарей», странных людей неопределённого возраста, напряжённо всматривающихся в россыпи морской гальки в надежде увидеть неожиданно сверкнувший агат, сердолик или просто камешек с дырочкой, так называемый «куриный божок». Этот местный амулет гарантировал тому, кто его нашёл, полное счастье здесь, сейчас и навсегда! Боже мой! С какой гордостью его тотчас же вешали на шею на любой нитке и с сочувствием и жалостью поглядывали на тех, у кого ещё не было этого знака принадлежности к тайной коктебельской «ложе»!
И ещё один знаковый символ этих мест притягивал к себе сотни туристов – могила Макса Волошина, удивительного человека, художника, поэта, выкупившего когда-то на самом берегу Коктебельской бухты участок земли и построившего там двухэтажный особняк со множеством пристроек, беседками и скамейками, со временем превратившийся в любимое место отдыха и общения его друзей, писателей, поэтов, художников. Стихи самого Волошина в то время не публиковали, и вокруг его имени витал ореол чего-то таинственного, запретного, мистического, а поэтому и особенно притягательного.
Каждому новичку, впервые ступившему на эту выжженную солнцем и выветренную ветрами столетий землю, любой «старожил» (а им становился каждый, проживший в этих местах хотя бы несколько дней) спешил показать скалу, замыкающую Коктебельский залив, очертания которой издали удивительно напоминали профиль самого Волошина, и в противоположной стороне, на поднимающейся гряде невысоких гор, – едва различимую издали дорогу, ведущую к его могиле. И, конечно, если вы заслужили доверие, вам поведают какую-нибудь мистическую историю из жизни поэта и с восторгом прочитают хотя бы несколько строчек удивительного стихотворения Волошина:
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поёт в волнах его прилива,
А на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой.
Меня это стихотворение покорило раз и навсегда своей хмельной тоской и, конечно, ритмом строчек, будто бы вторящих ударам волн, разбивающихся о каменную гриву древнего вулкана.
Редко кто оставался равнодушным ко всему услышанному и увиденному. Возникало совершенно естественное желание пропустить это всё через своё сердце – самому прикоснуться, прошагать, ощутить холодок отшлифованных временем блестящих камней, подняться по крутым тропинкам в волшебную страну причудливых каменных скульптур, будто бы вылепленных древним скульптором, проплыть на лодке через удивительные Ворота Карадага к Сердоликовой бухте. И, естественно, хотелось побывать на могиле Волошина и оставить там, по установленной здесь традиции, несколько камешков, подтвердив тем самым свою любовь к поэту и верность Духу Романтики – властелину этих мест, вырвавшемуся когда-то из недр этой земли во время извержения вулкана и по сей день здесь безраздельно властвовавшему.
Именно к этой могиле в то утро отправились мы с Любашей и двумя молодыми людьми, с которыми недавно познакомились на турбазе.
День для такого путешествия был прекрасный. По синему небу плавали кораблики с белыми парусами; из-под ног, пугая нас, городских жителей, то и дело выскакивали маленькие зеленовато-серые ящерки; воздух был пропитан терпким ароматом диких степных трав, который проникал не только под одежду, а в самую глубину лёгких, чтобы отдавать его душистыми воздушными шариками всегда, когда память будет перелистывать странички прошлого.
Вся гора, по которой мы поднимались, сверкала множеством огоньков, словно освещалась изнутри ещё одним солнцем или по ней были разбросаны осколки разбившегося на мельчайшие кусочки зеркала. (Потом мы узнали, что такой эффект создавали пластинки слюды сланцевых пород, выходящих здесь на поверхность.) И надо всем этим серо-зелёно-оранжевым пространством, оглушая нас, звучал удивительный струнный оркестр невидимых музыкантов – кузнечиков, стрекоз, цикад и множества других, неизвестных нам волшебных скрипачей, ни на секунду не прекращавших свою летнюю симфонию под управлением неутомимого, безвестного дирижёра.
Мы были очарованы дикой красотой, открывшейся перед нашими глазами, – этим редким сочетанием сверкающей горы и слепящей синевы моря и неба, совершенно незаметно переходящих друг в друга, как створки огромной голубой раковины, из которой выползала гора-улитка вместе с идущими по ней пешеходами.
Пока мы изумлённо всматривались и вслушивались в эту радугу цветов и звуков, мы не заметили, как небо над нами потемнело, розово-белые облака превратились в огромные, почти чёрные пиратские флаги, не предвещавшие ничего хорошего, а где-то вдали уже сверкали молнии.
Сколько времени нам нужно было, чтобы дойти до цели нашего путешествия, мы не знали, переждать непогоду, если начнётся гроза, было негде. И мои спутники дружно решили, что лучше было бы вернуться. Наверное, это было разумное решение, гроза в горах – явление грозное и пугающее. Но! Ни тогда, ни сейчас я не смогла бы объяснить, почему я, вопреки всем и всему, не хотела согласиться с остальными и настаивала на продолжении похода. Что меня манило вперёд? Что ожидало возле этой могилы? Какая гроза бушевала в моей двадцатилетней голове?
