Охота выть. Из рассказов о русских в Америке

Ditrikh Lipats
       Самуилу сейчас около восьмидесяти. Здесь его зовут Сэм. В СССР коллеги по работе и друзья звали Сашей. Всю жизнь он проработал инженером на знаменитом сталилитейном заводе. У него целая папка почетных грамот, свидетельств об изобретениях, каких-то там сертификатов, пухлая такая, с завязочками, с надписью «Дело» на сером картоне. Еще шкатулка орденов и медалей. Все гражданских, не военных, потому что у Самуила была бронь, он в годы войны и не уходил со своего зовода, все что-то изобретал и вводил в действие. Даже Сталинской Премией был отмечен.
      Ни в какую Америку Саша уезжать и не мечтал. Главное для него была работа, а работы в СССР всегда хватало. Он так был ею занят, что и не углядел, как этот СССР развалился. Завод закрыли. Вернее он сам как-то утих. Сначала зарплату стали задерживать, потом сотрудники разбежались, а там и лабораторию, где он столько лет начальствовал, закрыли.
     Без работы Самуил не мог. Хотелось выть. Жена сказала: «Скоро этот Жириновский доорется, нас, и правда, громить начнут. Уезжать надо.»
     Самуил только рукой махнул. Куда уезжать?
     У жены его Доры было сухонькое личико и старые большие очки на тоненьком носу. Дора была не только говорливой и бестолковой. Когда надо в ней просыпался великий организатор. Она побежала по знакомым, раздобыла где-то адреса заокеанских сталилитейный предприятий и заплатила деньги, чтобы Самуилу составили хорошее резюме. Над ней смеялись. Говорили: «Твоему уж под шестьдесят, на пенсию ему пора, молодые вот пробиваются, талантливые, и никому не нужны, не трать деньги, поезжайте просто в Израиль, уж все ваши туда перебрались, там хоть тепло.» Но Дора, свое дело делала, через тех же израильских родственников разослала по всему миру резюме своего мужа и стала ждать. А в Израиль Самуил ехать не хотел.
     Прошло с полгода, и неожиданно пришло письмо. Просто оказалось в почтовом ящике. Кампания выпускающяя оборудование для автомобилей, куда резюме и не посылалось, предлагала Самуилу явиться на интервью. Не в Америку, а в Москву, где ее представитель переговорит с ним в Хаммеровском центре на Красной Пресне. Самуил даже и не поверил сначала, но на конверте, правда, стоял американский штемпель. Все удивлялся, как это письмо вообще до их незапирающегося почтового ящика дошло.
    Оказалось, правда. В назначенный день Самуил с Дорой поехали на Пресню, он подал при входе письмо и паспорт, и ему вежливо предложили пройти с провожатым в какой-то конференц-зал, где сидел знакомый ему чем-то бизнесмен.  Ну да, знакомый. Еще в начале семидесятых их завод посетила делегация из Америки, и Самуил показывал им свою лабораторию, рассказывал про то, про что Первый Отдел разрешил. Среди прочих был и этот Джон, что ли? Он точно не помнил как зовут, но понял только, что специалист хороший, не просто так. Технического английского Самуилу хватало, они тогда разговорились, этот Джон, точно, Джон, у него задержался, они только в обед к другим присоединились. Тот еще долго руку на прощание жал, обещал написать, но писем от него Самуил и не ждал. Удивился бы, если б хоть одно пришло.
     Теперь этот Джон, поседевший, с животиком, встал ему навстречу и радостно его обнял. Оказалось на резюме Самуила наткнулся он совсем случайно, увидел знакомую фамилию и вспомнил.
     Так Самуил, на зависть всем молодым и талантливым, попал в Америку. Теперь он работал на заводе по производству каких-то особенных трансмиссий, где Джон был одним из директоров. У Самуила был свободный режим посещения. Его держали за инженерные разработки, которыми в старые времена никто не интересовался. Джон признался ему как-то, что взял его на работу, потому что Самуил принадлежит не к компьютерному, а чисто механическому, так и сказал mechanical поколению инженеров, что с подобной mentality он может выдавать совершенно оригинальные упрощенные идеи, позволяющие экономить на электронике.
    «Я работаю техническим динозавром.» Пошучивал Самуил, но идеи, правда, выдавал. И платили ему за то неплохо. По настоянию Доры, они съездили в Израиль, навестить родственников, но там ему не понравилось. Дора откровенно хвастала, родственники жили бедновато, без стеснения им завидовали, а он этого не любил.
     Я познакомился с этой пожилой четой, когда им вздумалсь, наконец-то, купить себе дом. Меня им порекомендовали как своего, русскоязычного риалтора, и мы принялись за поиски. Самуил был занят по работе, и я показывал дома Доре.  Дора была небольшая, с пучком волос увязанных на затылке, худенькая и энергичная не дама, а тетя из московской очереди. Она даже с сумкой хозяйственной не расставалась. Ей всегда было что сказать, и говорила она без умолка. Хоть и не повторялась никогда, но надоесть умела. Ее переживания были типа следующих. «Прихожу, знаете, в Вол-Март, смотрю курей жареных у касс на тележке нет. Я туда, к прилавку, за которым их там пекут. Смотрю, жарятся, вертятся в печке, спрашиваю, когда готовы-то будут? Мне говорит девушка, простая такая, через шесть минут. Стою, правда, печка у ей запищала, она коробочки эти свои по столу расставила, температуру в курях градусником попротыкала, и ловко так из печки давай курей тех вынимать да в коробки те плюхать. Уложила все и говорит мне, каких мол вам, с лимонным перцем или каких-то там еще? Я говорю, с лимонным. Так она всех тех курей на столе оставила и давай мне одну, особенно жирненькую, паковать. Крышечкой закрыла, такую особенную бумажку на нее одела и мне подает. Берите мол, с пыла с жару. Представляете?»
    «Что же такого? - пожимал я плечами. - Сервис.»
    «Как это сервис? - восклицала Дора. - У нас, если б она так работала, враз бы сказали, сумасшедшая!»
     «Не понял.» - Удивился я.
     «Да как же! У нас такая бы сказала, вот когда все запакую в тележку положу да в зал отвезу, а перед тем еще и перекурю, там и давись за ними. А не достанется, твое дело.»
     «Ну, тут всем достанется. Если так ответит, покупатель в другой магазин пойдет, а ее уволят.»
     «Дак и я про то. Но не так это как-то.»
     «Что не так?»
     «Да то, что всего всем хватит. Не бывает так. Даже порой страшно становится. Выть охота. Ну скажите вы мне, откуда в Америке все есть?»
     «Так работают все, только и ищут, кому чего надо, кому что продать. Тут вся жизнь на этом построена. