«…иль ты приснилась мне…»
Однажды ты заметил (вернее, сообразил, пришёл ли к выводу), что в тебе развивается нечто шизоидное. Не особенно удивившись, ты попытался разобраться в причинах этого обстоятельства, или, точнее, в его предпосылках. То есть было ли это следствием генетически обоснованным или же каких-то обстоятельств собственной биографии. А может, того и другого?
Вот это и стало поворотным пунктом в твоей дальнейшей судьбе. Или пунктиком, как ты злорадно определил в пограничном состоянии – в состоянии не то чтобы запоя (ты, в общем-то, никогда не опохмелялся даже), но в хорошем подпитии, без чего последние годы ты ощущал себя подавленным и потерянным.
Нет, страсти гормонального характера (именно страсти юношеского свойства, когда гормоны главенствуют над разумом), тебя уже давно не беспокоили, однако мужик ты был ещё справный, далеко не истощённый, порой (имея в виду, что жена Глафира давно отошла от секса в силу возраста – она старше тебя на три года, и по причинам болезненности организма)… так вот, порой ты чувствовал себя изголодавшимся настолько, что способен был на преступление – готов был изнасиловать особь противоположного пола.
Жизнь твоя протекала средне, если мерить её по шкале достатка, колеблясь в сторону нищеты в первую свою (эх, детство, юность, молодость!) половину. Тяготила тебя эта усреднённость? Да вроде нет. Только вот… угнетённость эта отчего в последние год-полтора?
Ну, ты, конечно, рассуждал – когда философски спокойно, когда в раздражении, но всё это было как-то не так… «Не то, - говорил ты себе, - не то. Ума, знать, не хватает».
Ну, детство. Тогда вообще не рассуждал… о превратностях духа, души. Мир входил в тебя таким и настолько, насколько ты способен был впитать и освоить его эмпирически – где радостью, где болью, а где и полным равнодушием. Страдать по-настоящему чем-то не физическим (непонятно чем) – этого тогда не существовало для тебя. И ты не старался новое знание упорядочить и заложить в опыт, и не потому что твой интеллект не был к этому приспособлен, а просто всё происходило как-то само собой и ты не испытывал необходимости в усилии со своей стороны. Навал информации (а чего только не было, и всё казалось мало) не смущал, напротив, всё казалось естественным порядком вещей. До тех пор, пока этот навал не начал скудеть… Не скудеть, впрочем: среди всего нового стал ты более разборчив – это мне надо, а это чёрт его знает для чего, ну его. И никакой ущербности совершенно не испытывал ни по какому поводу. Ты просто обитал в среде, которая именовалась жизнью… называлась так окружающими тебя людьми.
Мать сказала тебе, что отец твой погиб на фронте. И ты принял это на веру вполне спокойно, безболезненно, да и время было такое – у многих имелась в роду такая история, потому что то была история всего государства. Отца, попросту говоря, не помнил, а потому никаких эмоций – сожаления или чего-то ещё – не познал. Даже того, что есть преимущество – никто ремнём не порет, за уши не дерёт – ты не обмозговал. И только почему-то сейчас ты подумал: а был ли «фронт»? Может, мать и знать не знала, кто отец её сына? Впрочем, сейчас уже не спросить. Да и к чему? Своя-то жизнь уже на излёте. Зачем тревожить чужой прах… и тем более укорять. Неужели и с родителями сводить счёты? Так если, для констатации. Да и то усмешливо: «А мы не из князей, похоже…»
Были дядья, в том числе и родные, один даже помог, будучи начальником районного отдела милиции, избежать наклонной дорожки… Ты сидел у него на стуле посреди кабинета и нагловато озирался, совсем не задумываясь о последствиях своего проступка – а совершил ты, надо сказать, чувствительную гадость: махнул по лицу парнишке, который задирал тебя на базаре, лезвием бритвы, зажатой меж пальцев, махнул; кровищи и крика было предостаточно. Ты ощутил себя героем среди дружков. Но, на беду, тебя «вычислили» родичи того забияки – а они были люди непростые и не имели права спускать такую обиду, несмотря на то, что инициатива принадлежала не тебе: ты защищался. Но дядя твой имел на их сынка-отпрыска кой-какой матерьялец, как и на самих взрослых – компромат (У, сердитое словечко! – впервые тогда услышал). И дело замял. (И «дело», оказывается, могло быть двух сортов: просто дело, как работа, и «Дело» - хитрая такая папочка, куда вносят твои прегрешения.) А тебе сказал так: «Ты сейчас дурак непроходимый и я тебя не буду воспитывать, и объясняться с тобой не буду. Я просто тебя предупреждаю: ещё один такой финт ушами и я тебя сам вот этими руками, - и он для наглядности-убедительности приставил к твоему носу волосатый кулачище, - за Мажай загоню. (Вот когда ты понял это выражение. А то Мажай, Мажай, шо це таке?) Усёк, балбес стриженный?! А теперь косолапь за мной. – И ты покосолапил, хотя до этого за тобой не замечалось медвежьей походки. И привёл тебя дядя в заплесневелую и промозглую душегубку с живой облезлой крысой в захарканном углу и оставил там часа на два, показавшимися тебе чуть ли не вечностью, пока ты не закоченел и не замучился отпихивать от себя эту настырную крысу, которую ты почему-то боялся прибить и даже крепко ударить. Так было. Но тебе было сказано: будет во сто крат хуже в другой раз (и у тебя эхом в голове отозвалось: в другой раз, в другой раз...) Тебя попросту крысы сожрут, а перед этим измордуют...
