...Она протянула мне папку с рукописью, почти наверняка зная, что увидеть книгу изданной уже не успеет.
- Даже теперь о моей работе в разведке не всё можно рассказать, - произнесла задумчиво. - Не пришло ещё время...
За окнами переделкинской дачи хмурилось промозглое подмосковное лето девяносто первого. Августовский "путч" ГКЧП разразился считанные недели спустя.
- Зоюшка Ивановна, - взмолился я, - пишите хотя бы в стол, ведь рано или поздно можно будет сказать обо всём!
- Безусловно, - согласилась. - Когда-нибудь всё тайное становится явным...
И она писала, недвижимая, мучимая страшными болями, а когда силы совсем оставляли и перо выпадало из пальцев, продолжала диктовать давнему другу детгизовскому редактору Борису Исааковичу Камиру, дорожа временем, которого, увы, отпущено было немного.
Говорила с невесёлой усмешкой: "Старость, она либо за ноги хватает, либо - за голову".
Ноги не ходили. Голова оставалась ясной и светлой.
Окончательную точку в рукописи поставила незадолго до печального полдня 8 января високосного 1992-го, когда душа, отлетев от истерзанного болью тела, птицей взмыла в поднебесье. Через три месяца и двадцать дней ей исполнилось бы 85. Исповедальная книга "Теперь я могу сказать правду" пришла к читателям в декабре.
...Мы, советские дети шестидесятых-семидесятых, хорошо знали писательницу Зою Ивановну Воскресенскую, росли на её книгах, кинофильмах, радиопьесах о Ленине и революции. А в середине 1990 года (расцвет гласности!) тогдашний шеф КГБ СССР будущий "путчист" Владимир Крючков в интервью иностранным корреспонденткам-феминисткам впервые рассекретил наших разведчиц. И первой прозвучала фамилия полковника Воскресенской-Рыбкиной, её оперативная кличка "Ирина".
Новость шокировала обывателей. Кто-то вспомнил, что в писательских домах у метро "Аэропорт" приметили высокую изящную женщину аристократической внешности, выводившую на прогулки лохматого чёрного спаниеля. Соседка по подъезду "железная старуха" Мариэтта Сергеевна Шагинян где-то что-то прослышала и безапелляционно припечатала: "Чекистка. Руки по локоть в крови". И пошло-поехало... "Откуда взялась? Оттуда... Отдел "В", слышали, небось?" При этом добавляли вполголоса, что там, в лубянском застенке, готовят убийц неугодных политических и общественных деятелей любого цвета кожи.
Что ж, такое паучье гнездо на самом деле существовало, но к нему статная обитательница аэропортовского "розового гетто" никогда и никакого отношения не имела.
- Боевое оружие в годы войны у меня действительно было - пистолет системы "ТТ", - говорила она мне. - Но стреляла я из него только в тире...
Во внешней разведке героиню нашего повествования отличало совершенно иное.
В годы предвоенные, во время Великой Отечественной чекист Зоя Рыбкина ("мадам Ярцева") действовала в различных резидентурах. Работала в Харбине, когда проложенный по китайской земле рельсовый путь КВЖД стал ареной провокаций со стороны маньчжурских милитаристов и белобандитов. Легальное "прикрытие" - нефтяной синдикат. Изысканно одетая, под видом знатной баронессы появлялась на улицах старой Риги. В Берлине проникла на приснопамятное заседание рейхстага, где политиканствующие пустозвоны угодливо расчистили дорогу к власти оголтелому Гитлеру.
Именно "исполнитель Рыбкина", опираясь на неопровержимые данные донесений Старшины - Харро Шульце-Бойзена, Корсиканца - Арвида Харнака из легендарной "Красной капеллы", Зенхена - Кима Филби, резидентов в Европе и Америке, на Ближнем и Дальнем Востоке (в их числе и Рамзай - Рихард Зорге), предупреждала Сталина докладной запиской о готовящемся ударе. Было это 17 июня 1941 года - за пять дней до начала гитлеровского вторжения!
Как реагировал "великий стратег" на подобные предупреждения, общеизвестно. Возвратившийся с кремлёвского доклада начальник Главного разведывательного управления Павел Михайлович Фитин красноречиво перебросил через стол Рыбкиной её докладную с издевательской карандашной резолюцией вождя, объявив, что Хозяин назвал прочитанное "чушью и блефом", годами проверенных агентов обвинил в провокаторстве, о проделанной аналитической работе отозвался как о пустой забаве.
"В тяжёлые дни мы поняли, что полагаться можно лишь на профессиональные знания, здравый смысл, честь, совесть, - вспоминала Зоя Ивановна. - И уже не раз теперь было так: руководство требовало одно, а мы, уверенные в собственной правоте, стояли на своём. Хотя многие за то и поплатились - мой муж, например".
...Борис Аркадьевич Рыбкин. Полковник. Кадровый разведчик.
Они познакомились в Хельсинки в 1936 году. Он - вновь прибывший консул. Она - директор филиала "Интуриста". Оба - резиденты. Он разведённый, у неё за плечами также опыт неудачного замужества и маленький сын на Родине. Поначалу сработаться не удавалось.
Просила Центр отозвать её, в ответ резонный приказ помочь новому резиденту освоиться. А через полгода они запросили разрешения пожениться, и Центр, обычно не приветствовавший "семейственности", на сей раз дал добро: "Плодитесь и размножайтесь".
Двенадцать счастливых лет прожили и проработали вместе, хотя до встречи, будучи уже зрелыми людьми, твёрдо решили никогда больше не связывать себя узами брака...
- Моим правилом в семье было: не понравилось - промолчи, понравилось - непременно похвали, - с улыбкой говорила мне Зоя Ивановна.
Поистине золотое правило!
Пройдёт время, она напишет роман "Консул" - книгу о любви, о беззаветном служении Отечеству.
...По разработанной легенде Рыбкиной предстояло отбыть в Швейцарию. В Женеве начальство велело познакомиться с генералом "Икс", работником Генштаба, сотрудником немецкого вермахта. "Для получения информации используйте всё, - сказали ей, - вплоть до интимных отношений, станьте любовницей генерала". Выслушала спокойно, согласилась: "Хорошо, я поеду, стану любовницей, выполню задание и застрелюсь". После таких слов обескураженное руководство дало "отбой": "Мёртвой вы нам не нужны"...
Осень сорок первого. Резидентура в Стокгольме, куда Рыбкины были направлены по предложению Александры Михайловны Коллонтай, знавшей и ценившей Зою Ивановну. Налаживаются скандинавские связи, тщательно отслеживается германский военный транзит через нейтральную Швецию, выявляется беззастенчивое разграбление страны немцами: горнило войны поглощает ценнейшую шведскую сталь, шарикоподшипники, миллионные кредиты.
Столицу захлестнула война геббельсовской "флюстерпропаганды". "Москва пала" - во всеуслышание оповещает обывателей вечерняя газета "Афтонбладет".
Нейтралитет государства непрочен, склоняется в сторону нашего противника.
Рыбкина совершает невероятное. Руководимое ею Пресс-бюро полпредства молниеносно налаживает выпуск "Информационного бюллетеня" на шведском, английском и русском языках. Стокгольмские издания начинают регулярно печатать сводки Совинформбюро. В арендованном кинозале для шведов стали демонстрироваться советские фильмы.
Во многом благодаря "Кину" и "Ирине", этой хрупкой, белокурой, обворожительно красивой женщине, развитая, индустриальная Швеция не вступила с нами в войну на стороне Гитлера, а союзная нацистам Финляндия прекратила боевые действия против СССР!
