ГЛАВА 4.
ПРОВОЖАЛА МЕНЯ МАТЬ…
«Как родная меня мать провожала, тут и вся моя родня набежала!»
Отгремела вечеринка, отзвучали последние тосты и пожелания новобранцу, откричали «провожальные» и «отвальные», причитания и «заплачки».
Ушли гости, оставив с рекрутом только близких и родных ему людей.
Всю ночь тихо беседовали, стараясь не думать о последних часах свободы и жизни парня в отчем доме.
Девушка Вика, Алёна, ни на минуту не отпускала его руку, сидя рядом, прильнув к плечу.
Смотря на них, Марина с роднёй понимала – это несерьёзно, не его она судьба.
К утру, объяснив, как можно мягче, разогнала всех из дому: кого шуткой, кого уговором, а кого и шутливым пинком. Даже пару поцелуев сорвали шантажисты юные.
– Это последний день Вика в родном доме, поймите меня правильно. Попрощаетесь с ним сегодня вечером, когда придём на остановку в начале седьмого. Лады?
Ребята побузили, но согласились с вескими доводами москвички, ставшей такой красивой и… загадочной.
Не единожды за эти сутки пытались разговорить её, «расколоть» на откровенность – не вышло.
Сияла бесподобным изумрудом, ввергая в краску даже стариков, и отшучивалась так, что «мурашки» ползли по спинам и мужчин, и женщин, и детей.
Переглядываясь, шептались, озираясь опасливо: «Значит, правду говорили: в Органах она служит! То-то и Вика приехала вызволять сама, а не Ванда-гордячка. Эта точно спасёт!»
…Вечером 13-го ноября 1987-го года вдвоём стояли на остановке, держа в руках по большой сумке с вещами и продуктами, да за спиной Вика висел рюкзак-сидор с набором призывника.
С друзьями простился у клуба. Куда подевалась Алёна, не спрашивала.
Мать осталась дома по строгой просьбе-приказу дочери: «Не заливай дорогу слезами!», простилась с сыном там же.
Сумерки превратились в ночь.
Огни автобуса заметили издали и ожидали приближение спокойно.
Сестра и брат в этом вопросе были единодушны: от судьбы не уйдёшь. Не переживали напрасно, разговаривали, смеялись, вспомнив смешное из вечеринки, передавали приветы знакомым.
Зайдя в салон автобуса, Мари спросила у водителя-турка:
– По-прежнему ездите отсюда в последний рейс в Мерке прямиком на автобазу?
– Да. Заеду в Вознесеновск, людей подхвачу, и домой! – улыбнулся, сверкнув золотом зубов. – А вы в район? Доедем быстро, с ветерком! Вечер, мало пассажиров. Засекайте время, ребята!
«Что ж, повезло, что схема перевозки пассажиров не поменялась. Не надо делать лишнюю пересадку», – облегчённо вздохнула.
В район доехали от села до районной автостанции за полтора часа – небывалый рекорд.
– Успеем на пригородные рейсы? – заглянув глубоко в глаза, поинтересовалась, прощаясь.
– Должны, – неопределённо пробормотал, смутившись. – Не задерживайтесь в районе автовокзала: неспокойно здесь вечерами…
Странно посмотрел на Марину, как-то разом охватив миниатюрную фигурку молодым горящим карим взглядом, словно узнавая. Покраснел, замер и решительно проговорил:
– Сразу езжайте в центр. Если долго не будет местного рейса, пешком сможете дойти до места, – посмотрел на её брата. – В армию? Понятно. Счастливо, парень! Удачи!
Улыбнувшись, посигналил напоследок и уехал в сторону автобазы, показав Мари рукой знак: «Позвоню!»
«Понятно: даст знать диспетчерам о поздних пассажирах. Значит, не ошиблась – знает меня. Узнал, – обрадовалась. – Мир тесен».
Долго махали ему вслед, поблагодарив за прозорливое предупреждение и уместную своевременную доброту. От турков этого меньше всего ожидали – не тот народ, чтобы творить добро христианам – память крови и генов.
Послушав совета, сразу пошли пешком в центр районного села, где допоздна толкались люди, и было безопаснее.
Шли бойко, легко, шутя, но не учли одного – мороза.
За последние сутки температура резко «ухнула» вниз, а на них были только осенние вещи.
Вик достал из рюкзака толстый тёплый свитер и быстро надел под куртку, на голову натянул вязаную шапочку, подаренную Алёной на память.