- …И никто не заступится, понял? - закончил свою воспитательную тираду твой строгий дядька, - уж этому я посодействую, паря! Племянничек!
И ты смекнул, что это в самом деле неприятная перспектива. И тебя даже затошнило при мысли, что…
После школы была служба на флоте, о чём ты (как и все, впрочем) больше всего любил вспоминать в застолье с дружками, хотя мёдом ту службу никто б не назвал… но подишь ты. После дембеля ты женился – как после оказалось, на родственнице знаменитого писателя. Однако это обстоятельство тебя тоже совсем не колыхнуло. Ты и книг, собственно, прочёл всего ничего, так, по школьной программе. А потом, ты считал, что вся эта писанина всё равно к жизни не много имеет отношения, зачем же тогда голову забивать. Газеты читал регулярно, это да, но то опять же до известной поры, а последнее время и подавно предпочитал лишь местный кляузник, поскольку там можно было встретить фамилии знакомых. И всё. Центральная пресса тебя не то что утомила, задавила прям-таки своей разнузданностью пореформенной. Так что, сожалеешь ты о времени ушедшем, о всех этих реформах? Нет. Правда, сетуешь, что глупые какие-то специалисты их проводят. Ты всегда был за профессионализм, к этому всегда стремился. Не потому ли и не случилось за всю твою карьеру сколько-нибудь серьёзного прокола, тем более чьей-то трагической смерти на производстве. Да, эти политики задели тебя, пошерстили, даже в мандраж погрузили на какой-то срок, перекроили в некотором роде мозги… ты не купил себе велосипед с моторчиком…но всё это ерунда. Они, реформы ваши, не растревожили тебя до… обожания жизни, действительности (значит, не те реформы, или не по такому образцу проведённые). Задели, да… Однако лучше бы тебя задела любовь. Не секс, которого хватало и хватает (Глафира не в счёт), а… любовь. И это больше всего противно. Кругом в основе одна меркантильность, а любви как не было, так и нет. Увы… То есть вся эта литература тебя не касалась. Жил себе как все, даже в институт поступил на заочное отделение. Растил двух дочерей и учился почти до самой пенсии. Ремонтировал башенные краны, потом стал командовать теми, кто ремонтирует. Потом перешёл в службу надзора за этой длинноногой техникой. Специфика то есть была одна и та ж, только усложнялось всё помаленьку, и надобно было соответствовать… Короче, ты был сугубо узким специалистом и остальные предметы интересовали тебя постольку поскольку.
Так вот и катилась жизнь. То квартиру пробивал, то дачный участок. То строил несколько лет домик на этом клочке земли, растил яблони и вишни со сливами… И как-то всё вот так – без особых всплесков и больших потрясений, если не считать последних, как уже сказано, общегосударственных… задевших твою психику, может быть, в силу возраста и неспособности уже вбирать новое, а тем более радоваться по-китайски любым переменам. Но это доподлинно опять же не известно, что именно это тебя задело, ты ж не обращался к психоаналитику.
Девки давно выросли, никак замуж выскочить не могут, хоть и задастые и всё при них, перестарки уже заржавевшие. У Глафиры давление обнаружилось – следствие голубых кровей (твою-то за ногу!) А тебе через несколько месяцев на пенсию, мил дружок. И ты весь какой-то в соплях… в каком-то внутреннем, короче, раздрае.