Уже после смерти Зои Ивановны бойкий очеркист Аркадий Ваксберг состряпал книжонку с игривым названием "Валькирия революции" - об Александре Коллонтай, где в духе времени, безапелляционно и голословно, "разоблачил" стокгольмскую миссию Рыбкиной. Сталинский соглядатай (ни много ни мало!), третирующий советского посла, наглая лубянская эмиссарша, запугавшая в полпредстве всех и каждого, - в таком чудовищном облике предстаёт разведчица со страниц отвратительного пасквиля. Впрочем, не вышло у патентованного хулителя советской литературы, когдатошнего автора верноподданнических книжек из серии "Пламенные революционеры" парижанина Ваксберга "опровергнуть" правду отношений А. М. Коллонтай и полковника Рыбкиной. Зоя Ивановна говорила мне, что о Коллонтай писали либо видевшие её мельком, или же никогда не встречавшиеся с Александрой Михайловной люди. Зоя Воскресенская оставила тёплые воспоминания об этой женщине, жизнь и работу которой долгое время наблюдала вблизи. Чьё свидетельство во сто крат достовернее и весомей? Сомнительно, что властная и влиятельная Коллонтай стала бы окружать такой заботой явную стукачку, устраивать в фешенебельный шведский санаторий, где лечилась сама, просить любимого сына сфотографировать её вместе с "ненавистной надзирательницей"...
- А знаешь, - сказала мне Зоя Ивановна, - что лежало в верхнем ящике рабочего стола Коллонтай? Детские игрушки! У Александры Михайловны были записаны все дни рождения детей сотрудников посольства - ни один ребёнок в свой праздник не оставался без её подарка...
Понятия "разведчик" и "убийца" зачастую, правда, равнозначны. Но непостижимо (это признавали коллеги Рыбкиных по службе и позднейшие исследователи): вербуя агентов за деньги, "Кин" и "Ирина" обращали врагов в единомышленников, друзей нашей страны. Отнюдь не из материальных соображений крупнейшие западные учёные (среди них и великий физик, нобелевский лауреат Нильс Бор) передавали Рыбкиным засекреченную научную информацию для Советского Союза о ходе ядерных разработок. Это, несомненно, приблизило сроки создания курчатовской атомной бомбы, охладило некоторые горячие головы за океаном, отвело от планеты кошмар новой - глобальной - военной катастрофы.
Бериевских мясников настораживали независимость и отвага супругов-разведчиков, незапятнанные кровью биографии полковников Рыбкиных.
...Сослуживец, старый товарищ вошёл в её лубянский кабинет, и она с недоумением и тревогой посмотрела ему в глаза. За годы совместной работы видеть его таким не доводилось: на нём лица не было.
- Ты меня знаешь не первый день, - неожиданно начал он. - Скажи, я что - действительно ноль?
Почувствовав недоброе, ответила успокаивающим голосом:
- Нет, ты не ноль. Ты - три ноля, а впереди единичка.
Но он, казалось, не слышал ничего.
- Был т а м, - и пальцем показал на пол, что на "языке" этого учреждения означало: был у Берии; палец, поднятый кверху, говорил о вызове к Сталину. - Ну, зашёл, отрапортовал, как положено, жду, что скажет, зачем вызвал... А он там сидит за столом - этакая горилла в пенсне, френч расстёгнут, рукава закатаны, ручищи мясистые, волосатые... Вперил в меня свои глазки да как заорёт вдруг... матом! Материл, материл, потом разом успокоился, взял лист бумаги, великолепной такой бумаги, карандаш и посредине листа намалевал что-то наподобие окружности, а в центре жирнющую точку вколотил. Даже карандаш закрошился. "Вот, - говорит, - твой патрэт: ноль, а на сэрэдыне - точка! Па-а-ашол вон!.."