Марине же в модном заграничном осеннем пальто, кокетливой фетровой шляпке, в тонких осенних сапожках на высоких каблуках пришлось, ох, как несладко: ноги мгновенно замёрзли, каблуки неимоверно скользили по ставшей абсолютно стеклянной почве, асфальту и камням!
Пока шли от центральной площади села в сторону совхоза, деревья и кусты, ограды и заборы прямо на глазах стали одеваться в кружево густого мохнатого инея, который искрился и переливался холодным чарующим блеском серебра, сверкая и вспыхивая мертвенным светом в лунном сиянии. Лишь только на густой узор инея попадал свет проезжающих мимо автомашин, как он вспыхивал бриллиантовыми искрами, завораживая своим неземным блеском и сиянием тысяч граней природных алмазов.
Самих машин сторонились за кустами вдоль тротуара – в такое время опасно было становиться их попутчиками.
Только услышав издали надсадный звук мотора, увидев габаритные огни автобуса, выскочили с тротуара на проезжую часть, призывно замахали руками.
Им несказанно повезло, что заметили и не отказались «подобрать с трассы».
Доехали в Плодосовхоз в кромешной темноте позднего вечера, успев отогреться и оттаять в автобусном тепле.
– Повезло вам, ребята! Не хотел ехать в последний рейс, стоял на базе, да из диспетчерской позвонили. Сказали, что много народа в центре толкается, не могут никак уехать в такой холод. Сжалились, человеки всё же. А вы подождите немного, поговорите со мной, пока я людей дождусь, – шофёр по-отечески улыбался, облокотившись на горячий капот машины. – А мороз-то знаете, уже какой? Минус 18 градусов! Зима идёт! И опять без снега.
Поговорив несколько минут с общительным пожилым русским водителем, тепло попрощались.
Он остановил автобус не на обычной остановке – сразу за металлической аркой с названием поселения, а у самой бани, ближе к центру, магазинам и почтамту. Периодически сигналя в темноту, терпеливо ожидал припозднившихся, долго не решавшихся ехать пассажиров. Соблазнил, выманил из тепла домов на стылую улицу. Дождавшись нескольких человек, поехал в обратный, последний на сегодня рейс. Ехал медленно, продолжая сзывать, сманивать, звать…
Молодые пошли в темноту и ночь – ждали названные казахские родичи.
– Думаешь, ему так хотелось с нами поговорить? Чёрта с два, – Вик осторожно оглянулся. – Боится ограбления. Были случаи. Хорошо, если выручку отберут, могут и убить. Неспокойно здесь становится. Вернусь, надо решать с переездом к вам. Главное – мать уговорить. Тут ловить нечего.
Шли по тёмным неосвещённым улицам села, надеясь, что Турсуновы ещё не легли спать. Было почти девять часов вечера.
Их ждали!
Убедились в этом, едва свернув на нужную улицу: фонарь возле дома ярко горел, во дворе была протянута временная проводка, освещающая калитку и весь участок до самой входной двери. От нескольких ярких лампочек тени от арчи и туи увеличились многократно, и казалось, что идёшь по лесу!
Едва в гулкой морозной тишине стукнула входная калитка, дверь сеней распахнулась, и… гостей закружили, заобнимали, зацеловали люди.
Гурьбой и ввалились в дом.
Здесь не было ни малейшей европейской сдержанности, царившей в отчем доме Риманс. Здесь люди по-азиатски громко плакали, радовались, жарко обнимали, гладили, осматривали, причитая открыто и откровенно!
Им, русским, были рады любимые, знакомые с детства казахские руки, лица, сердца и души.
Марине подобные выражения радости были привычными и естественными.
Для Вика же стали большим испытанием.
Дома он держался мужиком, опорой для овдовевшей матери, а в казахской семье мгновенно превратился вновь в маленького несчастного «мальщика», которому грозила смертельная опасность! Вот и плакали-причитали-кричали женщины семьи, а мужчины сурово стискивали губы и грозно поглядывали, насупив брови, на стенающих жён-матерей-сестёр.
Смотря поверх голов на брата, сестра одобрительно кивала, говоря взглядом: «Потерпи! Дай им выплакаться…»
Скоро стенания утихли, ослабли уцепившиеся в мальчишечью шею, одежду, руки и ноги любящие пальцы, утёрлись слёзы, проглянули улыбки, зазвучали шутки.