Дома последнее время ты не любил ночевать, жить, корячиться с этим своим бабьём неприкаянным, кудахтающим поминутно по всякому пустяку. Заезжал с дачи, чтоб побриться, позавтракать или пообедать и – на работу. Прибить-починить – это дневные воскресные дела, это также сделалось в тягость. И с работы также – на дачу, то есть квартира стала промежуточным пунктом, где ждал тебя велосипед. А зимой пешком ходил. Зимой было даже лучше, несмотря на метель или сильный мороз. Укутался и вышагивай по накатанной грузовиками дороге, уж с неё-то не собьешься. Словом, отметился дома, взял что пожрать и в путь-дороженьку. Дорога ещё чем хороша: думается легко, несуетно. Пришёл, затопил печь, поколол дровец назавтра и по дружкам с припасённым пузырём. Летом же Глафира доставала своим нытьём, охами да ахами, да какими-нибудь дурацкими претензиями. Раз даже с лестницы пихнул так, что едва не убилась. Ну да не убилась бы – опять это ейная комедь. Тебя машина года четыре назад долбанула и то ничего, вставили в кость железный штырь и ты попрыгал на дачу грехи отмаливать. Нет, ну чего она тебя достаёт? Право какое имеет, что ли? Или она тебе сына родила? Или вы жили душа в душу? И у вас имелись некие общие интересы? Ни-че-го. Ни-ка-ких. Как теперь выясняется. Ты уже давно и женщиной её не считаешь. А бабское и мужику бывает присуще. Нет, начнёт в тысячный, миллионный раз скрипеть, что в её родне сплошь люди родовитые, известные, даже писатель есть… Ты бы ноги ему вырвал под горячую руку, так она им закозырялась. А где он, этот писака, какое ему до тебя дело, а тебе – до него? И книжонка его так себе, если честно, - чита-али по-первости. Ну, может быть, кто понимает, иначе оценивает, да но какое до этого дело тебе… да и тебе, Глафира Никандровна, какое не всё равно? А?
Так в чём твоя шизоидность? Что-то не совсем улавливаем твою мысль-заботу. В том, что стало тебе невмоготу, когда тебя обманывают знакомые, которых до этого ты считал безупречными? Что почитают тебя, значит, за простака (это ещё мягко сказано)? Но разве ты не знал раньше, что люди – они не все хорошие. Попадаются разные. С одними водился, с другими – нет. Что ж это тогда, раньше, тебя не злило? Почему сейчас ты готов убить всё человечество в целом? Прямо ненависть чёрная в иные моменты поднимается в душе твоей и долго-долго не опускается, как после бури – пыль. А? М?
Теперь ты обстоятельно, подолгу обсказываешь тому, кто тебе нравится, о тех, кто тебе не нравится, приводишь факты их непорядочности и прочее. А может, это все к старости так-то? На пенсионном рубеже? Никаких восторгов и благих ожиданий от жизни, одни обиды остались, замутились твои ожидания и любопытство липким и скольким осадком…
Ну а на что похожи твои рассуждения? Вот гибнут люди, говоришь: на войне, на пожаре, в наводнении и прочее и прочее. Ну и что? – говоришь. Где смысл этого самого бытия?.. А ты, слушай, как бы хотел помереть, каким способом? Уж во всяком случае, не от болезни и в старческом маразме! Нет, лучше утонуть или… И ты прислушивался к себе: действительно ли это искреннее желание (мысля) или так, позёрство?
Что ж получается, каждый сам по себе начинает думать о Смысле? Ну, в юности понятно. Но зачем в старости? Шизофрения? Во-от. А вроде простой, шутейный даже вопрос.
И неужели у других людей смысла больше? Ну, какой может быть смысл у власти? Или богатства? Думают богатые о смысле? И если да, то что именно? Вот тебе нужно оно, это богатство (если иметь ввиду голые деньги)? Не помешало бы? Ты, конечно, понимаешь, что богатство требует умения распорядиться им, поэтому ты многого и не желаешь, тебе бы так, чтобы не влачить жалкое существование… Впрочем, сейчас об этом на каждом углу услышишь, да разных премудрых изречений наберёшься, типа: несчастен тот, кто жил в эпоху перелома – китайское что-то опять, кажись… Ну или, скажем, у политиков – где этот смысл? Откуда, в чём? Экие вальяжные все, холёные, значительные, каждое словцо у них на вес золота. Нет, ну правда, если вы такие умные, то отчего у вас всё так… через одно известное место? Или же то, к чему вы стремились, и получилось? Ну, это друго-ое дело. Так что…
Нелепо, нелепо, нелепо всё. Шиза да и только. И думать про это – не-ле-по! И сам ты нелеп и другие не менее нелепы, - так ты себе говоришь с досадой на то, что перебалтываешь. Надо бы остепениться, попридержать язычок, попридержать.
