Окаянное покаянное

Анатолий Сударев
Всем! Всем! Всем! Тем, кто меня читает. Целенаправленно или по чистой случайности.
Автор сим извещает, что им опубликованы бумажные версии двух новых книг. Их можно приобрести на:

"Без дна" (Авантюрный роман на фоне взбаламученного социума)
http://knigi-market.ru/2355/

"Трудное бабье счастье" (Роман о судьбе)
http://knigi-market.ru/2899/
Милости просим.


1.
На дворе 1976 год. Мне едва пошел двадцать второй. Я  студент ленинградского государственного Университета имени Жданова. Подрабатываю летом в качестве гида ВАО «Интурист». Я молод, здоров. Я smart boy. Я по уши в цветнике из очаровательных  девичьих лик. Я как… Нет, sorry, не пчела, поскольку пчела женского рода, - как шмель, облетающий свои угодья. Захочу - сниму взяток с этого цветка, захочу - с другого.
И при всем том, я -  круглый идиот. 
Ближе к концу туристического сезона, вот-вот и придется возвращаться под своды  альма матер, впереди еще два года обучения,  мне доверили пожилую чету из США.
 Мистер и миссис… Время прошлое, но я до сих пор держу в памяти их фамилию от того, что года три после той нашей встречи получал от них аккуратно под Рождество яркую поздравительную открытку;  до сих пор храню  эти открытки  в своем архиве. Так вот, - мистер Бернис и миссис Бернис. Что сказать о них? Ничего особенного. Оба  приятно пахнущие и неизменно приятно улыбающиеся фарфоро-зубыми  улыбками.  Типичные пожилые, обеспеченные, довольные собой, в частности, и уже состоявшейся, приносящий им очень даже недурной дивиденд жизнью вообще. Средние американцы. Местожительство: город Огасто, штат Мэн. Мистера Берниса предпочтительнее было бы величать доктором Бернисом, поскольку он врач-проктолог, и в Огасто у него частная клиника.
Процентов девяносто пять путешествующих по миру, это особенно касается американцев (мое личное суждение), совершают периодические вояжи по миру не от скуки, не ради новых впечатлений (им и дома, в общем-то, живется совсем не скучно, впечатлений – пруд пруди), а единственно с целью, чтобы по завершении тура поведать своим друзьям-знакомым, в какой еще экзотической стране  они побывали, доказывая это на примере или приобретенных или созданных ими персонально проспектов, фото, диапозитивов. Теперь еще и видео.  А потом сравнить улов: у кого больше, у кого экзотичнее. В этом вся фишка!
Ровно такой же была и парочка «моих» американцев. Их пребывание в Ленинграде должно продлиться четыре дня. Первый день – обзорная экскурсия по городу. Невский (мои подопечные остановились в Европейской), Дворцовая площадь, Стрелка Васильевского острова, Петропавловская крепость и т.д. и т.п. ). Выполнено! День второй –  Петродворец: Большой дворец, Монплезир, Самсон, разрывающий пасть… Выполнено! На третий день намечена поездка в Пушкино, но погода закапризничала, подул сиверко (повторюсь, - конец августа) , и мистер… или все-таки лучше доктор Бернис… обращается ко мне с  неожиданным предложением:
-Вы знаете, мой дорогой… - Принимая, видимо, во внимание временную разницу в нашем появлении на свет, на деле он обращался ко мне еще более, что ли, фамильярно: “My dear boy”. – Может, вместо… как вы это называете?
-Пушкино. В честь поэта Пушкина. Солнце нашей поэзии.
-Да-да, я знаю, но… Что я, что  моя жена…  Мы не большие поклонники  поэзии.  Но зато у меня есть родственник в Ленинграде. Мой двоюродный племянник. Я знаю, что он тоже врач. У меня есть адрес, где он живет. Даже телефон. Мне стоило очень больших трудов все это раздобыть. Я звонил несколько раз, но каждый раз кто-то отвечал мне очень как-то… невежливо. Не думаю, чтобы это был мой племянник. Мне бы очень хотелось его навестить и если вы поможете нам  в этом… Сопровождая нас… Мы с Джеммой останемся вам крайне признательны.   
-А на каком вы, простите, звонили?... На каком языке разговаривали?
-Разумеется, на английском. Другого языка я не знаю.
-А вам отвечали?
-На русском. Но так  как-то при этом … странно. Слов - нет, не разберу, а смысл все равно  при этом  понятен. В  отрицательном смысле. Словно меня куда-то постоянно посылают.   
-А номер телефона вы мне можете назвать?
-Конечно! Конечно!
Мы все втроем стоим в вестибюле гостиницы Европейская.  На нас смотрит хорошо знакомый мне швейцар:  терпеливо ждет хоть каких-то чаевых. Доктор Бернис суетливо достает из-за пазухи свою пухлую записную книжку, перелистывает ее.
-Не спеши, Томми, - заботливо замечает нежно относящаяся к мужу миссис Бернис. – Делай все аккуратнее. Не забывай: тебе противопоказано волноваться.
-Да-да, я никогда об этом не забываю, моя дорогая.
Наконец, доктор находит нужную страничку:
-Его зовут Николас. Да, мне стоило больших трудов все это разузнать. Его отца звали…. Илюша. Мы с ним когда-то играли в горелки.  - Слово «горелки» он произнес чисто по-русски, иначе б я его вряд ли  понял. Он буквально сказал: « We used to play gorelky”.  – Мне шесть и ему шесть. Мы с ним одногодки.  В Киеве. Во дворе дома на улице Большая Владимирская. Там, помню,  росла огромная… То ли липа, то ли платан. Тут я могу ошибаться.
-Не волнуйся, - волнуется жена Джемма. – Тебе это крайне запрещено.
-Интересно, откуда ты постоянно это берешь, что я волнуюсь? 
-Когда же все… это? – Я был немного растерян.
-Вы имеете в виду горелки? Восемнадцатый год, мой дорогой! Восемнадцатый год! Почти сразу как убрался Пэтлура. –  Да, он произнес эту фамилию именно так. – Мои после этого сразу же упаковали вещички и уехали. При Пэтлурэ у них еще были какие-то надежды. После - никаких. Словом, уехали навсегда. Хотя у моего деда, по воспоминаниям,  была там распрекрасная аптека. На Бибиковском бульваре.  Сейчас на том месте – овощной магазин. Мы там были. В основном, торгуют харбузАми.
-Не переживай, возьми себя в руки.
Я взглянул на страничку записной книжки, ту, на которой был записан номер телефона. Телефон-автомат у меня под носом, я набирал номер и одновременно бросал взгляд в записную книжку.
-Ну! – услышал в ответ хрипловатый мужской голос. – Чего сопишь? Говори.
-Мне нужен Николас… Простите, Николай… Николай Ильич…
-Да достал ты уже , парень,   меня  этим твоим  «Николай Ильич»! – С места в карьер взвился владелец  голоса. – Сколько ж можно еще и еще разов повторять? Глухой, что ли? Вот, будет платить за телефон, как все другие нормальные советские люди платят, так и будет им телефон. А пока не платит, пошли вы все… - Теперь я догадался, какие слова доктору удавалось распознавать даже без перевода.
Доктор вопросительно смотрел на меня, миссис Бернис с тревогой наблюдала за мужем.
-Вы когда хотите? – поинтересовался я, возвращая  на рычажок уже молчащую трубку.
