Едва Семён Данилыч, положительной наружности, спокойный, рассудительный мужчина сорока двух лет, кандидат наук, кстати, переступил сегодня вечером порог своей квартиры, его жена - не в пример мужу, решительная, категоричная и по-своему интересная особа, - выйдя навстречу, молча, то есть без всякого предуведомления, запустила ему в лицо неким пластмассовым предметом. Семён Данилыч ошеломлённо вскрикнул:
- Т-ты ч-что, Тась, офонарела?!! - явно употребив чужеродный для себя глагол - очевидно, вследствие крайнего удивления. Но Тася, женщина, ко всему прочему, гордая, ответом его не удостоила, лишь тихим ненавидящим голосом процедила:
- Чтоб тебе всё, паскудник, оторвали между ног! - И удалилась в комнату, захлопнув за собой дверь. Иной раз стоит совершить нечто даже безобразное - лишь бы иметь возможность увидеть этакую мизансцену: только женщина может так уйти - всего одно мгновение, резкий поворот, разгневанный взгляд, чуть ли не испепеляющий до подошв, сноп искр по синему воздуху разлетится от метнувшихся с затылка на лицо потерявших заколку волос...
В полном недоумении, ошарашенный, оглоушенный или, как сказали бы теперь, в отпаде - Семён Данилыч потоптался перед вешалкой, чувствуя, как тяжесть нешуточной угрозы неизвестных пока ему неприятностей начинает стеснять его дыхание и сдавливать виски, затем, сняв пальто, шапку и разувшись, в носках (какие там шлёпанцы – их же надо искать!) прошёл в ванную комнату. У зеркала промыл рассечённую бровь, прижёг ранку одеколоном. Минуты две разглядывал своё окоченевшее в скептической гримасе лицо, совсем поэтому какое-то незнакомое, будто чужое.
- Н-да, - произнёс он, пытаясь поймать хоть какую-нибудь мысль, пригодную для объяснения ситуации, но - тщетно. Разгадка если и существовала, то где-то вне пределов его обескураженного сознания.
В прихожей он чуть не наступил на видеокассету, которой его травмировали и физически и морально, поднял её, повертел так и этак, однако никакой наклейки с надписью не обнаружил. Тогда он отправился в комнату сына (ещё не вернувшегося из института), сунул кассету в гнездо видеомагнитофона и запустил просмотр.
То, что ему предложил неизвестный и непрофессиональный оператор, превзошло его лихорадочное воображение (а рисовался ему, мерещился чудовищный разврат, который он якобы подсунул сыну, за что и было ему выражено импульсивно осуждение известным способом).
Перед ним возник... он сам. Ну да, собственной персоной. Какая-то пьяненькая девчонка висла у него на шее, и он, не очень-то уклоняясь от её поцелуев, бормотал что-то, хихикал, жестикулировал, также будучи явно нетрезвым, а точнее сказать - пьяным.
Кино крутилось дальше, уже ничего не изображая, кроме рваных чёрных молний, а он, открыв рот и незаметно для себя встав перед экраном на колени, ощущал попеременно то стылый холод, пробегающий по спине, то внезапный колючий жар приливавшей к щекам крови.
- Что за бред! - наконец пролепетал он одеревеневшими губами и задрожавшими пальцами стал тыкать в кнопки, желая заново посмотреть плёнку. – Не!.. Ну слов нет!
Однако ничего, к сожалению, не изменилось. То был он, несомненно, он. И, похоже, это был не монтаж (в этом он слегка разбирался). Но тогда что это?! Что прикажете думать?!
- Что это такое?! - спросил он сам себя. - Я ничего подобного не совершал! Этого не было! Не было! Ну не было же! Чёрт! - Он, как бы извиняясь перед кем-то, развёл руки ладонями вверх и пожал плечами. И эта его поза - на коленях да с простёртыми дланями - имела сходство с молящимся перед образом. Ощутив комичность своего положения, он переменил позу, затем сел, почесал в затылке (хотя и такого жеста в его арсенале телодвижений раньше не наблюдалось), и пустил фильму ещё раз.
И тут внезапно он успокоился и стал смотреть видеозапись с каким-то даже жёстким прищуром - цепко фиксируя каждое движение и каждый звук. Ему пришла мысль, что у него есть двойник (“В натуре! Чёрт подери!”). Были ж двойники у других людей, ну хотя бы у тех же президентов. Чем он хуже? И у него, стало быть... и у него, так получается! Правда, сие предположение вряд ли сгодится для объяснений с женой...
