Ванька Тюрин, бойкий семнадцатилетний, парень влюбился. Влюбился окончательно и бесповоротно и не в кого - то там со стороны - новенькую, незнакомую, одним словом, в загадку, которую понять и разгадать нужно, - а в свою соседку Таню Тимохину. Он её с пелёнок знал: росли вместе, десять лет учились в одном классе и старше он был всего на два месяца. Их дома, испокон веков забором связаны были и через этот забор их отцы и деды, не одну рюмку горькой приняли. А мамки заваливаясь делами, по очереди с ними нянчились. Ванька и раньше влюблялся, но не до такой степени, чтоб с ума сходить, ночами не спать, краснеть и потеть при встрече, краснеть перед той, которую в детстве за косички дергал, по пустякам обижал, и ругались, и царапались - всякое было. И влюбился - то он, как казалось Ваньке, нелепо и не по своей воле. А произошло это так.
Задумали директор школы с учителями, их десятому выпускному классу, выпускной бал сотворить и не просто бал, а бал на высшем уровне: с шутками, забавами, развлечениями, а какой бал без бальных танцев! Задумали. Решили. Приступили. Привлекли к этому делу завклубом: он кое - что в танцах соображал. На 9 Мая у озера цыгана выделывал - загляденье… Одна присядка чего стоила, с выкручиванием и выкидыванием ног в стороны и вверх, не говоря про ёрзанье на заднице по бугристой земле и отбивание живота и колен ладонями, хвалясь при этом, что он вместе со звездами балета, на гастролях по стране рассекал, однако, не пояснял присутствующим, как он попал в балет и чем при звёздах занимался. Принялись набирать ребят из их класса. Многие отказались. У кого ноги кривые, у кого живот о колени бьется, а некоторым, танцевать кое - что мешает… Ваньке деться некуда: он комсомолец, староста класса, редактор газеты, короче во всех делах, что касались их класса, да и школы тоже, он лидер. Его не просили - его обязали… можно сказать, принудили разучить с девчатами бальный танец, и попробуй откажись… - сразу «эшафот». И попалась в напарницы Ване его соседка Таня. Ваня противился этому – хотел с другой, по душе которая, а та с Ваней не хотела: у неё свой кавалер на примете. Ваня загоревал, с неохотой, без азарта относился к делу, потом освоился, заинтересовался. Понравилось Ване изучать позиции, движения, поддержки, особенно поддержки: никогда так близко не ощущал он женского нежного, трепетного тела и не входил в такой раж от одного прикосновения, одного взгляда, одного её дыхания и неповторимого запаха волос. Ближе к выпускному балу Ваня без Тани чувствовал одиночество, ему не хватало её энергии, тепла, завораживающей улыбки, которую он раньше не замечал. После уроков он пулей летел домой, бросал на кровать портфель, наспех перекусывал и опять в школу, на репетицию, а больше к ней и так до самого выпускного.
Выпускной вечер прошёл отлично. Время пролетело незаметно, задорно, весело, все были довольны и счастливы, некоторые, правда, плакали от расставания со школой. Ваня тоже загрустил, Таня, не обращала на него внимания, относилась, как к другу, соседу, партнеру и не более. Ему хотелось продолжения их отношений в движении, в объятьях, чувствовать её постоянное тепло, дыхание, биение сердца, а признаться ей в любви, он стеснялся и чего-то боялся.
Развалился он в кровати, подложив под голову руку, и места себе от горьких дум не находит. Страдает. А за окном как нарочно все живет, поет, стрекочет, и легкий ветерок заносит в открытую форточку дурманящий, сладковатый аромат цветов. Только Ваня в печали.
« Бал прошёл, погасли свечи, - вспомнил Ваня, а где слышал или вычитал, так и не вспомнил, плюнул. - Таня на уме. Да-а! Бал прошел! А чувства, а эта чёртова любовь остались. Вот она, жизнь бекова! Все годы обзывал метёлкой, а тут, как пацан, втюрился! И что в ней хорошего? Как говорится: ни кожи, ни рожи! - настраивал он себя против чувств, но это плохо получалось. - Влезла в душу… хоть волком вой!»
Ванька ворочался, как пирожок на сковородке с боку на бок и не мог отвязаться от воспоминаний. « А глаза... Это не глаза, а звезды! А характер... Мухи не обидит, умная, терпеливая, нежная. И почему раньше - то не замечал? Трус! Подойди к забору, крикни ей, как в детстве, чтоб вышла, объяснись… Стыдно, видите ли! Вот уедет в город, поступит в институт, тогда что? Тоже за ней, на юриста… А, может, временное это у меня? Влюблялся же раньше и ничего».
Ванька встал, надел тапочки и зашмыгал в зал. Посмотрел программу. «Одна мутота». Включил телевизор и все равно не смог переключить свои мозги на другую волну: так и работал телевизор без дела, а Ванькины мозги заклинило. Завалился он на диван и злился. Злился сам на себя. Злился на заведующего клубом, что учил с нежностью и трепетом поддерживать Таню; на учителей - за их принуждение, на всех, кто был к этому причастен. В голове, как туман, проплыло: « У Лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том. Точно дуб! Только без цепи. Может, собачью накинуть, чтоб с дубом схож был? - он мучительно пытался выкинуть Таню из головы и тут же искал предлог, как к ней подкатить, всё твердя: - Лукоморье, Лукоморье. А если стих ей сочинить? А что! У неё в субботу день рождения, сочиню, может тогда догадается, ну и цветы, конечно, а на счёт подарка вопрос? Потом решу».
Он сходил к себе в спальню, взял тетрадь, авторучку, подушку и опять в зал. Бросил подушку на валик дивана, чтоб повыше и удобней было, сел и задумался. Слова рифмовались с трудом, но упорный Ванька не отступал, меняя слово за словом, пока не добился результата.
Ты, как роза, в стакане с водою,
Одиноко стоишь на окошке.
Я без спроса подсяду к окошку,
Чтоб поближе мы были немножко.
Попрошу аромату щепотку
И поглажу листочек твой нежный.
Я весь твой и я буду с тобою.
Подари мне крупинку надежды.
Над последней строчкой он был в восторге, даже слезы умиления выступили. Хотел продолжить дальше, но тут с улицы вошла мать, и Ванькин пыл к стихосложению моментально остыл, подумал: «А что, нормально, хватит и этого. Очень даже правильный и ласковый стишок получился. С матерью, что ли, ещё посоветоваться»? – и крикнул:
- Мам.
- Что? - отозвалась мать из своей спальни.
- Вопросик глупый имеется.
Проскрипев половицами, в зал вошла мать и вопросительно, с ног до головы осмотрела сына.
- Мам, ты за папку по любви выходила?
- Конечно, по любви. Какая без любви жизнь. А что?
- Да, так. Интересно. А стихи он тебе писал?
- Писал, - засмеялась она. – После института он долго писал, но работа агронома… сам знаешь, не до стихов.
- И хорошие?
- Мне нравились, - она с любопытством посмотрела на сына и загадочно улыбнулась. - Влюбился, что ль?
- Прям… влюбился! Таньке Тимохиной на день рождения стих сочинил. Вот только не знаю, понравится ли?
- Дай гляну, – она взяла листок, прочитала и с улыбкой сказала: - Хорошие. Да какая разница. Главное - внимание. Она, знаешь, как загордится! Это даже приятнее, чем цветы получать. Когда твой отец читал и дарил мне стихи, все подруги завидовали. Таня тоже королевой себя почувствует, когда ты ей при всех посвятишь своё стихотворение.
Ванька облегчённо вздохнул, сложил листок вчетверо, сунул в карман и гордо сказал:
- Папке ещё дам оценить, раз он в этом деле волокёт.
- Покажи. Мне кажется, ему тоже понравится.
Вечером, после ужина, Ванька сидел на кухне у стола рядом с матерью, держал под столом листок с написанным стихотворением и нетерпеливо ждал, когда отец докурит. Волновался.
- Что-то набедокурил? Глазенками-то испуганно вертишь? - грубовато спросил отец, посмотрев на волнующегося сына.
- Да нет.
- Тогда что?
Отстукивая босыми ногами под столом, чечётку, Ванька нерешительно спросил:
- Ты, говорят, стишки когда – то писал?
- Мать, что ли, наговорила? – улыбнулся отец и бросил окурок в форточку.
- Ну, хотя б и она. Что из этого?
Отец хмыкнув, почесал загривок.
- Да так… Хочешь послушать или сам писать стал?
Ванька уставился в окно на алый закат, озаривший весь горизонт, протянул листок отцу и, не поворачивая головы, стесняясь, встретится с отцом взглядом, буркнул:
- На, оцени.
Отец прочитал и лукаво посмотрел на Ваньку, у того не то что лицо, а и уши горели, как тот закат.
- А я то думал, ты только на мать похож! А здесь, оказывается, талантом-то ты весь в меня вышел. Вот она… моя кровинушка! - засмеялся он, обернувшись к жене. - Да-а-а… - протянул он, продолжая смеяться. - Было дело… Сочинял любовные. Даже деду - твоему прадеду, когда мне было пятнадцать лет, сочинил и с чувством прочитал ему, прямо на месте действия. Прочитал от всей души, с выражением. Он меня тогда долго благодарил. Целый час хвалил меня в сарае. Я тот день и тот дедовский восторг до сих пор всем телом чувствую. А стих-то был хороший, жизненный. Самое главное - в цель. И у тебя моего не хуже.
Ванька от радости быстро зачесал затылок пятернёй, будто вшей гонял, и попросил:
- Пап, расскажи. Может, я тоже такой сочиню. - Его карие глаза смотрели наивно и вкрадчиво, как бы говоря: ну выдай что - нибудь, ну выдай!
Отец замялся, хитровато посмотрел на жену, на сына и спросил:
- А надо ли? Вдруг не поймешь?
- Надо… пойму… – ответил Ванька, нетерпеливо ерзая на стуле.
- Ну что ж… слушай. Учись, пока я жив, - отец засунул руки в карманы и наигранно, выставив одну ногу вперед, постукивая носами тапочек по полу, уставился в потолок и серьёзно, с выражением прочитал:
У сарая, туалет.
В нем сидел, усталый дед.
Всё пытался рифму взять,
Она ему мешала ср…- думать.
Выходи, едрена – мать,
Не хрен место занимать.
Ванька с матерью переглянулись, посмотрели на серьезное, не дрогнувшее ни одним мускулом лицо рассказчика и закатились неудержимым смехом. Ванька упал на четвереньки, а мать, зажимая живот руками, обтирая спиной и боками известку у стены, продвигалась к выходу, не в силах смотреть на серьезное лицо мужа. Ванька, стукаясь от смеха лбом об пол, полз за ней.
На улице сквозь смех и слезы мать спросила:
- Ты, сынок, понял, на что намекает отец?
- Ага, - смеялся Ванька. - Писать больше не буду, а если буду, то снова покажу папке.
- Ты, Вань, на отца не смотри, пиши и Тане прочитай, обязательно прочитай. Мне твой стих очень понравился, а на твоего отца не угодишь! Ему всё не так да ни этак! А стихи у него, у отца-то, очень хорошие были. Я не знаю, с чего вдруг он про этот вспомнил и тебе рассказал? Что на него накатило? Да и свои стихи он тоже с дури порвал. А ты, Вань пиши, это никому не повредило. И никого никогда не слушай.
Она недоговорила и не рассказала сыну, что свои стихи отец из-за неё порвал и писать бросил, когда в первый раз сделал ей предложение, а она отвергла; молодая, самоуверенная была, как говорят: «Цену себе набивала» - а во второй раз раздумывать не стала, сильно любила его и боялась, что он бросит её.
После разговора с матерью Ванька с нетерпеньем ждал Таниного дня рождения, и, когда наступил тот день, он нарвал у себя в огороде большой букет разных цветов и, одев, костюм с галстуком, как жених на сватовство пошёл к имениннице.
Как и положено, Таня сидела в центре стола, Ваня сел с краю на длинную скамью, ближе к ней и, волнуясь, нетерпеливо, дожидался своей очереди для поздравления. Народу было много и, каждый лез вперёд с поздравлением, только Ваня никуда не спешил - он настраивался.
- А теперь… очередь нашего комсорга! - смеясь, сказала Таня и загадочно посмотрела на Ваню. - Поднять бокалы! - крикнула она задорно и звякнула своим бокалом о бокал Вани, расплескав на скатерть шампанское.
Ваня растерялся, замялся, покраснел как перезревший помидор и, заикаясь, сказал что-то невпопад, даже сам не понял что он сказал. Отхлебнул из бокала шампанского, подождал, когда взыграет кровь, настроился, собрался с мыслями и, достав листок, с выражением прочитал стихотворение. Гости, весело зааплодировали, затем, подняв бокалы с шампанским, а кто рюмки с водкой, кричали браво, а Таня гордо, с улыбкой, подошла к нему и, чмокнув в щеку, снова села на место влюблено заглядывая ему в глаза.
В самый разгар именин, когда гости заняты были танцами, закуской и выпивкой, Таня подсела к Ване и умоляюще попросила:
- Вань, давай вместе поедем поступать в «Юридический» – А! Мне с тобой очень спокойно, Вань.
- Без проблем! - радостно ответил Ваня и, как на школьном балу, обнял её за тонкую талию, и, не стесняясь, прижал к себе.