-Завтра… Завтра суббота. Шабат. Если Николас сохранил преданность вере предков… Мне кажется, он вполне мог бы ее сохранить, потому что мой дед, киевский аптекарь, был самым настоящим иудеем, и все его потомки, которых я знаю… Вот Джемма подтвердит.
Джемма поспешила утвердительно покивать головой, облачно тревоги, однако,  не покидало ее тщательно загримированное сухой пудрой лицо.
-И если это так, он будет проводить завтра время в кругу семьи. В благочестивых молитвах. Как раз то, что нам надо. Мы присоединимся к его молитвам.
«Да-да. Присоединитесь вы. Ишь чего захотели!».
-Время.
-Джемма немного подустала за эти последние дни, поэтому мы решили первую половину дня посвятить исключительно отдыху. Но к двум часам мы будем уже… вполне.  Верно, моя дорогая?
-Даже к половине второго, - уточнила миссис Бернис.
-Вы, наверное, первый раз у нас? – почему-то догадался я.
-Да, первый. Прежде отчего-то боялись. Что меня… Как это? «За ушко да на солнышко», - это доктор произнес на русском.
-За что?
-Н-не могу сказать… Хотя бы от  того, что здесь родился… Но сейчас не те времена. Мирное сосуществование… Ну что, мой дорогой? Как вы?
-Да нормально, - успокоил я доктора.
Сам даже такому повороту обрадовался: вместо того, чтобы   уже, может, раз в пятидесятый за это лето тащиться в уже опостылевший Пушкино, таращиться на уже снящиеся  по ночам завитушки Голубого салона или Арабескового зала в Большом Екатерининском дворце, плакаться о судьбе бесследно пропавшей Янтарной комнаты, смогу завтра с утра также отоспаться.
Уже расставшись с супругами, подошел к окошку сервис-центра, перезаказал  интуристовскую машину с десяти утра на тринадцать-тридцать и с легким сердцем отправился на уже намеченное накануне свидание со своей очередной «любовью до гроба».

2.
Дом, в котором,  по сведеньям  доктора, должен был проживать  его двоюродный племянник, находился на улице Марата. Номера его я не запомнил. Также не оставил  в моей памяти ни малейшего следа и его архитектурный облик. Так что, если б передо мной сейчас стояла задача его отыскать, - нет, не получится. Если только чисто случайно. Если крупно повезет.
Как с раннего утра зарядил нудный дождик, так и не прекращался весь день. Середина дня, а в некоторых окнах уже горел электрический свет. Какая удача, что мне не надо сейчас топать, прикрываясь финского производства зонтом,   по дорожкам регулярного Старого сада или, тем более, открытого всем непогодам пейзажного Английского, набирая дождевую влагу в мои прохудившиеся, хотя и выглядевшие при этом все еще щеголеватыми,  с загнутыми носками ботинки немецкой фирмы Петер-Кайзер.
На двери, за которой, если верить доктору, должен был проживать его двоюродный племянник, три кнопочки. Есть какие-то объясняющие бумажки, но  на лестничной площадке темным-темно, поэтому я нажимаю ту, к которой я почему-то преисполнился наибольшего доверия.
-Жень, открой дверь! – Доносится из-за двери женский голос. – Только сначала спроси, - кто.
Нет, никто ничего не спросил. Дверь широко распахнулась, я первым, как и полагается в таких рискованных случаях, - я ведь несу не только моральную, но и вполне подотчетную ответственность за физическое состояние этой парочки, - инстинктивно  при этом зажмурившись, -  переступил через порожек и… едва не уткнулся животом в воинственно устремленную на меня швабру.
-Стой! Кто идет!
Открываю глаза: передо мной пацанчик лет десяти, со сползшей набок явно заимствованной у взрослого  бескозыркой.
-Женя! Не хулигань! – Прежний женский голос.
Паренек делает пару четких шагов  назад, опускает швабру и, вытянувшись в струнку, делает «под козырек».  Я, как передовой отряд,  выдвигаюсь вперед, но вскоре застываю вновь, несколько обескураженный тем, что вижу: довольно больших размеров кухня, но выглядит, скорее, не кухней, а парилкой. И понятно, отчего. На всех четырех конфорках газовой плиты стоит по ведру воды; вода, понятное дело, нагреваясь, испаряется, оседает на широком оконном стекле, конденсируется и, наконец, стекает вниз струйками, завершая, таким образом, свой короткий цикл существования.  Кроме испаряющихся ведер в этом замкнутом пространстве, на табуретках, стоит еще и огромное цинковое корыто, в котором, по локоть с задранными рукавами, полощется заурядного вида женщина средних лет.
Пока я, слегка, таким образом обескураженный,  стою и соображаю, что мне делать дальше, вслед за мной на кухню подтягивается и мой арьергард в лице доктора  и миссис Бернис.
Женщина какое-то время, разогнувшись в пояснице, смотрит на нас, я смотрю на нее, паренек по-прежнему, как монолит, даже не мигая, со своей бескозыркой, стоит, отдавая честь, мои американцы смотрят, я этого не вижу, но чувствую, - смотрят почему-то исключительно на меня. Я их – в данный конкретный момент – путеводитель в этом странном, чреватом самыми необычными приключениями и сюрпризами  мире.
-Простите… - Наконец, решаюсь я. – А… Бернис… Николай Ильич… здесь проживает?
-Берниса - не знаю, - надо отдать должное женщине, она, кажется, испытывала наименьшую степень растерянности. – А Николай Ильич – да, проживает. Афанасьев, правда, его фамилия.
Уже потом я узнал, что предусмотрительный отец Николая Ильича сменил несколько сомнительную, по его личным ощущеньям, фамилию Бернис на более комфортную фамилию  его жены еще в 38 году.
-А… как?
-Да идите по коридору, их дверь будет вторая справа.
-А он?... То есть они?
-Дома, дома. Как раз обедают. Во время пришли.
«Ага. Обедают, а не молятся. Уже хорошо». Я бросил взгляд на своих американцев. В их обращенных ко мне глазах  я прочел абсолютное доверие к себе. Я не мог обмануть их ожидания. Кивком головы дал понять, что нам следует пройти. Только двинулся с места, паренек на часах ожил, и вновь выбросил вперед себя ту же швабру:
-Кто сильнее? Бородатые поморцы или узкоглазые японцы?
-Поморцы, поморцы, конечно, сильнее, - я поспешил с ответом.
-Женя! Сколько раз об одном и том же? Не хулигань!
Дверь «вторая по коридору справа» была слегка приотворена, я в нее постучал, но не получил ответа. Тогда решился войти, не дожидаясь разрешенья. Комната довольно просторная. Лепнина на потолке. Изразцовая печка. Мебель сплошь антиквариат, но потрепанная.
Да, женщина-прачка оказалась права: все семейство сидело за столом, -идиллическая, патриархальная картина, -  видимо, это было их время обеда. Пожилая женщина с половником в руках, она, кажется, только-только успела наполнить чью-то тарелку. Еще женщина лет тридцати, на коленях которой  сидела девочка двух от силы лет. У единственного мужчины, это, как я заключил,  и был искомый нами племянник, тарелка была уже наполнена, и он только-только  зачерпнул ложкой и начал подносить ложку ко рту…  И ровно в этот момент  - вот незадача, -   вошел я!  Ложка эта так на пару мгновений и застыла где-то между небом и землей, а буквальнее – между нёбом и тарелкой.