Такие вот оборванные какие-то мысли приходили в твою голову, и ты был им не рад и не привечал их, не смаковал, наоборот - отмахивался.
Не рад. А что такое радость? Была ли в жизни твоей радость, радостные дни или хотя бы минуты? Да были, конечно. Только сегодня не можешь вспомнить, отчего они были и какие на вкус. А ежели и вспомнится иное, то непонятно теперь, как можно было этому радоваться.
Бог мой, одни невзгоды прочно сидят в памяти… вернее, оглядываясь на них, и невзгодами теперь не назовёшь, постыдишься своей тогдашней слабости. Так, страшки невеликие, да, были. Для ребятишек. Всё какие-то опасения снедали тебя, угрызения, чего-то боялся… А чего? Нет, и правда – шиза проклюнула.
…Но не это главное, как ныне обнаруживается, как ныне осознаётся. Оказывается, дело не в том, что нету более парткомов и обкомов, ты их отсутствием не огорчён… это всё ладно, жизнь перемелет всё что угодно и поставит на свои места… Ты огорчён другим, тем, что по-прежнему не любим никем и не любишь никого сам… Вот шайтан, опять на это свернул!.. Нет в тебе любви? Что такое? Что за мальчишеская прихоть? Ну нет её и не надо. Есть ли она вообще?
Вот дочери, они тоже какие-то получились… не радостные, не эмоциональные, зашоренные, кажется, с пелёнок материными поучениями. Как теперь бы выразились – обусловленные (чудное словечко, да?). А что понимает их мать в колбасных обрезках. Был бы сын, уж ты бы ему… Что?.. Да, не будем про то, чего нет. Дочери ж любви никак не найдут. И никогда не найдут – вот что печалит, вот что гложет и гнетёт до слёз, терзает даже в ночной бессоннице. Но их это не заботит, их заботит одно материальное да и то… иной раз и не поймёшь, чего им хочется: то ли жениха с машиной, то ли машину с женихом в придачу. Откуда эта инфантильность сказочная? Любить можно и возможно, а наверно и нужно без всего… Ну конечно, не рай в шалаше, не о том речь…
Так о чём же ты сожалеешь?
Устал ты думать, устал. Да и не думанье это. Каша. Что-то вот варится кругом и тебя задевает, ты и реагируешь, как лягушка на электричество. Вот и всё. Осмысления же, которое бы умиротворило, нет как нет. И не будет?
А где твои друзья? И могут ли быть люди друзьями? А ведь печально даже не это сомнение. А что? А вот подишь ты – трудно и выразить. И то нехорошо, и это… Проще говоря, - ты один-одинёшенек. Одинок. Тоже не новость, наверное. Только зачем ты пришёл к этой мысли? Стоило ли жить, чтобы придти к такой скупой и банальной мысли? Что, без эмоций? Или без комментариев, как опять же говорят ныне. Лучше уж футбол глядеть. По крайней мере, понятны эти страсти вокруг мяча. Хотя вот старик Хоттабыч не сразу понял. Поначалу каждому по мячу выдал. Из другой эпохи потому что? Не находишь, странно звучит: раздираемый страстями. Какими – вот вопрос. Любыми? Вчера одни страсти, нонче другие, а человек бесится и вчера и сегодня, и там и здесь одинаково. Странно? Так задумано? Химическая реакция? Но разве венец природы не должен быть спокоен? А какой тут покой? Но все повторяют эту фразу на все лады: «Покой нам только снится». Но вникают ли? Недоумевают, удивляются своей гениальности, да… А в чём, собственно, суть-дело? Если ты Бог и ты спокоен, на кой ляд ты создал ещё и человека, себе подобную тварь? Зачем? Тебе стало скучно? Тебе?!. Вот те раз!.. И всё это называется процессом мышления?