Однако поскольку он раза два всего, да и то мельком, видел себя закадренным, то ничего определённого относительно подлинности мелькавшей на экране своей физиономии, сказать себе не смог. Во-первых, запись длилась всего несколько секунд, во-вторых, сделана была при плохом освещении. Блики и тени съедали то ухо, то нос…
- Тьфу на вас да и только! Эт-то какой-то бред! Эт-то бред! Бред! Бред! И ещё раз бред! Не было ничего! Не было ничего подобного! Это какой-то фокус! Это... извините, не знаю, что такое... Я н-не знаю!
Ночью, ворочаясь на диване, слыша посапывание сына из соседней комнаты и напряжённую тишину из другой, где почивала или затаилась его вспыльчивая Тася, он размышлял о том дурацком положении, каковое, как ни напрягался он, оставалось совершенно для него непонятным, неуяснимым... и, в конце концов, он заснул, обессилев в бесплодном поиске ключа к повергшей его в состояние оторопи загадке. Что там ни говори и как не думай, но необъяснимость происхождения вещественного доказательства его супружеской неверности заставляла усомниться в собственном психическом здоровье. И ничего лучшего, кроме как сказать себе утро вечера мудренее не оставалось.
Спалось, однако, ему тревожно. И снов-то, собственно, он не видел, но что-то... некое предощущение как бы, какая-то возня не сформировавшихся образов постоянно томили, беспокоили, к чему-то вроде подталкивали, подводили некую обвинительную базу (впрочем, он не юрист и за формулировку не ручается). Он открыл глаза, посмотрел в тёмный потолок и... вспомнил! (Я так полагаю, что не обязательно сравнивать этот миг со вспышкой молнии, но нечто ослепительное - и осветившее и поразившее одновременно - читатель должен иметь в виду, поскольку прекрасно знает сам, что озарение - это всё же яркий свет, притом в дебрях замороченного сознания, в каковых оказывается иной раз каждый из нас смертных.)
Вот он сошёл с электрички. Была уже полночь. На работе он с коллегами выпил и теперь, после часовой дремоты на тёплом сидении, в голове ощущалась тяжесть похмелья. Надо бы освежиться, решил он, и завернул в магазин при вокзальном ресторане под названием “24 часа”. Перед этим он выкурил сигарету и его замутило. Он купил бутылку пива и, лишь отпив половину и почувствовав прилив бодрости, осмотрелся. Двое юношей уютно болтали с двумя симпатичными девчонками, соблазняя их выпить водочки. Те модничали и продавец, также молоденькая девчонка, которой, по-видимому, была скучна, а, возможно, и страшна ночная работа, предлагала то одно, то другое “на закусь”, лишь бы посетители подольше не ушли и не оставили её одну.
- Вы возьмите салатец вот этот, ребятишки. С таким салатцем кто угодно водочки выпить захочет.
- Да ну? - подыгрывал ей один из пареньков, тогда как другой разливал по стаканам и подмигивал мнущимся у столика девчатам.
- Закусон - блеск! Никто не устоит.
- Да-а? Та-ады давай.
Семён Данилыч допил пиво и, чувствуя себя лишним, вышел на улицу. Теперь ему стало значительно лучше. Было в этот поздний час не холодно и он не спешил, как обычно спешил с электрички к ужину. Прошёл через парк, пересёк улицу, заметил у подъезда девятиэтажки группу ребят, о чём-то весело болтающих, обратил также внимание, что у одной из девиц светится в руках зелёный огонёк, и озадачился: что бы это могло быть? Уже минуя полуночников, он всё пытался разглядеть, что же это за странный огонёк, как вдруг одна девица, а за ней и другая побежали к нему. Он остановился, удивясь и насторожась - неразлучные всё же эмоции. И вот с огоньком которая, защебетала уже рядом, и Семён Данилыч, наконец, догадался, что в руках у неё видиокамера, и ещё подумал: а можно ли по такой темноте снимать? Вторая же, лепеча совсем что-то невнятное, ухватила “дяденьку” под локоток и чмокнула в щеку.
- Праздник, что ль, какой у нас? - неловко приобнял её Семён Данилыч за плечи.
- Праздник, дяденька, праздник! - Кокетливым голоском подтвердила она. - Выпьете с нами? Ну выпейте!
Тут и паренёк очутился рядом с бутылкой, и Семён Данилыч как-то сразу предположил, что надо, пожалуй, линять, так как и другие ребята подтягивались, да и бутылка в руках уже подоспевшего внушала скорее опасность, нежели... “Вдарят по шарам! - мелькнула мысль. - Ох, вдарят!” И высвободясь из объятий, Семён Данилыч попятился, делая пальцами обеих рук кивающих на прощание гусей и приговаривая:
- Эвон, и ребятки у вас симпатичные, где уж мне уж старику тягаться...
