Собаку звали Мишкой, и никто из взрослых Мишку не любил. Был он облезлый и жалкий, даже уши у него висели, как у самого последнего зайца. Жил Мишка неизвестно где и иногда появлялся в нашем маленьком уютном дворе на радость разновозрастной ребятне. Вместе с нами радовалась и Лиля. Она была уже совсем взрослая и высокая, выше всех нас. Каждое утро она ходила с портфелем в институт, но всё равно возилась и играла с нами. Взрослые говорили про неё, что она ненормальная. А она была вполне нормальная, и ещё она любила Мишку и часто кормила его.
Жили мы хорошо и весело. Наш двор, наполовину застрявший в снегу низенькими домишками с палисадниками и покосившимися сараями, был таким необыкновенным местом, где обязательно должно было что-то произойти. И мы всегда ждали этого, потому что Лиля говорила, что нужно ждать и верить. Она была смешная и добрая, читала нам по вечерам книжки про всякие приключения или негромко напевала песни про далёкие моря и морщины старых капитанов. И однажды в нашем маленьком дворе что-то случилось…
Как-то вечером, зимой, когда мы, накатавшись на санках и сгрудившись для тепла под деревянной лестницей, ведущей в Лилину квартиру, рассказывали страшные истории и рассматривали сквозь увеличительное стекло далёкую жёлтую луну, открылась калитка и во двор вошла Лиля, а с ней какой-то незнакомый парень – высокий, в рыжей шапке с опущенными ушами, с весёлым и добрым лицом. К нам редко приходили чужие, и мы даже не знали, что в этих случаях полагается делать. Мы замолчали и долго-долго думали. И пока мы думали, Лиля подвела этого парня к нам и сказала, что это Лёнька, просто Лёнька. А потом мы все вместе играли в снежки и чего-то дико кричали – так что к нам прибежал Мишка. И был он грустный от такого мороза. А Лиля, устроившись вместе с нами и Лёнькой на промёрзшей скамейке около доминошного стола, прочитала какие-то стихи, кончавшиеся тем, что какой-то грустный дяденька, оставшись совсем один, захотел собаку купить, и, расшалившись, спросила у нашего пса: «Мишка, Мишка, где ж твоя улыбка?» - и засмеялась. И Лёнька, глядя на неё внимательными глазами и держа её за руку, засмеялся, и мы все засмеялись, потому что всё в этот вечер было необыкновенно и хорошо! Звенели звёзды, хрустел снег и таял во рту, превращаясь в хрустальную воду – колкую и студёную. Мы даже подозревали, что этот снег и становится тем пугливым рассыпающимся Лилиным смехом, который трудно поймать и повторить. Только развеселившийся Мишка пытался поймать его, носясь вокруг нас и взметая белую пыль…
Лёнька потом часто приходил к нам, и мы знали, что они любят друг друга. Мы слышали, как он говорил Лиле: «Ты странная и необыкновенная. Тебя нельзя ни сравнивать, ни… любить. Ты ведь и погубить можешь…». И она, склонившись к его плечу, говорила ему что-то, чего мы уже не могли слышать. А мы знали, что никакие они не странные. Просто они совсем как дети, вот и всё…
Через три года, когда Лиля вышла замуж за капитана большого морского парохода, уходившего надолго в плавание, а мы ещё не понимали, что больше не нужны ей, как становится не нужен отслуживший реквизит давнего волшебного спектакля, - приезжал Лёнька. После института он пропал куда-то и с тех пор никогда в нашем дворе не появлялся. Опять мы играли с ним в снежки, и тихо звенели звёзды в просветах серых ватных туч, ссыпая нам на головы хрустальный медленный снег, и весело носился постаревший Мишка, вздымая зыбкую пыль, и раздавались наши крики в затаившемся дворе…
Лиля смотрела на нас сверху, прижавшись к холодному оконному стеклу. Мы взрослели, мы провожали старый год…
1969, 2013