Шторм

Шторм точно подкрался. Ещё вчера море зелёным перламутром покоилось до самого белёсо-дымчатого зыбкого горизонта, и только изредка вздыхало, как сонное животное. Да что там - вплоть до полудня на небе не мелькнуло ни единого облачка и ничто не предвещало резкой смены погоды, пляж пестрел отдыхающими, верещали детишки, раздавался стук волейбольного мяча, по прибрежной сверкающей глади тарахтели катера с водными лыжниками на буксире. Затем – лёгкое дуновение и снова благодать, но от белого облачка над изогнутым морским простором колыхнуло некой предупреждающей влажной кисеёй, хотя по-прежнему природа ласкала, нежила всё в ней присутствующее. Но вдруг солнце невзначай как бы окунулось в оранжеватое марево и перестало припекать, а чуть позже и вовсе растворилось, будто скатилось за край земли раньше срока. И с каждой минутой увеличиваясь, на берег пошла волна. И поначалу в прибое оживилась, зашумела загорелая братия купавшихся, однако чем сильнее становился удар и шуршание гальки пополам с ракушечником о береговой уступ, тем пустыннее становился пляж. В конце концов, Игнат Васильевич остался почти один у причала, с которого он нырял буквально четверть часа назад, не считая служащих, поспешно уносивших кресла, столики и прочие пляжные аксессуары в кладовые помещения неподалёку.
Игнат Васильвевич, сорокалетний сухощавый мужчина с задумчивыми серыми глазами на загорелом продолговатом лице, слегка попорченном двумя небольшими шрамчиками, полученными в детстве при неудачном падении с лыжного трамплина, наблюдал, как разыгрывается шторм, сидя на скамеечке под матерчатым зонтом, ждал, когда волна наберёт ту мощь, чтобы облизать его разутые ступни. Материя на зонте хлопала с нарастающей силой, и он подумал, почему же их-то не убирают – очевидно, в самом деле, непогода застала обслугу врасплох.
Потом подошёл чудовищной высоты вал и снёс крайние щиты настила пристани, и только тогда прибежали люди в зелёных комбинезонах и торопливо принялись стаскивать оставшиеся на берег за каменный парапет, через который уже перехлёстывало морскую пену.
Игнат Васильевич хотел было подняться и отправиться в свой отель, но передумал. Где-то завыла сирена, Игнат Васильевич оглянулся и увидал согнувшиеся почти пополам пальмы в парке у отеля.
Он не то чтобы поругался или повздорил с женой, однако меж ними взбухло то напряжение, возникавшее в последнее время частенько, следствием которого неизбежно могла быть ссора, поэтому он и ушёл, оставив Людмилу Викторовну саму разбираться с администрацией, отчего это в их номере одна кровать, хотя и двуспальная, но со сплошным матрасом, а не две, откуда в ванной комнате тараканы и что-то ещё... Игнат Васильевич забыл и не силился вспомнить, поскольку все эти внешние обстоятельства имели слабое отношение к настоящей причине их взаимного неудовольствия друг другом.
На пляж выбежала девушка, придерживая на голове шляпу. Она поозиралась в поиске кого-то, остановила на мгновение взгляд на Игнате Васильевиче, так что он даже хотел приложить к груди пальцы – меня, что ль? – и также стремглав побежала назад к парку, а в Игнате Васильевиче осталось, тихонько растворяясь, ощущение обманутости с примесью тоски. «Что-то киношное во всём, - подумалось ему, - нереальное какое-то".
Людмила Васильевна работала заместителем главы администрации их города. И поездку в Анталию ей предложила за некую, очевидно, услугу фирма по производству не то облицовочной плитки, не то какой-то керамики. Игнат Васильевич опять же не вдавался в подробности. Она собиралась ехать без мужа, как ездила до этого – в Германию, Францию, Испанию, Индию, но потом почему-то переиграла. Ему сказала лишь: «С паршивой овцы хоть шерсти клок. Нет? А то сегодня у кормушки, а завтра, глядишь, турнут и никому уже не понадобишься. В наше время кто не ухватил, тот и... Или ты что думаешь?” Впрочем, она и в прежние времена постоянно подгребала под себя всё, что могла и торопилась, что называется жить. Игнат Васильевич поначалу не то чтобы не замечал, внимание старался не обращать, после же привык, обозначив это одной из черт её характера.