Да, сильно тебя разбередило. Задело за живое. Занозами истыкало всего. Не мыслишь ты, а ёрничаешь. Здорово ты озлился. На кого? Ведь и злиться-то не на кого, раз уж ты пришёл к выводу, что и Бога нет… Значит, есть всё же? Получается, так. Ах, назови как хочешь... Устал ты, устал.
Нет, ты думал и раньше, но как-то поконкретнее. Например, диван стоит двести рублей. Ты купишь этот диван, будешь спать на нём с женой. У вас будут дети… Теперь у тебя есть диван и дети… и поэтому конкретность куда-то испарилась. Что за дьявольщина!
Вот почему люди смотрят триллеры? А потому что там всё конкретно. Одному в лоб, другому в лоб… Некая мораль на поверхности. И достаточно. Можно с ощущением удовлетворения лечь спать, утром попить чаю и отправиться… да, на работу. Но вот если у тебя грозятся ещё и работу отнять…
Стой! Ни с места! Неужели вся эта головная бодяга от… Ведь пенсия это ещё не конец. Возможно даже, это лишь начало. Начало чего? Ты не хочешь начала? Фу, трудно с тобой… Даже мне, твоему внутреннему голосу. Даже я тебе надоел? У-у как. Это плохо. Но не смертельно. Сходи купи водки. Напейся. Чтобы наутро башка трещала. Тогда никаких мыслей, никаких внутренних голосов. Будешь только стонать: пить вредно, больше не буду… Да не думай ты ни о чём! У тебя всё есть. Ты просто пожуй чего-нибудь и глазей по сторонам. Вон кошка, сидит себе и таращится. Так и тебе следует. Куда, говоришь, от себя деваться? Такой вопрос задают себе люди уже не первое тысячелетие. Полагаю, отсюда и все распри. Пусть будет после нас потоп, лишь бы не думать ни о чём. Ты что, не видел по телевизору передачу о космосе? Сперва вселенные разбегаются, после какого-то там взрыва, затем начнут опять сбегаться в кучу, всё вернётся к какой-то исходной точке (ох, непонятно всё это! зачем оно тебе нужно?). Мироздание не принимает в расчет человека… человек для неё такая мелочь! Но и человеку, в сущности, наплевать на это ваше мироздание. Ему именно наплевать, он будет суетиться по-прежнему, бомбочки изобретать, взрывать и расхлёбывать последствия… Человек - это частный случай для мироздания, не исключено – забавный и случайный. Да, случайный случай – вот вам. Всё идёт по вечному кругу. И в этом круге ты меньше самой мелкой песчинки, не то что букашки.
Ну, пошло-поехало! Третье-десятое, всё в кучу.
Вот такая банальщина-тривиальщина и заедает – думаешь, думаешь, а чего к чему, а?
И внезапно… хотя нет, ты начал это осознавать постепенно, затем уже скачёк, - дискретный, так сказать. Недоверчиво прислушиваясь к себе, ты стал ощущать некое внутреннее потепление… в желудке, в душе, в сердце? Теребившая тебя суета отступила сперва, затем ушла совсем. Ты как бы от чего-то тяжко-непереносимого освободился, как из душного кокона выбрался. От болезни ли, от гонки за недосягаемым смыслом. Словом, вздохнулось тебе легко и свободно, ты раскрепостился, ни одна клетка твоего тела не чувствовала теперь никакой тяжести. Вот что такое настоящая невесомость! Отчего? Ты даже усмехнулся: такой пустяк, казалось бы…
Она (Линда, а возможно это не было её настоящим именем, кликухой скорее) всё же явилась… И внесла в атмосферу твоей жизни успокоение… умиротворение… смысл.
Была она похожа на медсестру – и своим платьем (не последнего фасона) с белым, не совсем свежим воротничком, и спокойным (природным?) отношением ко всему происходящему в организме (организме вообще, планетарном), и…
Впрочем, ты знал, что она давно тут, на дачах, жила то у одного, то у другого… И вот, наконец, - у тебя, в твоём тереме. С похмелья ты не сразу и вспомнил, как она тут очутилась. Очутилась и очутилась. Не первая и не последняя, надо полагать. Дело житейское, как сказал бы Карлсон с пропеллером. И тебе было всё равно: лжёт она, о себе рассказывая, или нет. Но не похоже, чтоб привирала, всё как-то естественно у неё получалось. Таким голосом, таким тоном – вряд ли. Или да, в самом деле, тебе понравился поначалу её выговор заморский – мягкий такой с небольшим акцентом (прибалтийским, так принято обозначать этот акцент). Потом понравилось, как рассмотрел, опохмелившись, и лицо её чистенькое, незамутнённое никаким лукавством…
Короче, тебе по первости было всё едино, кто она и что вообще ей нужно. Если чего из вещей, так забирай хоть всё, ничего не жалко. Какие вещи!..