-Извините, - произнес я, - что мы так… как-то… Без предупрежденья. Я из «Интуриста». И привел вам  ваших гостей… то есть родственников  из Америки.
Тут же на авансцену, в подтверждение моих слов, как черти из табакерки, в комнату  вошли и оба моих американца. 
Еще мгновение всеобщего оцепенения, потом Николай Ильич делает судорожную попытку подняться из-за стола, делает это крайне неловко, задевая какой-то частью своего тела  чем-то жидким  наполненную тарелку. Тарелка со всем ее жидким содержимым опрокидывается  ему на колени. Николай Ильич невольно вскрикивает, - не столько, как я понимаю, от того, что ошпарил себя, сколько от ощущения неловкости создавшегося положенья. Ребенок, мгновенно испугавшись, начинает биться в истерике. Женщина, на коленях которой девочка сидит, начинает ее успокаивать. И, наконец, пожилая женщина выпускает свой половник на пол и к нему мгновенно подбегает предприимчивая кошка, начинает его жадно облизывать.
И только сейчас, только в это мгновение, мою легкомысленную голову  впервые осеняет: «Господи! Что я наделал?».

3.
Осенить-то осенило, но что сделано, то сделано. Прошлое, будь даже пятиминутной давности, уже не вернуть.  С ним, этим прошлым, уже как-то надо жить, к нему приспособляться. Я исполнил, видимо, уготованную мне свыше  свою черную роль – свел «два мира-две системы» приблизительно на тридцати квадратных метрах комнаты в коммунальной квартире на улице Марата,  - а теперь вынужден вернуться к своей нормальной роли статиста-толмача. Единственное, что позволил себе совершить: устрашающе прикрикнуть на кошку «Брысь!» , подобрать с пола половник, вернуть его в дрожащие от испытываемого ею волнения руки пожилой женщины. 
Надо отдать должное моим американцам:  видимо, тоже сообразили, что сделали что-то не так, донельзя сконфузили хозяев и решили хоть как-то исправить положение. Миссис Бернис предложила пожилой женщине помощь в уборке: содержимое тарелки пролилось не только на колени Николая Ильича, но частично и на пол (предложение было вежливо отклонено). Доктор в выраженьях, которые я даже не посчитал необходимым переводить – настолько они были красноречивы, - призывал своего двоюродного племянника к спокойствию  (“Come on, come on, Nickolas”). Как бы то ни было, первоначальные треволнения постепенно улеглись. Николай Ильич, - сморщенный, лысенький, жалконький, с постоянно сваливающимися на кончик носа очками, со смешно оттопыренными ушами,  - исчез на какое-то время за перегородку слева, чтобы поменять подмоченные, как вскоре выяснилось, гороховым супом брюки. Не унимался ребенок, - поэтому женщина, на коленях которой ребенок сидел, сочла за лучшее уединиться с ним за другой перегородкой, вправо. Таким образом, мы остались на какое-то время наедине с пожилой женщиной.
-Вы, насколько я понимаю, жена моего покойного двоюродного брата Илюши, - первое, в чем хотел удостовериться доктор, обращаясь к пожилой женщине.
Та, тихим робким голосом, подтвердила, что это действительно так. Назвала себя:
-Марья Ивановна.
-Отчего он умер?
-Гастрит.
-От гастрита помирают? – несколько озадачился доктор.
-Запущенный гастрит, - уточнила Марья Ивановна. – Ему делали операцию, но неудачно.
-Я узнал о его кончине от дядюшки Мойши…  Нет, конечно, вы его не знаете… Когда разыскал ваш адрес, прислал вам письмо с выражением соболезнований.
-Мы его не получали, - поспешила, правда, несколько пряча при этом глаза, объясниться Марья Ивановна. – Должно быть, потерялось в дороге.
-Мы расстались еще совсем крохотными… Но я на всю жизнь его запомнил… Очень бойкий. Постоянно во всем опережал меня. Я обижался, а он так бурно радовался. Кем он был при жизни?
-Краснодеревщиком, - коротко сообщила Марья Ивановна. Она вообще не выказывала большого желания говорить о себе, или о муже, - и я ее понимал.
-О! Это замечательная профессия. Краснодеревщики это… Я врач, и то не всегда зарабатываю столько, сколько зарабатывают краснодеревщики.
-Да, - поспешила согласиться Марья Ивановна. – Мы всегда…. Мы никогда ни на что не жаловались.
-А вот  ваш сын решил стать врачом.
-Да-да. Врачом.
-Не менее замечательная  профессия!
-О да, - как-то немножко трагично это прозвучало у Марьи Ивановны.
-Я тоже врач. Проктолог. А какова его специализация?
-ЛОР.
-Как?
Тут вмешался я, чтобы, отчасти, облегчить задачу Марье Ивановне, отчасти, чтобы продемонстрировать свое знание медицинских терминов:
-Отоларинголог.
-Но это прекрасно! Джемма, ты слышишь, Николас отоларинголог! Да, у меня есть хорошие знакомые, работающие в этой области. Хорошая специализация. Пользующаяся неизменным спросом. Без работы такие специалисты никогда не сидят… А эта молодая женщина… с ребенком? Это, должно быть, жена и дочь Николаса?
-Нет, это моя дочь и внучка. Сам Коля неженат.
-Хм… Вот как?
Нет, что-то явно не складывалось в голове, в сознании моего американца, в той картине, которая постепенно, мазок за мазком,  возникала перед ним. Как-то не совпадали концы с концами, и оставались белые пятна, лагуны.
 – А эта… женщина?… Сразу у двери… Она стирала.
Видимо, он хотел понять, какое родственное отношение к его двоюродному племяннику имеет ТА женщина и ее «крутой» сынок в бескозырке, и я решил,  что настало и для меня время заняться элементарным ликбезом с доктором Бернисом. Не все же дворцами и фонтанами восторгаться, пора спуститься с небес на землю,  в противном случае, вопросы будут накапливаться, как снежный ком и бедной Марье Ивановне придется совсем худо.
-Вы когда-нибудь слышали о таком понятии, как коммунальная квартира? – Я перевел буквально, как «communal flat». - Это что-то вроде «hostel».  – Слово близкое к русскому «общежитие».
-А! – живо откликнулся доктор Бернис. – Это я знаю. Сам жил когда – то в хостел. Когда был студентом.
-Ну вот, - а здесь, у нас, необязательно быть студентом, чтобы жить в хостел.
-Вечные студенты?
-Да, что-то вроде этого.
-Но… в нашем хостеле не было собственной прачечной, мы обычно сдавали…
-А у нас, представьте себе,  есть!
И это «А у нас есть!» прозвучало у меня почти, как «Победа осталась за нами!».
-Следовательно… та женщина, которая стирала…
-Да, она тоже.
И в этот момент из-за перегородки слева вышел преображенный Николай Ильич: прифранченный, в своем парадном костюме, сшитом на фабрике «Большевичка», при галстуке.
-Знаешь, Николас… - Мгновенно прокомментировал доктор Бернис. - Ты так удивительно походишь на своего прадедушку - аптекаря! У нас сохранились его фотографии. Правда, Джемма ?Ты тоже так находишь?
-Да-да! – живо согласилась миссис Бернис. – Я сама на это обратила внимание. Поразительное сходство.
- А еще у меня фотографии твоих двоюродных братьев и сестры. Они все, как один, шлют тебе… вам всем  самый горячий привет, приглашают в гости…   И мне бы очень хотелось… Вы позволите, я?...