Предвкушение чего? Нет, конечно, в тот момент я не задавала себе этих вопросов. Вопросы пришли потом, через много лет, а ответов я не знаю и до сих пор. А тогда я не сомневалась, я просто хотела идти дальше. И никакие уговоры на меня не действовали, хотя это было на меня совершенно не похоже.
Мои спутники, решив, однако, что моё упрямство –¬ совсем не повод для того, чтобы всем попасть в грозу, и в полной уверенности, что я пойду за ними, повернули назад и, не оглядываясь, начали быстро спускаться вниз по тропинке.
А я… быстро пошла вперёд… Тоже не оглядываясь.
В сердце моём кипела обида, глаза наполнились влагой, холодок непонятного чувства – то ли страха от неожиданного одиночества, то ли жалости к себе – мгновенно добрался до самых кончиков пальцев. Я даже не заметила, что уже шёл довольно сильный дождь. Небо быстро темнело, вдали громыхал настоящий гром, и холодные дождевые струйки облепили меня со всех сторон, словно уговаривая вернуться. Но вскоре и они поняли, что я не собираюсь никуда уходить, и с радостью набросились на мои плечи, лицо, что-то шептали мне, щекотали, холодили щеки. Может быть, им не хватало общения? Не так часто выпадает такой случай – от них никто не убегал, не прятался, а внимательно прислушивался к их болтовне, согревал их своим теплом! А я впервые в жизни ощутила себя частичкой природы, такой же, как эти первозданные капли дождя, как вмиг поникшая трава, как летящий мимо меня и о чём-то поющий, а вернее, завывающий ветер.
К реальной действительности меня вернул холод. Я вся дрожала и, кажется, было таки мгновение, когда я пожалела, что не пошла со своими попутчиками. Но! В этот же миг, недалеко впереди, я увидела невысокую насыпь и обрадовалась, думая, что смогу как-то возле неё защититься от ветра и дождя. Каково же было моё удивление, когда, подойдя к ней почти вплотную, я поняла, что это и есть та самая могила, к которой я так стремилась. На небольшой стеле в конце насыпи я с трудом прочитала выбитые слова – Волошин Максимилиан. Даты рождения и смерти из-за сильного дождя различить было невозможно. А сама насыпь была нагромождением отшлифованных морем и временем небольших камней, которые казались почти чёрными под свинцовым небом и льющимися потоками воды. В тот момент я почти забыла о цели своего путешествия, мне хотелось только одного – укрыться, защититься от сильного, пронизывающего ветра и холодного дождя, которые набрасывались на меня, не испытывая никакой жалости.
Я попыталась пригнуться за этой горкой камней, но это мне не помогло. Высота насыпи была совершенно недостаточной, чтобы послужить защитой от разразившейся грозы. Было ужасно холодно, и я поняла, что если останусь здесь даже ненадолго, то замёрзну окончательно, и тогда уже не будет сил на обратную дорогу. Меня даже не согревала мысль о том, что несмотря на всё – я дошла! Одна! Едва прикоснувшись к холодным мокрым камням и почувствовав щемящую жалость к одиночеству и холоду этой могилы, к похороненному здесь поэту, я двинулась в обратный путь.
Идти было нелегко. Земля быстро превратилась в скользкую грязь, и все силы мои были сосредоточены только на том, чтобы не упасть. Особенно трудно стало, когда тропинка круто свернула вниз, а вскоре и вообще её границы исчезли, и я потеряла всякое представление о том, куда нужно двигаться. Страх, холод, отчаяние сковали всё моё тело, и я остановилась. Единственным ориентиром в этот момент был грозный шум морского прибоя, различимый где-то слева от меня даже в грохоте грозы. Сквозь пелену дождя увидеть я ничего не могла, т.к. очки мои пришлось снять, а без них при моей сильной близорукости я совсем ничего не видела. И всё же нужно было идти. И в этот момент отчаяния вдруг мне показалось, что кто-то невидимый взял меня за руку и повёл по тропинке, огибая скользкие камни и опасные места. Я безропотно шла вперёд и остановилась только тогда, когда услышала какой-то странный, неожиданный в этой обстановке скрипящий звук открывающейся или закрывающейся двери. Я подняла глаза и почти прямо перед собой увидела маленький покосившийся домик, из окон которого пробивался слабый свет, а в приоткрытой двери стоял невысокий пожилой мужчина в какой-то длинной белой рубахе. Трудно сказать, кто из нас был удивлён больше. Наверное, всё же он. В тот момент даже на удивление у меня не было сил. А он смотрел на меня как на привидение – откуда в такую грозу могло явиться это существо с перепуганными глазами? Когда до него дошло, что это всё же живой человек, он махнул мне рукой, явно приглашая войти.
Я почти бегом преодолела те несколько метров, которые отделяли меня от двери, и вошла в дом. Следом за мной вошёл и мужчина. Передо мной была небольшая комната, в углу которой стоял стол, за которым сидели несколько мужчин в какой-то странной одежде. На столе стояли бутыль, стаканы и какая-то еда.