А потом стало не всё равно.
И вот она сидит в твоей «хижине», беззаботно смотрит за окно, слушает тебя, а сама говорит мало. И чаще однозначно. Может, поэтому тебе и нравится так её выговор?
А ты ей заливал без разбору – всё что приходило на ум или память. К примеру, всё о том же, навязшем в зубах, мироздании, причём, в таком разрезе:
- Вот жена моя думает, что может – способна! – перевоспитать, а по сути переделать мужа, меня то есть. Как прям Бог! Конкретного человека! – имеется в виду. Бог не в состоянии уже ничего со мной поделать, определившимся экземпляром – лишь покарать может или грехи отпустить, на худой конец. То есть он имеет возможность, конечно, переустроить что-то, но - в целом, как говорится, то есть через определённый промежуток времени, череду поколений. Да. Эволюционно. А эта, моя распрекрасная Глафира, чух-чух и готово, так, что ли? Бог потоп устроил, потому что разочаровался в людишках, а Глафира чух-чух и сбацала, да?..
А Линда слушала и улыбалась. Не разиня пасть, а тихо, спокойно, едва заметно, с пониманием. Откуда она взялась, в самом деле (с окраин развалившегося государства прибежала, где режут и насилуют, войдя в национальный раж?), как долго переходила с рук на руки, тебе было безразлично, и ты не питал к ней недоверия и тем паче брезгливости. И она, это почувствовав, оценила. Как-то вся ожила, глаза обрели внимательность против давешней опустошённости и усталости…
Или, опять же своеобразно твоему темпераменту:
- А знаешь, чего я больше всего боюсь? Не отгадаешь ни за что. Своего презрения к смерти. Страшно, что не страшно, понимаешь? Да. Мне страшно, конечно. Трезвому. Да и пьяному тоже, но смотря до какой степени… это не ново… Как и то, что для некоторых легче умереть, чем впасть в жалкое существование… в старости, бедности, болезни, с попрёками родных, с их мыслями (ты словно растолковывал ей): "Скорей бы ты сдох!" Это, может, для бабы – жить дольше, значит пестовать своих птенцов… А для мужика… Так что погибнуть, к примеру, на войне – это не самое страшное, по-моему. Куда страшней остаться калекой на руках у старой матери… И вообще, никуда она не уходит, эта жизнь, просто течёт и всё, перетекает из одного в другое. Те-чёт, короче. Но и большие реки пересыхают.
И отвлекаешься на кипящий чайник, допустим:
- Ну ты! Всегда-то ты шипишь больше положенного. Свисток выпрашиваешь? Чайку сейчас попьём, чайку, а пока заваривается – во-одочки. – И вздыхаешь, откликаешься уже на свои прежние мысли:
- Иной раз куда легче излечить от самой болезни, чем от привычки болеть. Н-да. Что? Ты слушаешь? А вообще, скажу тебе по секрету, русская болезнь: принуждать к доброму делу.
Или же вот даже так, в добавление к предыдущему:
- Бог? Ну да… в смысле, кто как понимает. Кто – как космическую информацию, кто – как Природу, с заглавной буквы. Что по мне одно и то же. Слушаешь?.. А Библия, что она – она создана для тех, кому хочется попроще жить, покрепче на землю опираться, за поводырём идти. И это правильно: кому посох нужен, кому теория какая-нибудь. Зачем отказывать уже созданной твари в её нужде. Если человеку легче станет, так отчего ж не дать ему толстого льва или ещё того попроще. Нельзя, нельзя отказывать человеку в идоле, фетише… и так далее.
- Льва? – переспросила она. - И очень-очень толстого?