Он поехал, тем более, что нигде, в общем, не был, кроме ГДР, да и то, получается, давным-давно, ещё до воссоединения Германии. Однако ему сразу не понравилась компания: глава фирмы Вилкин Артур Изидорович, этакий справный крепыш с седой чёлочкой, цепким взглядом и с выражением пренебрежения на полных губах, и его, по сути, свита, состоящая из трёх энергичных дам, постоянно обсуждающих удобства, блага и прочее, вступающих в конфликты с администрацией отеля и окружающими, если им казалось, что те каким-то образом ущемляют права их шефа (Игнат Васильевич окрестил их тётками), и трёх мужчин, один из которых, Евгений, тридцатилетний улыбчивый парень, привёзший, кстати, с собой (с чужой группой) любовницу, беленькую такую, томно-глупенькую барышню, и двое уже пожилых, замы Вилкина, обыкновенные собутыльники, любившие пить молчком. Вилкин этот в общении с Игнат Васильевичем вёл себя достаточно, впрочем, корректно, несколько раз заговаривал о том, что неплохо бы оженить их детей – у него была дочь на выданье, у Игнат Васильевича с Людмилой Викторовной – сын-студент. Но, изрядно набравшись, начинал переступать грань – дескать, ты-то тут, дражайший, при чём? Ну-к посторонись-подвинься! К Людмиле Викторовне был, естественно, предупредителен постоянно, а в подпитии даже и приволакивался, игнорируя при этом Игнат Васильевича. Это было б ладно, если б Людмила Викторовна не откликалась с благосклонностью и затаённым желанием. И это ещё её отношение к происходящему как бы подтверждало, что и она в принципе того же мнения о своём законном: ну не мельтеши, мол, раз такой недотёпа.
Последнее время Игнат Васильевич, в сущности, пребывал безработным. Его предприятие потихоньку угасало, а тут ещё два месяца назад он взял банковский кредит и завис: с обвалом рубля банк в одностороннем порядке увеличил процентную ставку (как, впрочем, и оговаривалось в договоре), сделать в создавшейся ситуации оборот с закупленной продукцией (а большие надежды возлагались) не представилось возможным и... оставалось лишь трепыхаться. Ощущение не из приятных, если прибавить к этому постоянный прессинг кредиторов, рекитиров и прочей шушеры. Игнат Васильевич как мог отбивался, лукавил, изворачивался, скрывался наконец... Вот ещё почему и согласился на “отдых”:  “Не всё ли равно, где тебя догонят?”
А вчера вечером – по цвету каким-то нежно-сиреневым, по звуку – шелково щебечуще-шелестящим, по запаху – ванильно-персиковым (другого определения Игнат Васильевич как-то не сумел подобрать), ласковым ветерком по коже, – сидя на открытой террасе ресторана (голубой бассейн у самых ног, лаковые кроны пальм над головою, ненавязчивая музыка, превосходное шампанское, отчего настроение неуклонно разгоралось на поэзию какую-то даже), – Альберт Изидорович покатил бочку на Евгения – всем было заметно, кстати, что он завидует присутствию белокурой пассии своего меньшого компаньона, хотя как сказано было кем-то тет-а-тет, сие оговорено в контракте сделки (через посредническую фирму Евгения прогонялась и обналичивалась валюта). Альберта Изидоровича, уже изрядно нагрузившегося и приобретшего бодливость, обозлило, по всей видимости, то, что Евгений ведёт себя “слишком независимо” и мало уделяет внимания – а это уже не более чем предлог – Людмиле Викторовне. “Ты на чьи грошики тут, метроном? - спросил Альберт Изидорыч ядовито, причём так, что слышно было всем сидящим не только за их столом, но и за соседним, где веселилась чета немцев с детьми. - Ну и чего?! Тебе трудно ножкой шаркнуть?..” Игнат Васильевич попробовал вмешаться и “бос” его проигнорировал, точнее, прошипел в сторону: «Шёл бы ты... спать! - и спохватившись вроде – притихшим немцам: - А вы чего зенки пялите?» - и покачиваясь, удалился, уронив пару стульев. Один из замов хохотнул, другой поперхнулся и тут же запил из рюмки. Все три “тётки” осуждающе взирали на “молодого выскочку”. Евгений же, откинувшись на спинку стула, зло скалил свои превосходные зубы, его зазноба торопливо прикуривала от свечи длинную коричневую сигарету. А Людмила Викторовна, чуть кривя губы в усмешке, глядела на закат, говоря всем своим видом, что её ничто не касается. Игнат же Васильевич, улыбнувшись, сказал немцам: “У нас уж так: двое дерутся, третий не лезь”. Немецким он владел неплохо.