Марья Ивановна быстро сообразила, - пригласила дорогих гостей к столу. От горохового супа они вежливо отказались, а доктор  извлек из принесенного им с собой «дипломата» альбом с фотографиями.
-Мне очень хочется…. Чтобы вы…
-Только, пожалуйста, - деликатно попросила миссис Бернис. – Постарайся не волноваться.
-Хотя бы краешком глаза… Вот это Джеймс – старшенький… А это Джимми – младшенький… Дженифер… Здесь, правда, она еще совсем малышка. Там, подальше, увидите ее настоящей дамой. Джеймс умница, каких поискать. Научился считать до тысячи, когда ему не было еще пяти лет. Сам пробивал себе дорогу. Вы знаете, за хорошее образование в Америке надо хорошо платить. Он мне не стоил почти ни цента.  Сейчас большой человек в Бэнк оф Америка. Заведующий отделом. С ежегодным доходом до двадцати миллионов. Мне о таком и не снилось… Джимми… Он совсем другой. Больше увлекается художествами. Особенно по молодости. Закончил Гарвард…  Тридцать  пять тысяч долларов в год.  Попробовал себя во многих областях. Сейчас , на паях со своим тестем,  совладелец крупного арт-центра, организатор выставок. Коллекционирует картины. Но до сих пор сожалеет, что сам не стал художником… У Дженифер….Посмотрите, какая она здесь! У нее другая страсть.  Борется за права животных. Развелась с мужем только из-за того, что тот невежливо обходился с ее собачкой. Но это не мешает ей тратить огромные средства на приюты. Муж при разводе оставил ей очень приличные деньги. Также много путешествует. Собирается в Россию… Простите, в СССР. Мечтает повидаться с вами…  Это наш с Джеммой дом… Как видите, очень скромный, но мы собираемся его перестраивать. Вот здесь у нас будут зеленые лужайки, цветник, а здесь маленькая липовая роща. Пока все в проекте…  А это моя клиника… Юбилей. Нам десять лет… Я принимаю пациентов…
-Извините, - я, кажется, впервые за все время услышал, как звучит голос Николая Ильича, - абсолютно такой же, как у Марьи Ивановны: очень тихий, робкий. – Но мне надо… В свою… клинику.
Доктор  поднял на двоюродного племянника удивленные глаза:
-Как? У тебя ТОЖЕ клиника? 
-Д-да… - Николаю Ильичу было неловко продолжать, и он обратился взглядом ко мне, видимо, рассчитывая на помощь.
-У него не своя, а государственная клиника, - объяснил я доктору.
-А, государственная. Да-да, понимаю. У нас тоже есть. Там лечатся на велфере. В основном, пуэрториканцы… У тебя какой-то срочный вызов?
-Нет. Просто у меня сейчас обеденный перерыв. Вот-вот закончится.
-Ты работаешь по субботам?!
Николай Ильич на это только пожал плечами.
-В таком случае… Прошу прощенья… Право же, я этого не предполагал... Мы с Джеммой очень огорчены, что помешали тебе, как следует пообедать… Ты же  фактически так ничего и не поел. Эта… твоя клиника… она далеко?
-Нет, в пяти минутах ходьбы отсюда, поэтому я и обедаю обычно дома.
-Мы с машиной. И могли бы подвезти тебя. – Доктор обратил свой взор на меня.
-Разумеется, - поспешил подтвердить я. – Никаких проблем.
-Ну вот и отлично!
Процедура прощания. Доктор и миссис Бернис еще раз извинились перед Марьей Ивановной, что так неудачно вклинились и нарушили ход обеда. Доктор от души пригласил Марью Ивановну, разумеется, вместе с ее сыном и дочкой (которая, кстати, так больше из-за перегородки и не появилась)  к себе в гости, оставил свои визитные карточки и еще пару каких-то свертков:
-Это вам… Наши сувениры.
У комнатной двери в коридоре стоял тот же бравый паренек с той же шваброй: видимо, выполнял роль бдительного часового. При виде нас, выходящих из комнаты, четким печатным шагом вышел на середину коридора, приложил руку к бескозырке и доложил:
-Р-равнение на с-середину! Товарищ командир, за ваше отсутствие в  части никаких происшествий не произошло!
На кухне к этому моменту паров стало поменьше, зато добавился сквозняк: женщина-прачка распахнула обе оконные створки, и ветер гулял по квартире, как лихой подвыпивший казак на своем скакуне по степи: куда и как попало.
-Коля! – успела прокричать сыну в спину проводившая нас всех до выходной двери Марья Ивановна. – Не забудь. Будешь возвращаться домой, - зайди в сапожную мастерскую. Дунины башмачки должны быть готовы… И стельки, посмотри, чтобы при них были. Зимние. Они обещали. 

4.
Поликлиника, действительно, оказалась буквально за углом: только уселись в машину, как Николаю Ильичу уже приходилось из нее вылезать.
-Послушай, Николас, - Николай Ильич еще не успел покинуть салон машины, как доктор обратился к нему.  – Мне ужасно хочется посмотреть, как тут… все… у вас. Хотя бы краешком глаза. Это ничего, если я зайду вместе с тобой?
Николай Ильич испытал вполне понятное для меня замешательство, и я еще  раз решил придти к нему на выручку:
-У нас тут строго.
-В каком смысле?
-Надо получить разрешенье.
-У кого?
-У начальства… Да, у заведующего. Иначе у Николая Ильича могут возникнуть неприятности.
Я-то думал напугать доктора этим начальством, но получилось ровно наоборот: только еще больше его раззадорил.
-ОК! – Доктор решительно вышел из машины. – Тогда проводите меня к заведующей. Не думаю, чтобы коллега мог отказать коллеге. Такого в жизни не может быть.
Видимо, все-таки в миссис Бернис благоразумия было несколько побольше, чем у мужа. Она попыталась вмешаться в ход событий.
-Может, действительно не стоит, Томми? К тому же ты уже перевозбужден…
-Я отлично себя чувствую! Как никогда. Меня это все… окрыляет и вдохновляет. Я должен иметь представление, как работается близкому мне человеку. Я обещал своим сыновьям и дочери… Тем более, что он так удивительно похож на моего дедушку.
Вид у доктора был таков, что возражать ему, чинить препятствия казалось лишенным всякого смысла.
Итак, я попросил водителя, чтобы тот нас терпеливо дожидался, и мы все вчетвером стали подниматься по разбитым ступенькам лестницы. На стене, рядом с дверью, вывеска: «Городская  поликлиника №…». Право же, номера я не запомнил.
Неприятно удивила дверь, у нее была такая тугая пружина, что даже готовый к этому испытанию, идущий впереди всех Николай Ильич справился с ней не сразу. Но еще большая неприятность поджидала нас сразу за дверью.
-Ну куда пресся? Ты! Ты!  Куда как стадо слонов  претесь?
Такими словами встретила наше появление в вестибюле стоящая у двери, вооруженная шваброй, одетая в синий халат,  с мокрым подолом пожилая ведьмоподобная уборщица.
-Не видите,  что тут у вас под ногами?
А под ногами была расстелена влажная тряпка, о которую, вероятно, всем входящим надо было непременно вытереть ноги. 
-В чем проблема? – вырвалось из доктора, естественно, на английском.