Он же, не обращая на это внимкания, продолжал ей рассказывать из своей жизни разные истории, она внимательно слушала… казалось бы. Сомнение закралось потому, что в одном случае он ждал реакцию сродни своей собственной, однако…
- Однажды меня послали за запчастями… сразу я даже не понял, почему туда. Только уже по дороге в затылке стал почёсывать. Приезжаю в одну контору – будочка невзрачная и у края обрыва в громаднейший овраг. Не овраг даже, а разлом в земной коре. Пожимаю плечами – не понял, как говорится. Подаю бумажку мужику. "Ну ладно, говорит, - полезай". – "Куда полезай?" Оказывается, в этот самый разлом-овраг. Глянул я вниз, там дна не видать. Но пригляделся – техника там какая-то чернеет. Ну ладно, полез. Высотища – либо со страху помрёшь, либо шею свернёшь. Но добрался-таки. Ба! – и что же я вижу. Да тут столько всего! Да всё новьё! Только видок у них, точно они с обрыва сюда прямиком и заехали. Который на крыше, который на боку, какой шибко помят, какой не особо… Понимаешь? Подгоняют к обрыву, допустим, свеженький ещё бульдозер и – бух его!.. Поняла чего-нибудь? Списывали таким образом, что бы ещё новее получить. План-то надо выполнять. Вылезаю наверх – уже с запчастями – удивляюсь, естественно, вслух удивляюсь. А мужик этот: "Что ж я тебя за старьём буду посылать!"
Она – вроде как опять не услышала подтекста. Или восприняла как должное? И что?
Похоже, действительно, она не понимала, о чём ты ей толкуешь. Зато… зато она (не в пример жене) чувствовала, что у тебя есть в этом потребность – порассуждать вслух, перед кем-то. И это тебя устраивало.
- Сознание мировое должно ж измениться! – и ты подымал при этом указательный палец. – Скоко раз оно менялось? Не знаешь? А в нонешний век и поспеть-то мудрено. Разве что из пелёнок да за компьютер тебя посадить сразу…
Она же лепетала, напротив, что-нибудь простенькое и даже пустенькое (своим приятным голоском с акцентом), но… зато умела слушать.
Ты же стал вдруг вспоминать о когда-то волновавших тебя вещах, вопросах: о риске – о том, что когда-то приходит время, срок и расчётчику приходится самому доказать (обязательно личным примером), что он прав, иначе всё – карьера его закончена и т.д.
Неожиданно ты останавливался, задумывался и с удивлением смотрел на неё:
- Во мне будто другой человек проснулся. Странно так. Страшновато даже… и чудно. С тобой так не бывало? Да, забыл сказать, тут неподалёку один литератор проживает. Чудик ещё тот. Так вот, ребятишки к нему подвалили: дядя, научи нас сочинять стишки. Ну, не знаю, кто-то, наверно, из них литературный кружок посещает… А он им сразу: знаете что, ребятки, говорит, бросьте вы эту мутотень, пока не поздно. А то заё… или зае… ни денег вам, ни славы – ишь губёшки-то раскатали – один вам образ жизни будет. Образ жизни! Каково? Посмотрите, говорит, на меня. Разве, говорит, я похож на… А-а! Вспомнил! Про Бунина он мне тут как-то на днях толковал. Прихожу к нему, а на нём лица нет. Чего, спрашиваю, опохмелиться? Нет, отвечает, кажется, хватит с меня. Да что такое? Ты понимаешь, говорит, то ли с угару, то ли крыша едет, но сплю и вижу перед собой текст… Ты думаешь, какой текст? Бунинский! Ну! И начинаю я придираться к этому тексту. И думаю во сне про себя. Вот классик, гад! Неужели нельзя подобросовестнее сработать. Ведь не так надо было написать! Ведь не то он слово использовал. И вдруг понимаю: на кого ж я замахнулся? На Бунина. Бунина Ивана Алексеевича редактировать взялся. А?! Не-ет, хватит пить, так до белой горячки недалече…
Однако затем наступает день, когда всё заканчивается (очередной круг бытия, как сказал бы философ) – весь этот праздник души. Приезжают жена с дочерьми и выдворяют Линду. И ты не можешь им помешать – они ведут себя как хозяева. Или не хочешь? Или что? Сам не знаешь?
- Всё, милашка! – брызгает слюной Глафира. – Пора тебе отчаливать – яйца вкрутую.
И дочери в унисон:
- Вали отсюда, лахудра! – кричит старшая и пытаются ухватить её за руки. – Уматывай по-хорошему!
- Ну ты, лярва! – вторит младшая. – Не слышишь, да? Дожидаешься, когда выпнут?!
Она же точно не понимала, чего от неё хотят. Сидела, улыбалась, взглядывала на тебя своими серыми глазами на бледном лице, и будто спрашивала: уходить мне, уходить? Я тебе больше не нужна?..
