ГЛАВА 11.
ПОХМЕЛЬЕ.
Танцы были, казалось, безнадёжно испорчены!
Расстроенные безобразной выходкой Рашпиля, люди переходили от группы к группе, делились впечатлениями, возмущались и раздражались; порываясь уйти, почему-то не могли покинуть площадку, вновь вливались в разговоры и споры.
И тут из разных закутков и укромных местечек парка на освещённую танцплощадку стали выползать парочки и, зайдя в круг света, щурились, оглядывались недоуменно, вертя головами, ошарашено осматривали людей.
– Танцы уже закончились? А что так быстро? Почему музыка перестала играть? Вы что не танцуете-то?..
На пятачке повисла растерянная минутная пауза, потом раздался… атомный взрыв хохота в сотню глоток!
Стены старенького клуба содрогнулись от ржача, мелкая пыль штукатурки стала осыпаться с ограды, арки, стен павильона, взвиваясь тонкими султанчиками глиняно-известковой взвеси в полосах света разноцветных ламп.
Народ всё гоготал и гоготал, просто не в силах остановиться.
– Это ж надо влюблённым было так увлечься друг другом, что ничего не видели!
– Не слышали такой свары, шума драки и скандала!
– Даже не сразу сообразили, что музыка остановлена добрые полчаса назад!
Сельчане долго смеялись, словно смех смывал с их памяти и душ отвратительную грязь и запах мерзких выходок Веника и его родни, будто юмор только и спасал сейчас, очищая сердца от равнодушной коросты, что почти покрыла души!
Отсмеявшись с рыданиями, отирали струящиеся по лицам слёзы, размывшие старательно наведенный макияж на женских лицах.
Вздохнули с таким облегчением, будто несли что-то неподъёмное весь вечер, точно сбросили ненавистную ношу наземь, распрямив, в конце концов, уставшие и занемевшие члены, выдохнув протяжно и радостно: «Уффф…»
Завклуб, воспользовавшись паузой, вновь включила музыку, и, уже не медля ни минуты, сельчане закружились в танце и постарались навсегда изгнать из памяти неприятный инцидент.
Блаженны верующие…
…Компания Мари, посоветовавшись, решила не продолжать веселье – сильное потрясение выбило из колеи. Да и переодеться и помыться нужно многим – следы драки имелись у всех парней, кроме Серёги.
Он быстро проводил знакомых милиционеров и вернулся к ребятам – хотелось обсудить столь непростое дело по горячим следам.
– Марин, ты так себе представляла отмщение? В твоём плане что-то подобное значилось? – смотрел, ожидая ответа, а в глазах была растерянность и… скука. – Я тоже не так всё представлял. Вот как вышло, блин! Ведь убить его могли – все накинулись, как волки! Сели бы, дураки… – задумчиво тёр макушку. – Дааа, вот это вечерок мы заварили! Ну, парни, что, по домам? Сначала умойтесь, разбойнички! Вы рожи-то свои в зеркало видели? – захохотал атаман. – Носы – сливы!
Накинулись, помяли чуток бока, пока не попросил пощады, и пошли домой, провожая по очереди друг друга.
Проводив Карин, Мари осталась с Борей, который весь вечер что-то важное пытался сказать.
Отправились на школьный стадион, чего ей не особенно хотелось – свежи в памяти события с Нурланом и Жорой, случившиеся несколько лет назад.
Смирившись, пошла, изо всех сил стараясь прогнать видения прошлых сцен, сразу же всплывших перед глазами, стоило подойти к трибуне. Безмолвно взвыла, стиснув зубы:
«Чёрт бы её побрал, эту психометрию! Теперь, спустя десять лет, знаю, как называется мой “дар” – видеть и предвидеть, чувствовать, узнавать сведения о предмете или человеке, лишь посмотрев мгновение: психометрическая читка, психометрия, визуальное снятие информации с объекта, с его ауры.
Многому научилась в Конторе. И научила многих, поразив до разинутых ртов.