-О, господи помилуй, еще и иностранцы тут! – Иностранная речь, видимо, послужила дополнительным  возбудителем  ярости  уборщицы. - Мало своих болящих, так еще и иностранцы тут притащились. Лечились бы там у себя. Нет, к нам прутся. Что, видать, на дармовщинку захотелось?  Под ноги себе, говорю, смотрите.
-Извините, - пробормотал  Николай Ильич. -  Но мне придется… Я скоро. Я буквально сейчас. – Он тут же, не дожидаясь нашей реакции, куда-то метеором умчался, видимо, испытываемый им стыд поджигал ему пятки, он был готов сквозь землю провалиться. Умчался и оставил  нас одних в вестибюле поликлиники, заполненном посетителями, толпящимися у разного рода и назначения  дверей и окошечек. 
Мне по молодости еще почти никогда не приходилось бывать в поликлиниках. Кажется, единственный – года четыре назад, когда прищемил дверью указательный палец. Какие порядки существуют в подобного рода заведениях, узнавал, в основном, из  стенаний, которым предавались мои отец и мать. Догадался, однако, что, если мы сейчас не расстанемся с верхней одеждой, и не обзаведемся какой-то специальной обувью, нас могут поджидать другие неприятности. На моих американцах были плащи, я свой догадался оставить в машине. На то время, пока стоял в очереди в гардероб, оставил своих подопечных сидящими в освободившихся деревянных креслах. Доктор очень внимательно озирался по сторонам, а заботливая миссис Бернис, кажется, уговаривала его взять в рот извлеченную ею из ее сумочки какую-то пилюлю. Стояние в очереди заняло у меня почти пять минут. Стоило мне получить в руки номерки, как появился и запаренный, уже в медицинском халате, Николай Ильич.
-Пожалуйста, - обратился он ко мне. Взгляд у него был какой-то совершенно безумный. Лицо красное. Он сильно потел. Стекла очков выглядели, как оконные рамы в недавней пережитой мною и моими американцами сценке на кухне. – Извините…
Мне стало его искренне жаль.
-Вы не волнуйтесь. Они еще и не такое видели.
Сказал это не случайно. Доктор как-то, пока добирались до Петродворца,  живописно рассказывал мне, какие ужасы подстерегали их в трехгодичной давности туристической поездке в столицу Конго Киншасу. 
-Да-да, спасибо, я понимаю…  Однако ж… Мне надо пройти к Марианне Федоровне. Мне только что передали, она меня зачем-то срочно ждет.
Он сказал «МНЕ надо», но я почему-то воспринял это, как «НАМ надо». И в этом была своя логика: я, естественно, не знал, кто такая Марианна Федоровна, но догадался, что это и есть то самое начальство, без высокого разрешения которого дальнейшее пребывание иностранцев в поликлинике было невозможно.
Таким образом, я поманил к себе своих американцев,  и мы все пошли гуськом вслед за сгорбленным, словно он сейчас выполнял роль вьючного животного, Николаем Ильичем сначала по лестнице, потом вдоль коридора, мимо сидящих, дожидающихся, когда подойдет их очередь войти в кабинет,  больных.
-Как их, однако, у вас много, - успел на ходу поделиться со мной своими впечатлениями доктор. – Какая-то эпидемия?
-Дело не в эпидемии, - очень коротко и популярно объяснил я доктору – У нас медицина бесплатная.
-О! – Еще более коротко отозвался на это доктор.
Перед кабинетом, к которому подвел нас Николай Ильич, толпился народ. Это, правда, не остановило Николая Ильича, - он решительно, было,  взялся за ручку двери, но женщина, которой предстояло пройти первой, действовала еще более решительно. Она вскочила с кресла и бросилась грудью на дверь: возможно, она еще помнила о подвиге Александра Матросова.
-После меня! Я уже полчаса тут торчу!
Другие больные также заволновались.
-Черт-те что! Ходят и ходят, ходят и ходят, конца и края  нет. Времени другого больше нет.
-Это иностранцы, - кто-то догадался.
-Чего ж? Раз иностранцы, так им без очереди можно? Пускай едут к себе, там и ходят без очереди. Еще тут  порядки свои наводить.
Бедный Николай Ильич… Он бледнел и краснел. Пот по-прежнему лил с него ручьем. Он, кажется, сейчас уже ничего и никого не видел. Неизвестно, чем бы это все закончилось, если б не подошедшая к двери, видимо, медсестра с пачкой каких-то бумажек.
-Что это тут у вас? – добродушно, видимо, уже привыкшая к подобного рода сценкам успокоила бранящихся и волнующихся. – Криков много, а драки что-то не видно.  Нехорошо.  Где, спрашиваю, драка, товарищи?... Это же Николай Ильич. Кто его не знает? Заведующий ЛОР-кабинетом.  По неотложному вопросу. Не узнали?  А это…  Это его.  Пациенты. – Сама отворила дверь и гостеприимным широким хлебосольным жестом пригласила нас всех. – Проходите, товарищи…  Смелее, смелее.
Кажется, в намерения Николая Ильича первоначально не входило, чтобы мы зашли вместе с ним, но… надо было воспользоваться доброй услугой медсестры, - перед нами зажегся зеленый свет, посетители как-то сразу притихли и… мы все гуськом вошли в начальственный кабинет. 
В кабинете с одним окном, подоконник которого был сплошь занят горшочками с разнообразного вида кактусами, сидела рыхлая и усатая женщина. Да, именно так: усатая, чему свидетельство – черная полоска на верхней губе. Перед ней на стуле сидел пожилой посетитель и что-то шепеляво произносил очень тихим голосом. Усатая, по- видимому , это и была Марианна Федоровна, только бросила на нас короткий взгляд, ничего не сказала, зато удостоила ответа шепелявого посетителя:
-Месяц, дорогой  вы наш товарищ, это еще не срок. Знаете, сколько у нас желающих?  Люди вон… По году ждут, и то ничего. Находят в себе силы , а вам все на блюдечке с голубой каемочкой. Все вперед других стараетесь. Нехорошо.   Все-все, извините. – И уже не обращая внимания на посетителя, через голову Николая Ильича. – А это что, простите, за делегация?
-Это из Интуриста, - вдруг что-то заставило меня выступить от имени делегации. Догадался, что от Николая Ильича, в том состоянии, в котором он сейчас находится, ничего толкового ждать не приходится.
-Из Интуриста? Почему из Интуриста? – Марианна Федоровна бросила вопросительный взгляд на медсестру, но та притворилась, что занята исключительно своими бумажками: сортирует их по полочкам, ничего больше не видит и не слышит.
-Это доктор Бернис.  – Я, по принципу «Куй железо, пока горячо»,  продолжил свои объяснения. - У него своя клиника в Америке. Город Огасто. Штат Мэн. Огасто это столица штата.  Он очень интересуется состоянием дел в наших медицинских учреждениях, есть ряд вопросов и надеется… 
-Присядьте, пожалуйста… - Возможно, мой официальный тон так подействовал на Марианну Федоровну, что она сочла за лучшее больше не задавать  никаких вопросов. - Я вот  только тут разберусь… Я скоро закончу.   
Я усадил своих американцев в мягкие кожаные кресла, сел сам. Стоящими теперь , как вызванный к доске ученик перед учителем, оставались только Николай Ильич и маячащая где-то за спиной начальницы медсестра.
-Вы, конечно, догадываетесь, - так начала свою речь Марианна Федоровна, обращаясь к Николаю Ильичу, - зачем вы мне понадобились?