По прошествии стольких лет, когда она рассказывала мне это, в её голосе слышались гнев и презрение:
- Страшный был человек. Сталина боялись, но и уважали, он умел производить впечатление, располагать к себе людей. От него, помню, приходили окрылёнными... Актёром Сталин был поистине незаурядным и подлинным гением - гением лицемерия. Берию же только боялись. Ненавидели за патологическую жестокость, омерзение и гадливость вызывали его похотливые "похождения", о которых знала вся Москва. У него были секретарши одна другой краше. Затем они исчезали... Как руководитель он был абсолютно несостоятелен, совершенно некомпетентен. Случай с его "изобразительным творением" как нельзя нагляднее иллюстрирует отношение Берии ко всем нам - сотрудникам внешнеполитической разведки. Палачество - его стихия... (В некоторых мемуарах бывших сотрудников НКВД-НКГБ-МГБ Лаврентий Берия, напротив, предстаёт образцом профессионализма в стратегическом руководстве разведкой. Не мне судить об организаторских способностях и оперативных достижениях этого людоеда. - А. П.)
Грозовые тучи сгущались и над Рыбкиными. В марте сорок четвёртого сам нарком Абакумов инкриминировал им связь с резидентом английской разведки. В бюрократической неразберихе (её хватало и в этом ведомстве) нарком упустил из виду, что арестованный два года назад по клеветническому обвинению в принадлежности к британской секретной службе полковник А., отсидев в тюрьме, был освобождён и полностью реабилитирован за отсутствием состава преступления. К тому времени полковник состоял в должности начальника управления и Рыбкины находились у него в резерве. Это и спасло разведчиков от неминуемой расправы. Тогда обошлось...
- Однажды Бориса вызвали т у д а, - опустила палец вниз Зоя Ивановна. - Обнял, как всегда, на прощание, сказал: "Скоро вернусь, жди".
И пропал... Сперва она выбегала в переднюю на грохот двери лифта, звук лестничных шагов - не он, не он!.. После просто села тут же, у вешалки, чутко прислушиваясь к каждому шороху за порогом квартиры. Тянулись минуты, часы... Минула ночь.
- Прошли сутки, и я уже не сомневалась, что он арестован, - продолжала Зоя Ивановна. - Мельком глянула на часы: половина одиннадцатого утра. В одиннадцать у Берии начинался приём. Сорвала с вешалки шинель - немедленно на Лубянку, ворваться в кабинет, кричать, что мой муж ни в чём не виноват, требовать освобождения, а если его в чём-то обвиняют, пусть забирают и меня... мы работали вместе... Убедить, доказать...
- Дура, - горько усмехнувшись, махнув рукой, оборвала себя старая писательница.
Распахнула дверь, готовая мчаться, спасать, и... на пороге он, любимый муж, с кем пройдены огни и воды. Живой! Свободный!..
- В крепких объятиях Бориса там же, в прихожей, ноги у меня подкосились - первый и единственный раз в жизни потеряла сознание, - призналась Зоя Ивановна.
Борис Аркадьевич, пройдя всю войну, погиб при невыясненных обстоятельствах в ноябре сорок седьмого. "Погиб при исполнении служебных обязанностей" - гласил приказ. Недалеко от Праги автомобиль, в котором ехал Рыбкин (в гражданской одежде и с чужим паспортом), был раздавлен танком. А спустя сутки уже под Будапештом самоходка смяла машину советского капитана, ехавшего из Бадена в шинели Рыбкина и с его удостоверением в кармане... В "случайность" таких совпадений не особенно верилось: на теле мёртвого мужа Зоя Ивановна обнаружила рану, похожую на входное пулевое отверстие. С чем-либо другим спутать трудно!
Похоронили Бориса Аркадьевича с воинскими почестями на престижном Новодевичьем кладбище Москвы, но страшная тайна тщательно спланированного покушения, жгучая боль утраты мучили женщину, продолжавшую любить. Самостоятельно проводить расследование ей категорически запретили. "Зоя Ивановна всё выдумывает", - с раздражением отмахивался от "неудобного" вопроса переживший её на несколько лет организатор убийства Троцкого генерал-лейтенант Павел Анатольевич Судоплатов.
Как бы то ни было, замуж она больше не вышла.
"...Мой любимый, мой дорогой и единственный!
Как я всегда радовалась, когда приходила домой и видела в передней шинель и пару сапог. Сапоги моего мужа. Шинель с плеча моего обожаемого любовника. А рядом трогательные, крохотные, величиной со спичечную коробку каждый, сапожки нашего сынули и его микроскопическое пальто.