На следующее утро он заметил жене не так чтобы с обидой, скорее иронично, над собой подтрунивая: каков, дескать, наш бос, а? На что Людмила Викторовна – она перед зеркалом приводила себя в порядок – между прочим, заметила: «Этот тип, не в пример некоторым, вертится что волчок, везде и всюду поспевает поэтому. И в отличие от то-обя при деньгах. Ты бы мог мне устроить такой отдых?”
Это неприятно поразило Игнат Васильевича, и он не нашёлся с ответом. Ему вдруг стало казаться, что где-то на фото, привозимых женой из своих зарубежных поездок, уже мелькала физиономия Альберта Изидоровича. “Да не кажется, а точно! - он вспомнил. - Именно его я видел рядом с... он ещё приобнимал...” И вот он ушёл и сидит, смотрит на штормящее море, которое между тем потемнело. Ветер слегка ослабел, и волны стали отливать масляным блеском.
- А не покачаться ли мне? - сказал вслух Игнат Васильевич, и подумал: - “Когда я ещё на море выберусь...” - И он решительно стянул с себя отсыревшую от брызг футболку.
Он удачно поднырнул под накатывающую волну, изо всех сил загребая, проплыл несколько метров, ещё раз поднырнул под следующую, затем стало легче. Доплыл до буйка, но цепляться за него не стал, поскольку железный этот бачок так швыряло и вертело, что запросто можно было разбить голову, поплыл не спеша вдоль берега, то открывавшегося широкой панорамой, то исчезавшего, будто его и нет вовсе. Старался попасть на гребень волны, идущей наискосок к берегу, и вместе с ним преодолеть как можно большее расстояние. И вскоре очутился далеко от пляжа. Наконец устав, решил выбираться. Облюбовав волну покруче, взмыл с нею и понёсся, что есть мочи загребая, чтобы подольше не отстать. Довольно лихо и удачно достиг мелководья и, перескочив откат, стремглав побежал, держа на прицеле пенистую полоску на песке. Однако то ли он устал больше, чем рассчитывал, но сил у него не хватило, следующая волна накрыла его и шмякнула о дно так, что он оглох и онемел всем телом. Только вскочил на ноги, как уходящая волна подхватила его и поволокла навстречу набегавшей. Всё же он успел нырнуть и отчаянным усилием выгреб на глубину. Ещё три безуспешные попытки сделал он, и в какой-то момент его охватила паника – и пятки были отбиты, и плавки, полные песка и ракушек, тянули вниз... Последнюю попытку он предпринял уже за мысом, куда позволил себя унести – там берег был положе, волна растекалась дальше и мельче, грунт под ногами оказался потвёрже, и он успел убежать. Упал на той самой полоске пены на песке и, перевернувшись на спину, долго глядел на клочья бешено несущихся туч и нет-нет, да и начинал хрипло хохотать.
К своему пляжу он возвращался примерно час, тогда как позавчера они, гуляя с женой, преодолели это же расстояние минут за двадцать. У самого пляжа увидал, как спасатели несут от берега человека с вывернутой в плече рукой. Вдруг испытал щемящий восторг-трепет, точно в детстве, распахнув утром шторы на окнах – свет какой-то непривычный лился сквозь них, – и словно новый мир для себя открыл: первый снег покрывал и мостовую, и крыши домов, и не опавшую листву... “И чего я полез в эту пучину? Уж не хотел ли я покончить счёты... ха-ха!.. с жизнью?! Не-ет, нет уж!” И почувствовав себя способным опять принимать решения, твёрдо пошагал к оставленной им одежде.