Психология художественного текста
Обычно понятие Психология относят к человеческой личности и его неравнозначной конструкции темперамента. Иногда, ради клинического юмора, выдвигают тезис: если у каждого в голове свои тараканы, то у каждого таракана — своя психология.
Художественный текст — принадлежность литературы. Причём, не только высокой, но и примитивной, вульгарной, эпатажной. Каждое слово в литературном тексте — это кусочек ветвистой мысли. Выражать мысль прямолинейно дано не каждому. Но это не всегда и нужно.
К примеру...
Был ясный день, цвела сирень, и я решил по саду прогуляться. Гляжу — она. Стоит одна. И кушает батоны без изюма.
Не правда ли? — звучат романтические одесские мотивы.
Изменим сюжет, слова и общую клавиатуру текста. Включим журчание прямой речи.
— Глянь, Мань! Какая ночь лунявая, звёзд понатыкано и соловьи запузыривают!... — чувственно сказал Ваня, похлопав Маню по крутому заду.
В этом варианте чувствуется деревня. И даже пахнет сеном. Или чем другим. Но дух романтики сохраняется.
Ещё раз внесём коррективы в наш художественный текст. Придадим немного драматизма.
— Да-а... В такую же ночь он подарил мне белые розы, объяснился в любви и поклялся, что я у него первая и последняя... Умрите же оба! — Она нажала курок, и два тела, пробитые одною пулей, упали в кусты белых роз.
В этом тексте чувствуется горечь неверной любви и похоронный набат её утраты.
Конечно же, каждый писатель знает, что его мысль, выраженная бисером слов, притягательным узором ляжет перед глазами читателя и вызовет в нём малую или большую симфонию чувств и образов. Проблема в другом. Знать и уметь — не одно и то же. Увы, — не каждый писатель умеет абсолютно точно посадить слово-зёрнышко на грядке своего сюжета. И не каждый знает, что вырастет после такой посадки. Ведь для этого у писателя должно быть воображение читателя. Два в одном. Это так редко бывает.
Для более чёткого понимания, что и о чём, приведу пример из творчества Мэри Шелли, когда она задумала свой знаменитый роман «Франкенштейн, или современный Прометей».
В предисловии к роману (1831 г.) у неё есть интересные мыли. Привожу отрывок.
"Положив голову на подушки, я не заснула, но и не просто задумалась. Воображение властно завладело мной, наделяя являвшиеся мне картины яркостью, какой не обладают обычные сны. Глаза мои были закрыты, но я каким-то внутренним взором необычайно ясно увидела бледного адепта тайных наук, склонившегося над созданным им существом. Я увидела, как это отвратительное существо сперва лежало недвижно, а потом, повинуясь некоей силе, подало признаки жизни и неуклюже задвигалось. Такое зрелище страшно; ибо что может быть ужаснее человеческих попыток подражать несравненным творениям создателя? Мастер ужасается собственного успеха и в страхе бежит от своего создания. Он надеется, что зароненная им слабая искра жизни угаснет, если ее предоставить самой себе; что существо, оживленное лишь наполовину, снова станет мертвой материей; он засыпает в надежде, что могила навеки поглотит мимолетно оживший отвратительный труп, который он счел за вновь рожденного человека. Он спит, но что-то будит его; он открывает глаза и видит, что чудовище раздвигает занавеси у его изголовья, глядя на него желтыми, водянистыми, но осмысленными глазами.
Тут я сама в ужасе открыла глаза. Я так была захвачена своим видением, что вся дрожала и хотела вместо жуткого создания своей фантазии поскорее увидеть окружающую реальность. Я вижу ее как сейчас: комнату, темный паркет, закрытые ставни, за которыми, мне помнится, все же угадывались зеркальное озеро и высокие белые Альпы. Я не сразу прогнала ужасное наваждение; оно еще длилось. И я заставила себя думать о другом. Я обратилась мыслями к моему страшному рассказу — к злополучному рассказу, который так долго не получался!
О, если 6 я могла сочинить его так, чтобы заставить и читателя пережить тот же страх, какой пережила я в ту ночь!
И тут меня озарила мысль, быстрая как свет и столь же радостная: "Придумала! То, что напугало меня, напугает и других; достаточно описать призрак, явившийся ночью к моей постели".
В творчестве Мэри Шелли только один роман, «Франкенштейн, или современный Прометей», получил мировое признание. Он не забыт до сих пор. Несколько романов, написанных позже, унесла река забвения. Вероятно, после «Франкенштейна» у неё больше не было подобного озарения. Такое тоже бывает.
Психологизм художественного текста — в индивидуальных свойствах души автора. И свойства эти выплёскиваются в литературном творчестве. Но... Логика мышления и словарный запас слов дают окончательный вариант писательским текстам.
Когда-то в книжных рядах я услышал такую мысль:
— Пожалуйста, мне роман ни о чём. В больницу для больного. Чтобы никаких волнительных сюжетов. Ничего такого.
Ну что ж, думал я, значит, и романы «ни о чём», лишённые глубокого психологизма, тоже нужны. Пусть даже для больных, которых нет смысла тревожить острыми сюжетами.
Но если Вы, уважаемые писатели, решите наделить ваши тексты тонким или грубым психологизмом, поступите как Мэри Шелли. Переживите в своей душе все чувства, необходимые для описания сюжета Вашего будущего романа или повести. Тогда уж точно Ваше творчество оставит свой след в литературе.
Удачи!
В. Сандовский, 3 февраля, 2013 г.
-----------------------------------------------------