Волна эмоций отхлынула.
Вику дали, наконец, раздеться, умыться с дороги, расслабиться и отдохнуть от всеобщего оглушающего внимания и смущающего обожания.
Младшие женщины семьи засуетились, накрывая праздничный стол, не обращая внимания на просьбы припозднившихся гостей, игнорируя их протесты и уговоры.
– Как не нада? Такой гости! Той нада! Праздник нада! Вики провожать будем! Гости звать ещё нада много-много! Такой гость! Такой день! – только и галдели женщины со всех сторон.
Воспользовавшись суетой, Мари принесла из коридорчика тяжёлую сумку со столичными продуктами и гостинцами. Поставив на табурет возле стола, стала выкладывать содержимое, чем вызвала новый шквал воплей и восклицаний.
– Вай! Мыринка! Не нада! Защем? Эта сумка Вики оставляй! Ему в армия нада! Клади абратна!
Услышав несусветный женский галдёж, брат пришёл ей на помощь.
– У меня всё приготовлено. Больше не возьму ни грамма. Простите, – твёрдо изрёк.
Встал из-за стола внушительной, высокой, крепкой скалой, указав глазами на вещмешок, лежащий в углу кухни возле дубового буфета.
Спор тут же прекратился.
«Да уж, мужик сказал, – усмехнувшись, Мари взглянула в сторону мужчин: открыто любовались Виком. – Посмеиваются его словам и весомому взрослому поступку, и выглядят такими гордыми, словно родного по крови и вере провожают!» При виде их сияющих довольных лиц навернулись слёзы на глаза от избытка чувств.
Брат тем временем отвечал на вопросы многочисленной узкоглазой ребятни всех возрастов и полов. Встал, открыл рюкзак, показывая детям набор призывника: складной нож с полированной ручкой и стальную ложку, мисочку и старую металлическую отцовскую кружку из нержавейки, прошедшую настоящую Большую Войну!
Ребятня заворожено осматривала раритет, щупала его, пробовала на вес, распахивала карие глаза, краснела смуглыми личиками.
На сестру старался не смотреть, видя в её глазах слёзы: «Самому фигово. Не шутка: стою на пороге смерти».
Давая ему свободу, села на табурет возле тёплой печи, прислонилась спиной, опустила взгляд в пол, бездумно затеребила пуговицы пиджака костюма из джерси…
– …Не переживай, сестрёнка! Завтра я сделаю всё, что в моих силах! Клянусь, Маринка!
Арман сел напротив, закрыв её крепкой спиной от глаз семьи.
– Вик для нас такой же брат! Вот и сделаю всё, как единокровному брату.
Положил на плечи родные смуглые горячие руки, не оглядываясь на родню и детей. Смотря вблизи, разглядывал после годичной разлуки, улавливая в чертах малейшие изменения.
По расширившимся, вспыхнувшим потаённым огнём глазам цвета чая поняла – изменилась к лучшему. Очень. Опасно. Не потому ли так странно вздохнул взрослый мужчина-военный, провёл задрожавшими пальцами по её синеватым подглазникам, бровям и скулам.
Долго всматривался, пытливо и необычайно прозорливо. Метнул взгляд на безымянный пальчик – нет обручального кольца, резко покраснел, даже дышать перестал! Смотря в упор, сжал сильно тёмные обветренные губы. Догадался, понял всё. Стиснул руки на девичьих тонких плечиках, поглаживая большими пальцами, окунулся по-особенному в глаза цвета чигинды.
– Кто? Сама? Выбор?
На все вопросы лишь покачала белокурой головой, не сводя колдовского взора: «Забудь!»
Побледнел, порывисто выдохнул, вновь покраснел и… поражённо опустил черноволосую голову с сединой на висках.
Продолжала, не мигая, смотреть на макушку, словно поддерживая зелёными нитями странного, нечеловеческого, неказахского взора: «Крепись и молчи! Даже на смертном одре!»
Тяжело вздохнул, кивнул, будто услышал безмолвные слова, взглянул исподлобья, полыхнув взглядом с непонятным волнением и возмущением.
– Аманат*?
Едва уловимо кивнула.