-Нет, - тем не менее, опуская голову выю, как бывает,  опускает ее старая, уже все на себе испытавшая кляча, когда видит перед собой хомут, произнес Николай Ильич, - не догадываюсь… Возможно…  Если я опоздал…
-Что опоздали, к этому мы уже привыкли. Пора вам с этими… домашними посиделками кончать. Что за манера? – обедать дома. Вон я…  питаюсь в буфете и ничего. Пока, слава богу,  не умерла. Но я сейчас не об этом. А о том, что я услышала вчера. Вы знаете, что  на нас  уже чуть ли не в Москву собираются жаловаться?  И исключительно по вашей милости… Вам об этом еще никто не докладывал? Вы же нас позорите. Всю поликлинику. Весь коллектив.
-Я не понимаю… Что вы имеете в виду? – Николай Ильич стал потихонечку приподнимать голову, как будто надеваемый на него хомут стал натирать ему шею. 
-А вы не догадываетесь? Полгода не можете подобрать нормальный слуховой аппарат человеку. Полгода! Заслуженному. Ветерану. В окопах Сталинграда. Полгода мурыжите ветерана. Все никак не в состоянии ему подобрать. Вы! Врач!...  Да какой же вы, извините за выражение,  врач? Любому  практиканту это по силам, а вы не можете такой, простите меня, ерунды. Заставляете пожилого человека… До каких пор? Сколько мне эту вашу беспомощность  еще прикажете терпеть?
Голову Николая Ильича опять   потянуло книзу.
-Все. Это уже предел моего терпенья. Я вам долго и незаслуженно прощала, но сейчас объявляю выговор. И… даю вам сроку. Два дня.  Чтобы был работающий слуховой аппарат  у человека.  Чтоб больше никаких с его стороны нареканий. А не будет… Что ж? Примем другие меры. Еще более решительные. Но позориться перед всем миром… - Тут она, кстати, бросила взгляд на нас.
-Sorry… - Вдруг раздалось у моего плеча.  Так неожиданно и так близко от моего уха, что я даже вздрогнул. То был голос доктора Берниса. – Из…ви…ни…те. – Это он сказал на русском. По слогам. Дальше опять говорил на английском, и мне пришлось вступать в работу. – Разрешите я, как врач… Выступлю в защиту моего уважаемого коллеги.
-Да, - растерянно произнесла Марианна Федоровна, когда я перевел ей просьбу доктора Берниса. – Что вы хотели?
-Прежде всего,  хотел бы совершенно искренне высказать в ваш адрес  свое недоумение. У нас, в Америке, не принято так обращаться с подчиненными, даже если они в чем-то и неправы. Унижая своего подчиненного так, как это сейчас – на глазах у всех, - делаете вы, означает, прежде всего, унижение самого себя. Затем унижение той организации, которую вы представляете. И, наконец, унижение страны, гражданином которой вы являетесь…
Я, признаюсь честно, перевел это с огромным удовольствием.
-Что касается непосредственно темы конкретного слухового аппарата…   - между тем, не переводя дух, и не обращая внимания на то, что миссис Бернис пытается его прервать, дергая за рукав пиджака, продолжил доктор Бернис.  -  Это временами не такая простая задача, как вам, наверное, кажется. Последние достижения науки доказывают: у пациентов в очень пожилом возрасте может возникнуть, так называемая, блуждающая тугоухость. – У него это прозвучало:  «stray deafness”.  – В этом случае способность слышать очень сильно зависит от  работы или, точнее, от дисфункции  гормонов на каждом данном отрезке времени, а они могут работать по-разному. Соответственно, и больной периодически может слышать то лучше, то хуже. Такому больному, у которого гормональные нарушения, лучше обзавестись целым комплектом слуховых аппаратов. На все случаи жизни. Не знаю, какими пользуетесь вы. Я настоятельно рекомендую фирмы «Сименс». Не удивлюсь при этом, если мой достопочтенный коллега, - поклон в сторону Николая Ильича, - еще не совсем осведомлен об этом. Открытие еще на стадии исследований, не получило полную доказательную базу, кое-кто ее оспаривает, отчего пока и  не стало общеизвестным научным фактом.
-Вот, - только что и нашлась пока, что сказать  Марианна Федоровна, - я как раз об этом. Что не осведомлен. А надо бы… Вам, господин…  за информацию спасибо… Вы идите, Николай Ильич. – У Марианны Федоровны был сейчас совершенно смиренный кроткий вид. - Идите, идите, работайте, вас там наверняка больные заждались. С ветераном я потом сама поговорю.  Может, наш заокеанский товарищ и прав. Я все это допускаю…
Когда Николай Ильич побрел к двери, тут же встал со своего кресла и доктор Бернис.
-Стыдно-с… сударыня. – Это было произнесено почти на идеальном русском. Сказал и тут же вышел вслед за Николаем Ильичем, увлекая за собой, естественно, и меня и миссис Бернис.  Марианна Федоровна проводила нас всех остолбеневшим взглядом.
Когда минут через десять, уже попрощавшись с Николаем Ильичем, мы вернулись в салон машины, я не мог, конечно, не задать доктору вопрос:
-Так вы знаете русский?
-Только понимаю. Далеко не все. Немножко. Это еще с детства. Говорить совсем не могу.
-А аппарат для глухих? Вы же проктолог.
-Да. Но начинал я как врач по всем болезням. – Он употребил термин “general practitioner”.  – И мне до сих пор интересно все.
Он отвечал очень односложно,  и выглядел очень мрачным, почти всю дорогу до гостиницы просидел на своем заднем месте молча, а сидящая подле него миссис Бернис не отпускала пальца от его запястья: держала руку  на пульсе. О чем он думал? Мне было интересно. Но я чувствовал, - ему  сейчас не до меня. Поэтому и вопросов никаких не задавал.

5. 
Думаете, на этом все и закончилось? Нет, к сожаленью. За этим последовало очень неожиданное и трагичное продолжение.
Дневничок.  Не знаю, как обстоят дела сейчас, а ведение дневничков-отчетов по завершении каждого рабочего дня  было безусловной, непременной обязанностью гида-переводчика в описываемую мною эпоху. Сегодня суббота, - то есть  отчета от меня потребовать некому: работники соответствующей службы, как и положено нормальным советским людям, по субботам и воскресеньям проводят  время в кругу семьи. Следовательно, вся эта процедура откладывалась до вечера понедельника. У меня было время спокойно обдумать, как мне должно поступить.
Я назвал себя вначале идиотом. Это не в полной мере соответствовало действительности: маленькое преувеличение.   Кое-что я соображал. В частности, что я сегодня «нарушил»: решился на не согласованное ни в одной инстанции сомнительное «мероприятие». Такого рода самодеятельность у нас, мягко скажем, не поощрялась. Решился с легким сердцем, нисколечко не напрягая себя,  по причине… Да, все той же еще свойственной мне по малости лет  безалаберности: «ветер в голове». Но «Знает кошка, чье мясо съела». Я понимал: ответ держать придется. Даже если я все это утаю в своем отчете, кроме меня есть еще другой источник информации: водитель интуристовской машины. Двойной контроль. Я мог в этой ситуации уповать только на снисходительное к себе отношение работников соответствующих служб.