Впрочем, после, когда её не стало в твоём доме, ты и о дочерях своих подумал недобро.
После этого всё как-то покатилось вниз. То ли в отместку за твоё бездействие, безволие, то ли, в самом деле, по начертанному судьбой плану-маршруту. Ты не стал равнодушнее ни к жене, ни тем более к дочерям, ни к себе. Просто ты стал прежним. А эти несколько дней душевного подъёма посчитал неким подарком господним. По-прежнему заходил ты с работы домой, на квартиру, и отправлялся затем на дачу, в свой настоящий дом, затапливал там печь, колол дрова на завтрашний день, а после этого шёл по друзьям с бутылкой в кармане.
Однажды ты понял, что Линда тебя наградила… но – хоть и странно – совершенно не расстроился. И даже не помянул лихом наградительницу. Лишь пропел на известный мотив «Валенки-валенки …»: «То ли было, то ли нет, - я тебя любила ль? По дороге лисапед молнией разбило! Валенки, валенки, д-неподшиты-стареньки…» А ты и в самом деле вчера, в сумерках уже, влетел на полном ходу в кучу замёрзшего песка, так что оба колеса разлетелись по сторонам и ты не стал их искать, а бросил тут же бесполезную раму и пошёл дальше пешком, удивляясь, что сам даже не поцарапался… Друзей таких, которые могли бы тебе подсказать, что нужно купить в аптеке, у тебя не было, а к врачу и не подумал даже пойти. Почему-то. Старался по возможности не употреблять жидкости, так как мочиться становилось всё мучительней. И всё. Чего ждал? Один только ты и знаешь.
Именно тогда, кажется, тебя видели на крыше своего дома, ты очень смешно гляделся на конке с верёвкой и грузом в руках: чистил трубу и распевал дурацкую песню на какой-то разухабистый мотив:
- Ты подумай и скажи,
почему такая жи?..
Почему такая жизнь?
Ты поду-умай!
Ты подума-а-ай!
А в один из февральских вечеров, тёмных и вьюжных, ты вышел от Степана колченогого (перевернулся мужик на мотоцикле и повредил позвоночник), с которым тебе особенно хорошо беседовалось, потому, может быть, что был он несчастен в своей калечности и, загнанный роднёй на дачу, узнавал новости лишь с экрана старого телевизора (который, кстати, ты ему и починил) да через разговоры с такими, как ты… Ты вышел от него и понял, что очень уж нонче набрался, и хорошо бы понять, в какую же сторону идти. Ты долго стоял, соображая, пока не подмёрз, потом пошёл – какая разница, в какую сторону – главное, теперь двигаться и согреться. Ты размышлял на петляющем ходу по обыкновению о превратностях жизни – в данном случае, Степановой, и как ему скучно сиднем сидеть одному день-деньской, о бессилии людей, о планетах и кранах, с которыми тебе скоро придётся расстаться, потому что начальство намекнуло, что пора и честь знать и освобождать дорогу молодым. Потом ты понял, что дом твой давно уже должен быть перед тобой, как лист перед травой. Но дома нет как нет. Одна кругом снежная круговерть. Ты вздохнул и присел в снег. Сперва на одно колено опустился, якобы передохнуть малость, затем и уселся покрепче, поустойчивее, а то не ровен час свалишься на бочину, барахтайся потом. Тут ты вспомнил своего родственника (одного из дядьёв), который замёрз вот так же, и – усмехнулся. Страха не было, было тепло и… хорошо.
По весне тебя нашли ребятишки, лазившие по оврагам. Как ты туда попал?..
Мыши подъели твоё лицо и кисти рук, но… Кажется, всё же в позе твоей – сидящего в заморенной задумчивости странника – сквозила успокоенность и даже удовлетворение, если не сказать удовольствие.
В чём оно, это удовольствие, тебе лучше знать… Но впечатление такое, точно ты успел познать нечто существенное… Может быть, Смысл?..
«Ты подумай и скажи, отчего такая жи?.. Отчего такая жизнь? Ты поду-умай… Ты подума-ай!»
Интересный факт: в эту же зиму замёрзли сливы, которые ты посадил с рождением дочерей собственноручно и которые были твоей гордостью, потому что плоды были необыкновенно вкусными и крупными. Летом дочери выкорчевали их. Вряд ли тут есть какая-нибудь символика. Скорее обычное совпадение.