Бурят вообще только на Вы и во множественном числе обращался, словно во мне не одна сущность существует, а сонм! Так и поздоровался в первый раз:
– Входите, пожалуйста. Меня о Вас предупредили… – осёкся, поперхнулся, побледнел смуглой кожей, глаза сузились ещё больше, осип голосом. – Здравствуй…те, пани. Проходите сюда, присаживайтесь, всем места хватит…
Прыснула тогда по глупости: “Пьян, что ли? Троится в глазах?” А йог всё смотрел за мои плечи, явно видя там… Хрен его знает, кого и сколько! Так и не раскололся! Лишь просил быть осторожной в желаниях и выражениях:
– Ваши слова – оружие. Остерегайтесь его применять часто, эта сила может полностью завладеть Вашим разумом.
Вот так-то.
С тех пор часто шучу:
– Девчонки, стройся! Чья очередь заступать на дежурство?
Или того хуже:
– Чей мужчина на горизонте? Выходи, сама разбирайся с ним…
Ох, и дошучусь… Хотя… не потому ли парни так кидаются? Видят во мне своих кармических возлюбленных? Потому и кричат в исступлении:
– Единственная! Я нашёл (узнал) тебя! Так долго искал!
Поневоле поверишь в множественность душ… Если это так – во мне их не один десяток! Да меня просто физически не хватит на всех… Разорвут ауру в клочья… Не выжить…»
Усевшись на деревянный пол трибуны, свесив ноги над стадионом, долго молчали, думая каждый о своём.
Борис опомнился первым.
– Я испугался за тебя, Мариша, – голос дрогнул, прервав тишину позднего вечера. – Честно! Ты опять была в самой гуще – так и до беды недалеко!
Схватил в объятия, прижавшись дрожащими губами к её виску, где нервно бился пульс.
– Ты что, совсем без головы? Тебя когда-нибудь просто убьют, если не перестанешь везде лезть! Пырнут ножом, и всё…
Мари было больно от железных прутьев-балясин висячей трибуны-балкона для почётных гостей: холодили и жгли ноги в районе бёдер через шёлковое светло-серое платье, на котором сумрачно темнели какие-то пятна.
– Кровь, – проговорила тихо.
Этим сразу напугала Борю – отпрянул!
Хмыкнула: «И крови ты боишься, паря. Гемофобия».
– Наверное, Иринкина, когда оттаскивала от Вени. Жаль платье, красивое было… Французский «мокрый» шёлк. Дефицит…
– Нет, ты сумасшедшая! – заорал. – Я места не нахожу от страха за неё каждый день, а она – «платье жалко»! Нет, ты точно без башки стала в своей Москве! Или подменили её тебе!
– Ты об этом и хотел поговорить? – спокойно, лишь посмотрев искоса. – Я устала, Боря. Если это всё, я, пожалуй, пойду…
– Прости. Нет. Не об этом…
Погрустнел и задумался. Решался очень долго. Тихо выдавил:
– Касым…
– Ему стало хуже?! – захлебнулась смертельным ужасом!
Вскинулась, вскочила, взлетела серо-жемчужным облачком и… бросилась к выходу трибуны, зацепив подол шёлкового платья о заусенцы на прутьях решётки. Не сразу заметила это. Намеревалась бежать к Касе, не до платья было в эту минуту!
– Дома? В клинике? Где? Ну?..
– Стой ты!
Тоже вскочил на ноги, догнал на дорожке под окнами родной школы, схватив за руку так же, как её уже хватали и Жорик, и Нура здесь же, на этом самом месте!
– Остановись! Ты же не дослушала!..
Стоял напротив, смотря обречённо, убито, поражённо, что ещё сильнее было заметно в ярком свете полной луны, заливающей ночной пейзаж торжественным, прохладным, серебристо-жёлтым сиянием.
– Дааа… Только услышала – соскочила, глаза в пол-лица от страха за него. Полетела…
Боль встала меж ними ощутимой стеной.