Всякая усталость сваливалась с плеч. Я знала, что ты меня всегда встретишь с улыбкой, с поцелуем. А после этого будет длинный разговор о дне минувшем, о событиях, о работе.
И никогда не бывало так, чтобы ты уснул, не поцеловав меня..."
Их было шесть - п и с е м м ё р т в о м у ч е л о в е к у, адресованных в никуда... Он ушёл - она осталась. Одна.
С о р о к п я т ь л е т!
...Полковник Рыбкин. Первая в истории женщина-посол Александра Коллонтай - с нею были связаны годы напряжённой совместной работы, доверительной дружбы. Германский посол в Москве граф Вернер фон Шуленбург, так не желавший войны с Советским Союзом (в начале мая 1941 года, вальсируя с Зоей Ивановной на посольском приёме, граф горестно намекнул ей о надвигающейся трагедии), уничтоженный в гестаповской преисподней. Десятки бойцов "незримого фронта", выполнявших свою патриотическую миссию не ради славы, чинов и наград. Моряки полярного конвоя - кораблей союзников, доставлявших из Англии в Мурманск грузы для фронта под непрерывными бомбёжками. Заключённые Воркутинских лагерей, вырастившие в глубокой шахте два кустика белоснежных флоксов и вручившие цветы ей, "гражданке полковнице", удалённой из разведки "по сокращению штатов" и отправленной в своеобразную ссылку на Крайний Север, восхищённые её человечностью... Все они жили в сердце, памяти писательницы, остались - живыми - в её книгах.
- Я, пожалуй, прожила три жизни, - обмолвилась как-то Зоя Ивановна. - И каждая из них по-своему счастливая.
Красноармеец войск ВЧК и частей особого назначения в четырнадцать (!) лет. Политрук колонии малолетних правонарушителей близ Смоленска - в шестнадцать: вместе с первыми комсомольцами спасала от голода и беспризорщины почти ровесников своих... Четвертьвековая служба в органах государственной безопасности, многотрудная доля разведчика, во вражеском стане, ежечасное балансирование по краю пропасти...
"Третьей жизнью" Зои Воскресенской стала литература. Талантливые произведения, вышедшие из-под её пера, любимы миллионами читателей. А ведь писать начала лишь выйдя в отставку, ближе к пятидесяти, когда, казалось бы, многое начинать уже поздно...
"Ты хочешь вступить на трудный путь журналиста, писателя, - напутствовала она меня в далёком 1984-м. - Иди! Но пройди сначала дорогой жизни и пиши всегда только то, во что свято веришь и что хорошо знаешь".
В "брежние" времена люди постарше да поумнее, конечно, догадывались о роде "ответственной дипломатической работы", "многолетней службы в Советской Армии" знаменитой писательницы, лауреата Государственной премии СССР и премии Ленинского комсомола, кавалера высших орденов.
Ещё в 1971 году увидела свет книга литературоведа, критика Игоря Павловича Мотяшова "Зоя Воскресенская. Очерк творчества". Принимая её в дар, Зоя Ивановна обезоруживающе улыбнулась автору:
- С сегодняшнего дня вы сделали меня невыездной.
- Как так?! - обомлел Мотяшов.
- Есть такой порядок: раскрытые разведчики лишены права выезда за рубеж. Но я об этом не жалею, - добавила Воскресенская, видя смущение собеседника, - в жизни я уже достаточно помоталась по заграницам.
- Но ведь я ничего впрямую не сказал...
- Куда уж прямее! - Зоя Ивановна раскрыла первую страницу текста, где плакатным шрифтом было набрано заглавие первой главы - "СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО". И рассказала, что на Лубянке и в ЦК нашли в книге с десяток прозрачных "эвфемизмов", обозначающих род её служебной деятельности. Воскресенской предложили сделать выбор: либо она согласна никогда впредь не выезжать за кордон (за исключением "соцстран"), либо надо приостановить печатание тиража и делать в книге соответствующие купюры. Видимо, тщательно взвесив все "за" и "против", Зоя Ивановна посчитала, что даже осторожное рассекречивание её главной профессии для неё важнее.