И ушёл. И до самого дома перемалывал: была ли опасность или нет, можно ли было глотнуть из их бутылки или... “Да ладно, - он остановился у своего подъезда и закурил. - Лопают бормотуху всякую… мне б она по печени вдарил б. Точно вдарила б...”
“Ну хорошо, - Семён Данилыч сел на своём не очень удобном ложе - сиденье дивана имело чрезмерный наклон к спинке и не располагало поэтому к расслабленности. - А каким же это, простите, макаром, ваше кино попало в мой дом?” Ничего подходящего на ум не приходило в сидячем положении, и Семён Данилыч опять лёг и заложил руки за голову. Действительно, он не разведчик, ни политик, ни крутой бизнесмен... кто мог сыграть с ним такую нелепую, злую шутку? Ну кто? Абсурд. Нонсенс.
Ладно. Подойдём тогда с другой стороны. Допустим, одна из девчонок - да-да! - знакома с его сыном... Знакома, и даже, допустим, более того... Что более того? “Что более того?!.” Ну да - ну да, нужна чёткость. Поссорились. Она решила отомстить. И тут такой случай... Смекнула, бестия... потому что сообразительная по натуре, авантюристка! “Вот тебе! - это Володьке, сыну. - Ты со мной не хочешь гулять, так я с твоим папашей!” Иначе откуда она знает адрес?!. Фу-у-у!..
Семён Данилыч опять сел, взбудораженный ходом своих подозрений.
Или чушь всё это собачья? Тогда что?! Что тогда? Ну?!.
И тут в его памяти возник иной проблеск... Он выехал из гаража на своём мотоцикле с люлькой, притормозил на перекрёстке и, откуда ни возьмись, смазливенькая девчонка вскочила на сиденье за его спиной... Ох уж и везёт ему на молоденьких соплюх. С чего бы они к нему липли? Во всяком случае, он всегда терялся от таких наскоков. Вот и теперь он опешил, не знал, что делать, сказал первое, что прочкнулось в голове:
- Извини... это... без шлема не могу прокатить.
- Ну дяденька, ну дорогой...
А в сторонке ещё три девчонки навострили ушки, распахнули глазки. Может, у них спор какой вышел. И они ждут результата?
- Нет... ну, понимаешь... давай тогда уж я съезжу в гараж, возьму шлем... и всё в порядке, как полагается... А?
- Вы меня не обманываете? Приедете, правда?
- А чего? Почему нет? Какие проблемы?
Она не сразу слезла, ещё подумала, покачалась на пружинном сиденье:
- Ладно, я вам верю. Но, пожалуйста, прошу вас, умоляю... пожалуйста, приезжайте, я буду вон там вас ждать, - она даже ладошки свои с перламутровыми ноготками приложила к груди.
- Замётано, - бодро отреагировал Семён Данилыч и, торопясь включил скорость.
“Да, я не приехал... Но что я, совсем обалдел? С чего бы я поехал? Ехать надо было за картошкой... Я устал, я забы-ыл! Почему? С какой стати? Что за каприз?..”
“Да нет, не то, - сказал он себе через минуту, - тут ты накручиваешь. Ту пигалицу я помню. Ничего общего с этими...”
Семён Данилыч прилёг на правый бок и лежал так некоторое время уже без всяких дум. Ему отчего-то сделалось всё безразлично. И потому безразлично, что явилось понимание... как бы само собой, без всяких усилий с его стороны. А именно: как бы он тут сейчас не тужился в разрешении свалившейся на него задачки, объясниться с женой всё равно не удастся. Ну что ты плетёшь? - скажет она. Да и не скажет она ничего. Она слушать не станет просто. Ну фигня она и есть фигня. Как ты её не расписывай.
И существенный... более существенный, более существенный вопрос заключается в том... А в чём?..
Ладно, ладно, тихо. По крайней мере, он вспомнил. Он теперь может не сомневаться в своих мозгах. А вот что дальше?..
Семён Данилыч поднялся и пошёл на кухню перекурить. Он вспомнил свою спасительную формулу: утро вечера мудренее. Утром он покажет плёнку сыну, а там... Не будем загадывать. Вишь, как оно бывает. Живёшь, живёшь, примерный семьянин... И нако-ся выкуси! Хоть стой, хоть падай... О-о-о!..