Отпустил девичью руку, отступил на шаг.
– Но не ко мне. Знакомая история, правда?
Увидев, как негодующе вскинула голову, полыхнув зелёными, светящимися в темноте глазищами, поторопился сказать:
– Касым согласился лечь в больницу, как только ты с ним поговорила. В тот же день. Не знаю, какие нашла слова, чем его так потрясла или что сделала… – захлебнулся воздухом и невыносимой горечью. – Он третью неделю… в Алма-Ате. Родичи всех баранов продали… Нашли нужное лекарство… Начал лечение… Прогнозы хорошие…
С трудом договорив, разочарованно опустил плечи, засунул дрожащие руки в карманы брюк. Сгорбившись, негодующе отвернулся, словно отгородившись спиной, и быстро пошёл со стадиона, не оглянувшись на любимую. Лишь безмолвно выкрикнул: «Не ходи за мной! Убью».
«Услышала», подчинилась, вернулась на своё место, села на деревянный, ещё тёплый пол трибуны. Облокотилась на перила, коснулась горячим лбом железных перекладин. Свесив ножки и болтая ими, как в детстве, задумалась, гладя порванное шёлковое платье нервными руками.
Подняла голову, выпрямилась, посмотрела на тёмные громады гор, выдохнула виновато:
«Так “чем его потрясла или что сделала”, говоришь? Да, Боря, кое-что сделала и нисколько об этом не жалею!»
Откинулась на поставленные сзади спины ладони, подняв к лунным потокам света уставшее лицо, нежно и печально улыбнулась. Вдруг вновь ощутила на губах лёгкую горечь камфары и солёно-кислый привкус крови. Перед глазами, вспыхнув ярко, всплыла картина того самого памятного вечера, вернее, раннего утра…
…Остывающий воздух, волны тёплого и прохладного ветерка из ущелья, кружевные световые пятна фруктового сада – лампа у входа пронизывает насквозь, смолистый запах камфары, ажурная тень листьев персикового дерева на лице и болезненном худом теле Касимки.
– …Так целуют только покойника! – возмутился, приподнялся на локтях и приник к губам в настоящем поцелуе. – А я ещё живой… – прошептал еле слышно.
Обречённо и потерянно опустил взгляд вниз, на дорожку возле топчана: чернела, вызывая ощущения пропасти, провала в никуда. «Должно быть, в Джаханнам или прямиком в Хутамат*?..»
Упав на колени в прохладную густую траву клевера белого – амории, нежно подняла мужскую голову руками на уровень мерцающих, колдовских, зелёных омутов, наполненных бирюзовыми слезами, дождалась, когда зардевшийся Касым посмотрит, и приблизила губы к его губам.
– Докажи.
…И только струи ветра на влажной коже, оглушающие трели цикад, плач совы-плаксы в ущелье, еле уловимый далёкий гул низвергающейся вниз воды водопада.
«Вода падает. Падает… Падаем и мы… В любовь…»
…Прижавшись к мокрому плечу Симы, вдруг укусила сильно, до крови!
Удивлённо охнул, вздрогнул, ещё часто дыша, посмотрел на выступившие капли на своей коже и на губы девушки в алых разводах.
– Тавро?
– Да, чтобы не забыл своего обещания…
Прильнула в прощальном поцелуе, проводя пальцами по скуластому лицу; едва касаясь, нежно по худым плечам Каси, тонким рукам и костлявому позвоночнику, остро выпирающему из-под кожи, вызывая новую волну жаркого трепета и хриплого низкого волнующего стона.
– И жил, помня меня и эту ночь. Нашу сокровенную ночь…
Вцепившись немилосердно ногтями в мужскую спину, вновь в затмение, в крики, в пожар, в древнюю страсть, что выше неба и сильнее смерти…
«…Так, говоришь, он согласился поехать на лечение? В то же утро? Что ж, тогда всё было не напрасно. Никто не в праве меня за это судить! Мерило – жизнь Касыма. Всё остальное – пыль. Важна человеческая жизнь, ни больше, ни меньше.