Ей было суждено дожить до того времени, когда не в меру ретивые культуртрегеры-перестройщики, сообразуясь с вялотекущим идеологическим моментом, принялись изымать её книги из всех библиотек. Имя Зои Воскресенской настолько слитно с художественной Ленинианой, что перекрасившиеся угодники от педагогики чохом "приговорили к забвению" и "Консула", и "Девочку в бурном море" - первую, по определению писателя Сергея Баруздина, книгу о советском человеке (пионерке-москвичке Тоне, Антонине, Антошке) за рубежом. Даже малышовые рассказы о птицах - "Петя-пересмешник", "Лесной доктор", "Гнездо на балконе" - попали в разряд "вредных"...
Переносила стойко. Однажды произнесла негромко, убеждённо:
- Эти книги ещё скажут своё слово...
После какого-то очередного популистского демарша Ельцина (кажется, после того, как он демонстративно швырнул Горбачёву партбилет), когда членство в КПСС стремительно выходило из моды, я осмелился обратиться к ней на правах, как шутила она, "юного, но древнего друга":
- Зоя Ивановна, Вы хорошо знаете меня, согласились рекомендовать в Союз писателей... Прошу Вас, коммуниста с шестидесятилетним стажем, дать мне также рекомендацию в партию.
Её пристальный взгляд пронизывал насквозь. Зеркало души - прекрасные серые глаза. В них сосредоточены мудрость и воля.
- Рекомендацию я тебе дам, - строго и просто сказала Воскресенская. - Но... советую не спешить. Партия расколота. И партии, и каждому из нас в отдельности необходимо разобраться в сложившейся ситуации, извлечь уроки из горьких событий прошлого и настоящего, принять правильное решение.
Идеалы построения справедливого общества (равно как и христианские заповеди) притягательны для меня поныне. Другое дело - возможности воплощения их при моём непосредственном участии представлялись тогда в совершенно ином свете...
Её итоговая книга о Ленине, осуществившем свою мечту, стоящем у руля первого в мире государства рабочих и крестьян, должна была называться "Счастье". Назвать книгу "Трагедия" она не могла или не захотела. Работа над рукописью прервалась; Зоя Ивановна ещё успела завершить сенсационные воспоминания разведчицы...
Мало кому известный факт: гонорары за свои книги Воскресенская переводила сиротским приютам, маленьким чернобыльцам, детям, пострадавшим от сокрушительного землетрясения в Армении...
Да, великая разведчица могла в категоричной, резкой форме высказать прямо в глаза собеседнику всё, что о нём думает, отчитать коллегу-литератора за небрежность написанного, выразить своё несогласие с чужим мнением, однако, как говорили мне детские писатели, никогда ни на кого не "стучала" в партком и прочие "вышестоящие инстанции".
- Она была очень хорошим человеком, - сказал мне Сергей Владимирович Михалков...
Письма читателей. Сотни и сотни детских писем автору полюбившихся книг, ставшему для мальчишек и девчонок мудрым собеседником, авторитетнейшим наставником, близким другом, которому можно довериться без остатка.
Я написал ей семи лет от роду. И о ней была первая моя газетная публикация в шестнадцать лет...
Мы встретились - и светло сдружились на все годы.
Родная Зоя Ивановна, моя духовная мать, называвшая меня сыном...
Да сбудется всё у хранимых
теплом материнской любви!
- На похороны не приезжай, - велела, прощаясь, - потому что там пьют водку, а я её ненавижу!
Конечно, я не мог не приехать...
"Саше Павлову. Вспомни обо мне, когда будешь встречать в кругу своей семьи Новый 2000-й год. Пусть с него будет действительный отсчёт человеческого счастья...
З. В о с к р е с е н с к а я".
...Её не стало, и я осиротел.