Я протерла свои очки, и только надев их, рассмотрела и комнату, и находящихся в ней людей. Четверо мужчин с длинными волосами и угрюмыми лицами с любопытством разглядывали меня. Какой-то неприятный холодок подкрался к моему сердцу, и я судорожно соображала, что мне делать. Но мои мозги были как застывший холодец, и в мою голову ничего не приходило. В комнате было тепло, сухо, а за маленьким оконцем лил проливной дождь, сверкали молнии, гремел гром. Единственным предметом, на котором остановился мой взгляд, была маленькая печка, к которой я очень хотела, но не решалась подойти. С моей одежды на пол стекала вода.
– Ну что ж ты, дочка, стоишь? – прервал молчание седой мужчина, которого я увидела в дверях. – А ну-ка, раздевайся и грейся, а одежду – на стул и к печке, пусть сохнет. Куда ж ты такая пойдёшь? А вы чего уставились? Давайте-ка, отвернитесь!
И все сидящие за столом дружно повернулись к окну. А седой подошёл к топчану, стоящему возле стенки, снял с него что-то похожее на покрывало, подошёл ко мне и, держа руки над своей головой, сделал ширму.
– Раздевайся, раздевайся, никто на тебя не смотрит! Бери полотенце, видишь, висит? Вытирайся – и на топчан, грейся! Я тебя укрою.
Он говорил со мной как с малым ребёнком, спокойно-покровительственным голосом, немножко растягивая слова, и я совершенно успокоилась, быстро сняла с себя всё возможное, замоталась в полотенце и прилегла на топчан. Одежду повесила на стул возле печки. Увидев краем глаза, что я уже лежу, Седой набросил на меня покрывало и ласково сказал:
– Грейся, дочка. Сейчас кипяточка нагрею.
И только после этого все остальные как по команде повернулись в мою сторону, и тогда посыпались вопросы: откуда взялась? что делала тут в такую погоду? почему одна? и кто такой этот Волошин, чтобы из-за его могилы… Родственник, что ли?
Остатки страха, закравшегося было в моё сердце, испарялись вместе с их голосами, добрыми взглядами, улыбками, и я рассказала им всё, что со мной произошло. Они с сочувствием и с возмущением поступком моих попутчиков выслушали мой рассказ, поругали за упрямство, но всё же прерывали меня изумлённо-восторженным: «Ну, девчонка, молодец!»
А Седой проговорил:
– Считай, что тебе повезло! – он поднял куда-то вверх руку. – Во-первых, тебя привели к нам, значит, дело твоё было верное, а во-вторых, урок тебе дан: далеко не каждый попутчик – тебе друг, запомни это и надейся в жизни только на себя! И дай-то Бог, чтобы сама себя никогда не подвела. Подрастёшь, поймёшь, что иногда именно это и есть самое трудное. А сейчас выпей-ка пару глоточков, не бойся! – и он налил в стакан из бутыли, стоящей на столе, немного напитка и протянул мне кусок чёрного хлеба с салом. – Благодари Бога, что всё так закончилось.
Зажмурив глаза, я одним глотком проглотила содержимое стакана, вызвав явное одобрение наблюдателей, а огонь, побежавший по горлу и огненной рекой прокатившийся по всему телу, выжигая на своём пути остатки холода и страха, окончательно привёл меня в состояние покоя. Лёгкая, нежная волна накрыла моё тело, и попав в тёплое течение сна, я уснула как безгрешное дитя, уже почти во сне благословляя того, кто привёл меня в этот дом.
Ход дальнейших событий, до момента моего возвращения на турбазу, память моя совершенно не сохранила. Странно, но, увидев своих попутчиков, бросившихся ко мне с виноватыми лицами, я не испытала никаких чувств – у меня не было на них ни зла, ни обиды. Я спокойно рассказала им, что дошла до могилы Волошина, а потом на обратном пути спряталась от дождя в каком-то домике рабочих.
Может быть, этот день стёрся бы из моей памяти, как и множество других, но вечером, разговорившись с сотрудниками турбазы (местными жителями) о своих приключениях, я увидела, что они смотрят на меня как-то странно. А один из них тихо так произнёс:
– Какой домик, детка? Нет тут в горах никакого домика и никаких рабочих, пригрезилось, что ли?
И всё-таки, нет, не только из-за этой фразы… Что-то другое было в этом дне… И опять мелькнула мысль о Том, кто показал мне дорогу.
Кто Он? Может быть, действительно властитель этих мест, великий дух Романтики?
Мне кажется, что именно его руку я иногда чувствую на своём плече, вспоминая о пронизанных солнцем сердоликовых и агатовых камнях, которые и до сих пор всегда со мной не только в моём сердце, но и реально радуют мой глаз и врачуют душу из глубины небольшой вазочки, стоящей на стареньком трюмо. И я знаю, что это они согревают своим вечным теплом мой дом и по мере сил своих охраняют его от бед и дают мне силы пройти мой земной путь. А иногда, засыпая, я ещё и ещё раз прохожу той самой дорогой к могиле Волошина и вспоминаю его неумирающие строки:
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли. Событья. Мечты. Корабли…
Я ж уношу в своё странствие странствий
Лучшее из наваждений земли.