Этих работников  было двое, они сидели, как и положено, в отдельной комнатке, хотя и в общем офисе. Нет, Феликсом Эдмундовичем от них и не пахло. Просто: допустим, Иван Иваныч и Петр Петрович. Кто-то из них, по слухам, в звании майор, кто-то капитан, в форме их никто никогда не видел.  Оба простые русские парни. Или, точнее, мужики, лет где-то под сорок. От общей переводческой массы принципиально не отгораживались, были составной неотъемлемой частью коллектива.  Любители поприкалываться, когда выуживали из отчетов очередной перл. Охотно делились им с другими.  Не лишенные, как все смертные, своих маленьких человеческих слабостей, в частности, - были не прочь выпить, или даже поамурничать. Словом, они выглядели вполне своими, домашними, поэтому и какого-то особенного страха в предвкушении встречи с ними я не испытывал. «Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест. Где наша не пропадала. Двум смертям не бывать…».
Итак, отработав в понедельник, - в этот день мне выпало  удовольствие быть сопровождающим молодого балетмейстера из Лондонского Ковент-Гарден, с которым я побывал на приеме в училище Вагановой, - я доставил свое бренное уставшее тело в офис,  извлек  из именной ниши свой прошитый пронумерованный дневничок, сел за стол и приступил к обдумыванию, что бы мне такое… насочинять, когда почувствовал, как на мое плечо сзади легла чья-то ладонь. Оглянулся: Иван Иваныч. Нет, в действительности у него было другое имя и отчество, но, поскольку я этого имени уже  не помню, пусть он будет Иваном Ивановичем. Думаю, не обидится, даже если как-то и прочтет.
-Как? – Первое, что я услышал от Ивана Ивановича.
-Вот… - Отвечаю. – Пишу.
-Это хорошо, что ты пишешь. Молодец. Больше пишешь, дальше будешь. Пройдем ко мне.
«Ну вот, - подумал я,  – началось». Однако паники по-прежнему никакой.
Прошли. Иван Иванович тщательно закрыл за собой дверь. Сидящий за соседним столом и читающий чей-то отчет Петр Петрович  поднял голову, глянул на меня, задержался на моем лице на пару секунд, вернулся  к отчету.
-Ну… - Иван Иванович  приступил к допросу. – Докладывай. Как это тебя…  угораздило?
Я сразу понял, что скрывать мне, собственно, нечего. «Правду. Одну только правду. Ничего кроме правды».
-Суббота, Иван Иваныч. Человек попросил.  Говорит, - двоюродный племянник. Отказывать было неудобно…  Да и люди хорошие. Я обо всем этом… очень подробно…
-Тебя отец с матерью когда-нибудь за что-нибудь били? – Лицо у Ивана Ивановича в эту минуту было совсем не строгое. Даже я бы сказал – отеческое. С легкой укоризной.
-Нет, - честно признался я. – Никогда не били.
-А стоило бы. И очень даже.
-Да что я, собственно, сделал?  - я решил «закосить под дурку». -  Ну, пришли в гости. Ну, фотографии он свои, - я имею в виду интуриста, -  показал. Хвастался. Всего и посидели-то… минуток десять. Правда, потом еще в поликлинику ненадолго заехали.
-Ничего, говоришь, не сделал? А то, что этот племянник возьми и…? – Сделал движение рукой, словно набросил петлю себе на шею, даже для выразительности высунул язык. – Это… тоже? «Ничего не сделал?».
-Как? – я почувствовал, как у меня закружилась голова, и во рту стало очень сухо.
-Вот то-то и оно, что, «как». Повесился племянник. Да. Петельку себе приделал и повесился. С чем тебя и поздравляю. Твоими, дружок, стараниями... Люди, видите ли,  хорошие. Мало ли у нас хороших?
Кажется, впервые в своей жизни я на несколько мгновений потерял сознание. Когда вернул, услышал доносящийся издалека, словно он находился в соседней комнате, голос Ивана Иваныча:
-… еще раз такую же глупость, придется нам с тобой, друг наш ситный, как в море корабли. На первый раз так уж и быть - прощаем. Пока иди и пиши. Все-все подробно, ничего не опускай. И никому ни слова об этом.

6.
 Офис располагался в торцовой части гостиницы «Европейская», с дверью на улицу Бродского. Этажом выше, той же лестницей, - ЦБО (центральное бюро обслуживания), еще на этаж выше, - буфет. Рабочее время на исходе,  в буфете – одна скучающая буфетчица и уже ленивые с приближением  осени, готовящиеся к вечному сну мухи.  Я заказал сто грамм коньяка и бутерброд. Сел к окну, выходящему во двор гостиницы. Какая-то фура, бранящиеся по какому-то поводу с вышедшим из своей будочки охранником грузчики.
Я не представлял, как мне быть дальше. Как себя вести. Как смотреть людям в глаза. Передо мной маячило лицо Николая Ильича, такое, каким я его видел последний раз – багровое, залитое потом, с безумными, ошалевшими глазами, с трясущимися губами, это в те несколько минут, когда усатая Марианна Федоровна как мальчишку отчитывала его,  человека, которому уже должно быть за сорок. Мне хотелось, чтобы он каким-то чудом – ведь есть же на свете чудеса! – сейчас оказался передо мной. Я б тогда сказал ему… Ну, что-то вроде «Простите. Я не хотел. Так уж получилось».  Я с трудом сдерживался, чтобы не расплакаться.
Не заметил, как ко мне подошла, присела рядом со мной моя сокурсница Оля, также как и я прирабатывающая в Интуристе. С ней у меня никогда романов не было, поэтому мне было всегда очень просто общаться с нею.
-Ну что, припух? – сочувственно поинтересовалась Оля.
-А ты откуда знаешь?
-Да об этом уже только тетя Маша не знает. – Тетей Машей была глухонемая вахтерша, почти всегда занимающаяся какими-то своими делами и крайне редко удостаивающая своим вниманием наши пропуска. – Слушай, мой тебе совет. Во-первых, больше не пей. Пьяница из тебя еще тот. Во-вторых, езжай домой. Проспись… Хочешь, я тебя провожу.
-Ну, вот еще!
От Олиных провожалок решительно отказался, но ее совету внял, - больше не пригубил ни рюмки, расплатился и побрел… Я жил тогда на Петроградской, но ноги понесли меня совсем в другую сторону. На улицу Марата.
Все-таки отдадим мне должное: это был мой героический в тот момент поступок. Нет, я не был таким уж идиотом и прекрасно отдавал себе отчет, как могут… Или, лучше сказать, - как вправе были бы меня встретить там, на улице Марата.  Но я непременно должен был там побывать… И что-то сказать.
Я нажал на ту же кнопочку, что и первый раз и дверь мне открыла уже знакомая мне женщина-прачка. Прачкой она, правда, сегодня не была, зато руки были по локоть в резиновых перчатках и от нее попахивало… Чем-то противным. Наподобие  хлорофоса. Не сразу, однако узнала меня.
-Можно… войти? – спросил я.
-Можно-то, конечно, можно, - ответила женщина, - но их никого нету.
-А где… они?
-Так тетю Маню на скорой увезли. Сердце прихватило. Галюшка с ней. Уже часа три, как ее нет… Но ты, ежели тебе надо, можешь подождать.
-Да, я подожду. – Уезжать, не солоно хлебавши, мне меньше всего хотелось. Я боялся, - за ночь моя решимость может пропасть: я встану другим человеком. И что тогда?   Мне непременно сегодня нужно было добиться хоть какого-то результата.   
-Тогда проходи.
Она провела меня в свою комнатку, - раза в два поменьше той, в которой я уже побывал. Мебель была сдвинута ближе к центру. В детской коляске спала, мирно прикорнув на подушке, девочка. Я узнал в ней внучку Марьи Ивановны.