Молча простонал, на миг закрыл глаза, скрывая скупые слёзы: «Так и думал! Мактуб! Ей было не избежать такой судьбы. То Малик едва не украл, настоящую охоту на неё устроил, забери Иблис его душу! И теперь это: ребёнок-заложник. Нет, её вынудили, понятно. Сама бы никогда ребёнка не отдала! Помешана на детях, как истинная мусульманка! Значит, я был прав: попала в Систему. Политика. Бедная наша девочка! Ей была уготована эта стезя!»
Опомнился, открыл покрасневшие глаза, спокойно посмотрел в весну и… ощутил чувственное волнение. Ругнул себя, быстро метнул косой взгляд на жену, виновато вздохнул.
– Ясно. Держись, родная. И не волнуйся ни о чём. Просто верь мне, сестра моя русская.
Светло и легко усмехнулся, выпрямил согнутую жуткой новостью спину, решительно отбросил отчаяние и давнюю телесную тягу.
– Всё хорошо будет, жаным**.
– Да я и не волнуюсь, Арман!
Улыбнулась с любовью и радостью, совсем по-девичьи, засияв глазами, радуя взор ямочками на щеках, милыми веснушками на носике, что так любил гладить в детстве. Невинно и нечаянно касалась мужского лба чудесными пепельно-русыми вьющимися волосами, щекотала.
Рассмеялся безмолвно: «Не было б рядом никого, на колени бы запросто ко мне забралась, попросила бы почесать спинку! Как же давно это было… – охрип, задержал дыхание и трепет тела. – Как давно не сидели рядом наедине, мой ягнёнок белошёрстный! – стиснув скулы, затолкал в душу страсть и непонятный страх, настоящий могильный холодок под сердцем. – Не сейчас. Не думать! Не время. Нельзя отвлекаться и расхолаживаться!» Заставил себя спокойно выслушать девочку, говорящую со спокойным ясным личиком.
– Знаешь, что странно: нет в моей душе страха, понимаешь? Словно Вик не в армию уезжает, а в пионерлагерь, в «Звёздный», и стоит выйти к вам на зады огородов, можно будет его увидеть, помахать рукой, зная, что он смотрит оттуда в бинокль, – перелила звонкий апрель в душу, радуя и невольно муча.
– А вот это хорошо! Значит, твоё сестринское сердце не чувствует опасности!
Так обрадовался простодушным наивным словам, что в порыве чувств обнял, прижав к напряжённому горячему телу. Гладил спину дрожащими руками, заглядывал прямо и откровенно, по-мужски, в чарующие глаза, греша взором и напиваясь бесхитростным окаянством впрок.
Поняла, боднула лбом, укорив любя: «Семья за плечами, офицер: жена и дети!»
Опомнился, незаметно отодвинулся, покраснел красивым интеллигентным смуглым лицом. Виновато улыбнулся, каясь и радуясь даже таким безобидным чувствам.
Простила, ощутимо «поцеловала» взглядом, дохнула растаявшим снегом, полями маков и незабудок, стоя мысленно в них, утопая по пояс!
Увидев эту чёткую картинку в её глазах, захлебнулся вскипевшими эмоциями, впился в плечи: «Ведьма! Неужели душа Рабыни-беглянки в ней теперь обитает? Так вот чем всех берёт! Но это её и защищает…»
Помолчал, отдышался, нашёл силы продолжить разговор.
– Молодец ты! Теперь я уверен: завтра у меня всё получится! Слава Аллаху! И вашему Богу тоже!
Разжав с трудом взмокшие пальцы, отпустил, воздел руки к небу в благодарственном жесте, шепча на казахском молитву, которую тут же подхватили все, остановившись и затихнув на миг там, где стояли или сидели.
Марине стало спокойно на душе: «Всё будет хорошо. Теперь в этом абсолютно уверена. Коль профессиональный военный призывает в помощь сразу двух таких могущественных богов, значит у “курносой” нет никаких шансов на победу! Она останется “с носом”! Вик будет спасён».
* Аманат (араб.) – заложник; в общем смысле: долг чести, вверенное на хранение, надёжность. Пример материального аманата – любое наследство, в том числе и родовое: сын, дочь; т. е. то, что должно быть возвращено в семью (в данном случае – героиня носит ребёнка высокопоставленного иностранца, вынуждена будет вернуть отцу в интересах политики).
** …жаным (тюрк.) – дорогая, милая, любимая.
Февраль 2013 г. Продолжение следует.
Фото из Интернета: предгорья Тянь-Шаня, весна, май, поля маков, ромашек и незабудок.
http://www.proza.ru/2013/02/10/765