Всему виной была роскошная вишня, что росла за окном. Ему нравилось сидеть и смотреть на ажурное, недолговечное цветочное кружево, и он передвинул рабочий стол к окну, в комнату врывалась весна - синими сумерками, ароматом цветущего сада и птичьим щебетом.
Ей нравилось сидеть на тонких ветках, пить капельки росы из вишневых чашечек и петь гимны буйству весны. Свет из окна был таким золотисто-теплым, уютным и манящим, что казалось - за ним начинается сказка, в которой не бывает зимы, холода и дождей. Мужчина за окном выводил черточки на белых листах бумаги, пил чай из большой глиняной кружки, отламывая небольшие куски от сдобной булки. Когда булка заканчивалась, он смахивал крошки на карниз, и начиналась игра... Она перепрыгивала с ветки на ветку, все ближе передвигаясь к столь желанному лакомству, а он замирал, боясь ее спугнуть. Она разглядывала его, слегка наклонив голову и смешно подергивая хвостом, а он тихонько смеялся, глядя на ее ужимки. Два шага вперед, один прыжок назад, и так до тех пор, пока ветки не становились совсем тонкими, и ей приходилось перепрыгивать на карниз. Он переставал дышать, боясь спугнуть это крошечное взъерошенное чудо. Она склевывала сдобные крошки, потом отлетала на вишневые ветки, стараясь садиться в пятна желтого электрического света, и начинала петь... а он не слышал никогда ничего лучше этих хрупких рулад.
Потом вишня созрела... Рядом с ним на столе стояла большая тарелка спелых ягод, и ей ужасно хотелось попробовать именно их на вкус. Он двигал тарелку к краю стола и снова замирал, боясь спугнуть это взъерошенное счастье. Она расклевывала тугие, сладкие ягоды, а потом, вся измазанная густым темным соком, принималась долго и тщательно чистить перышки, заставляя его умиленно улыбаться. Совершенно осмелев, она уже каждое утро влетала в комнату, наполняя ее гомоном и шумом, гоняя назойливых мух. Ей нравилось греться в электрическом свете лампы, разглядывать непонятные черточки на бумаге, слушать, как стучат клавиши под его пальцами. Ему нравилось наблюдать за ее смешными выходками и разговаривать с ней. Она умела слушать, склонив голову, внимательно разглядывая его черными, влажными глазами. А потом она пела, раскачиваясь на сделанной специально для нее жердочке, а он слушал.
Она уже и не помнит, когда впервые села ему на плечо; но это было так приятно - греть лапки на теплом плече, перебирать его теплые жесткие волосы, вдыхать его аромат. Он наслаждался этими трогательными знаками признательности и слушал биение крохотного сердца.
Потом пришла осень. Как-то, проснувшись утром, она обнаружила, что окно закрыто и она уже не может вылететь в вишневый сад. Зачем он это сделал? Может быть, просто замерз, а может, боялся, что она улетит, и старался защитить свое хрупкое счастье. Она еще садилась по утрам на его подушку и взъерошивала ему волосы, пела на закате и рассвете, но все чаще сидела на подоконнике, вглядываясь в тяжелое осеннее небо, и грустными глазами провожала стаи улетавших на юг птиц. Как-то утром он проснулся от того, что она билась в стекло, пытаясь вырваться наружу. В тот день в доме появилась клетка. Большая просторная клетка с жердочками, качелями и зеркальцем. Она сама забралась туда в силу врожденного любопытства - а он закрыл за ней дверку, чтобы глупостей не наделала.
Дни становились все короче и холоднее. Он стал все реже выпускать полетать ее по комнате. Потом его начали раздражать ее утренние песни, и он принес кусок серого шелка и стал накрывать им клетку по вечерам, чтобы она не мешала ему спать, а она перестала петь... Никогда зима не была для нее такой длинной и холодной.
- Слушай, что за серое, пыльное чучело сидит у тебя на камине?
- Ты знаешь, она была такой забавной и так чудесно пела... когда-то