-Оставили на меня, - объяснила женщина. – Слава богу, девочка спокойная. Посапывает себе, да посапывает.
-А.. ваш? – Я чуть было не спросил : «А ваша бескозырка?».
-К бабушке отправила. Чтоб под ногами не путался… А я тараканами, как видишь, занялась. Достали совсем тараканы. Так что тебе придется потерпеть.
Она и впрямь занялась тараканами, точнее, их уничтожением, - в резиновых перчатках и с резиновой грушей в руках. Форточку в комнате держала специально закрытой, - воздух быстро насыщался ядовитыми парами. Хорошо, я был не тараканом, поэтому стойко терпел еще одно свалившееся на меня испытание, только морщился и слегка придавливал пальцами нос.
Истекло еще несколько минут, когда я решился задать очередной вопрос:
-Как это… он?
-Сама диву даюсь… - Фук-фук-фук издавала в это время груша. -  Такой спокойный всегда человек. Грамотный. Интилигент. – Фук-фук-фук. - Слова от него нехорошего никогда не услышишь. Все только «Спасибо. Извините. Пожалуйста». – Фук-фук-фук. - На чердаке он повесился. У нас чердак-то не запирается. Никому дела нет. Дворнику скажешь, - только рукой махает. Проходной двор. Все, кому  не лень,  - приходи и вешайся… Записку после себя оставил. «Так больше жить не могу». – Фук-фук-фук. – Оригинал. – Я сначала не поверил, что она произнесла именно это слово, а женщина, как будто почуяла мои сомнения, повторила. – Оригинал…  «Не могу». Другие-то живут. А отчего ж он не может? Чем  же  он такой… особенный? Мне, может, тоже вот… по жизни не повезло…  Ишь, побежали! Ишь, побежали! -  Она сейчас имела в виду своих тараканов. – Расчухали, гады. Похоже, вот оно, их гнездо-то. Сейчас я им задам жару… Да, с мужем не повезло. Сына одна воспитываю. Разнорабочей на стройке. До дому придешь, - ни рук, ни ног. – Фук-фук-фук. -  Да тут еще… под ногами… Бывает, что и прямо… по физиономии.   Однако ж, как видишь,  не вешаюсь. Держусь.
-А кто это у вас…  Телефоном командует?
-Да есть тут у нас такой… любитель покомандовать. В милицию устроился. Года нет, как поселился, а уже все по струнке у него ходят. Не квартира, а штрафбат какой-то…  Помоги-ка… Только осторожнее, чтоб девчушку не беспокоить.
Я помог женщине передвинуть комод.
-А Николай Ильич задолжал за прошлый месяц… Ну, не рассчитал человек. Купили там чего-то. Вроде бы, из одёжи. Не хватило за телефон, обещал в следующий месяц сразу за все уплатить, а этому уже шлея под хвост. На принцЫп пошел. И ведь специально гад коробку у себя под дверью поставил. Теперь чуть что – только через него…  А ты, значит, в люди пошел. Иностранным языкам обучаешься. Хорошее дело. Перспективное. Выучишься – и… махнешь на все четыре, только тебя и видели. Я своему, когда подрастет, другой судьбы, как у тебя, не пожелаю… Только бы в меня, а не в отца бестолкового пошел.
-А что…он? Никогда не был женатым?
-Николай-то Ильич?  Да кто ж за такого пойдет? Ты сам-то посуди. Его – любому – обидеть: раз плюнуть. Не мужик он… Только ежели уж совсем отчаянная какая… Я б и то, наверное,  не пошла… Хотя б и интилигент… Чу! – подняла голову, прислушалась. – Похоже, Галюшка пришла.
Да, я тоже услышал – шаги по коридору. Еще с десяток секунд ожидания, комнатная дверь отворилась, в проеме двери – дочь Марьи Ивановны, та, от которой в мое первое посещенье я не услышал ни слова.
В первые несколько мгновений она не заметила меня: ее глаза обращены на коляску.
-Спит, спит, - успокоила ее моя хозяйка. – Поревела немножко, а потом успокоилась.
И вот – это мгновение узнавания настало: женщина, Галюшка, то есть  Галя, смотрела в упор на меня.
-Вот… пришел, - объяснила приютившая меня у себя хозяйка.
-Вижу… - Ох, не сулило мне это «вижу» ничего хорошего. - Чего сюда приперся? Чего еще у нас потерял? Или опять? Привел кого?
Я стоял перед нею, неловко опустив голову.
-Ах ты… живодер… сволочь… Мало тебе? Еще не все удовольствие получил? – Каждое новое слово было громче предыдущего. Девочка проснулась, испуганно заплакала. Женщина стремительно бросилась к коляске, выхватила из нее плачущего ребенка. Стала совать ее мне. – Может, тебе еще ее надо? Так на… Бери. Распоряжайся. Наслаждайся. Если ты такой ненасытный. – Она выглядела безумной, и я, откровенно говоря, испугался. Что можно ожидать от такой?
 -Галюшка! Да успокойся ты! – решила придти мне на помощь хозяйка. – Он парнишка ничего. Вот… от тараканов мне…
-Ты зачем?... Зачем к нам их… тех придурков с их миллионами   с собой приволок? – Не унималась женщина. Слава Богу, хотя бы девочку свою больше мне не предлагала. - Спектакль решил устроить? БДТ тебе мало? Поиздеваться над нами? – Женщина  продолжала на меня наступать, девочка у нее на руках продолжала заливаться слезами. 
-Простите, - наконец, выдавил я из себя.
-Что нам твое «простите»?
-Молодой он еще, - продолжала свое заступничество хозяйка.
-Вытри ж…у своим «простите», а нам оно даром не нужно… А если у тебя башка одной мякиной набита, дома бы сидел, ума бы разума набирался… А сейчас вот… Как выскочишь отсюда… Богу помолись, чтобы с моей матерью больше ничего худого не вышло. Чтобы выжила. Умрет она, - тогда так две смерти и будут на твоей совести до конца жизни… Гаденыш ты. А пока хоть – только одна. 
-Ну и слава Богу, - заключила хозяйка комнаты, - хоть с тетей Маней все бы обошлось и то хлеб.
Я не стал задерживаться в этой квартире. Я получил вполне заслуженное. Что должен быть получить. Мои неуклюжие оправдания на этот момент были неуместны. Уже покинув квартиру, когда осторожно спускался темной лестницей, почувствовал: как будто меня только что серьезно поколотили. Казалось, моя плоть была один сплошной синяк. На мне болело все: начиная с головы и кончая ступнями ног.
Потом я побрел по городу, не разбирая дороги, не замечая встречающихся по пути прохожих, под моросящим дождем. Очнулся только, когда когда-то кто-то, может, такой же ослепший, как и я, не задел меня плечом. Остановился.  Огляделся. Оказывается, я иду по Кировскому мосту. Как раз по его серединке, а путь держу, скорее всего, в сторону своего дома. Я остановился у чугунных перил моста, глянул на то, что творится внизу. Там бежала темная вода, а на ней покачивались, - то ли  отдыхали, то ли дожидались, когда им сбросят кусочки хлеба, -  молчаливые, уставшие или уже дремлющие  в это время суток чайки.
«Он больше не может, - подумал я, остановившись взглядом на одной из чаек.  – А я? Смогу?».
Благодарю за внимание.