Говоришь, не к тебе побежала? Но ты здоров и силён! Тебе не угрожает изверг-муж или смертельная неизлечимая хвороба.
И с головой у меня порядок, паря! Просто ты опять всё себе придумал. Не моя в том вина. Держусь в рамках. Всегда.
Покачала головой, разрушая причёску – досталось и ей в драке. Помолчала в мыслях. Продолжила анализ:
– С седьмого класса ни разу не дала понять, что ты мне больше, чем друг, не так ли? Сам всему был свидетелем: увлекалась, но не тобой, заигрывала, но не с тобой, любила, но не тебя.
Знакомая история, говоришь? Да, очень. Но что же здесь поделаешь? Против зова души, сердца и тела не пойдёшь, Боря! А я тебя не слышу, не чувствую, не ощущаю. Не тем ты голосом поёшь, что ли? Или не на том языке тела говоришь? Или не пахнешь по-особенному для меня? Чем-то древним, что когда-то давно, тысячи солнц и лун назад, уже ощущала?
Прости, друг и “молочный брат”. Видимо, тебе в грудничковой группе слишком часто давали бутылочку с молоком моей мамы. Не потому ли не вижу в тебе мужчину? В интимном плане для меня ты настоящая “невидимка”. Только брат и друг.
Села ровно, устало поводила шеей, потирая рукой, грустно улыбнулась, продолжая безмолвную беседу с тем, кто не выдержал отношений по неозвученным ею правилам:
– Да… вечерок выдался: танцы, радость, шутки, счастливые лица сельчан и… кровь на лице Иринки, драка, почти убийство, а потом опять смех.
Лишь мне совсем не смешно, а так страшно, что сердце застыло и висит над пропастью смерти, поджав ножки от ужаса и радости предвкушения конца:
– Всё? Уже?.. Ура!
Только вопросы цепляют за жизнь калёными крючьями, бьют в поддых железным кулачищем трезвомыслия, под самую ложечку, туда, где сердце:
– Кто я? Что я? Зачем? Как посмела? И вообще, кто дал право? Тоннель? Дар? Множество душ? Мол, если одна сгинет, не выдержав, другая придёт на смену?..
– Кошка нашлась, ё-маё…
По усталому лицу поползли слёзы: сожаления и признательности, облегчения и радости, горечи и боли от предстоящей разлуки с теми, кого уважает и ценит, кого терпит и кого любит. Тяжело выдохнула, передёрнувшись тонким и тощим, немощным тельцем.
– Страшный получился вечер. Чистилище души какое-то. И мука.
Посмотрела в ущелье, залитое лунным сиянием, восхитилась красоте и величию. Отвлеклась немного, потянуло на размышления о вечном:
– Да… страдание… Всем сейчас больно: Венику, Иринке, Боре, мне и… Касе. Там, среди больничных стен и чужих людей, ему больно от сознания, что я не приеду навестить, не попрощаюсь перед отъездом и не увижу больше никогда, – замерла дыханием, распахнула глаза, решила твёрдо и бесповоротно. – Надо уговорить Сергея. Пусть узнает аккуратно, где Кася. Плюну на условности, скромность и их законы! Съезжу и попрощаюсь с Симкой. Это нужно для меня. Очень-очень…
Почувствовав, что голова начинает мучительно гореть от тяжких дум, тяжело встала и пошла домой. Смирилась и сдалась, отложив мысли на потом:
– Стоп, Машук. Всему своё время. И раздумьям тоже. Захмелела от них уж… Завтра, возможно, будет горькое похмелье».
* …в Джаханнам или прямиком в Хутамат – ярусы-этажи мусульманского ада.
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
Фото из личного архива: угол школы, трибуна (справа); с подружкой учимся свистеть. 70-е гг.
http://www.proza.ru/2013/02/09/358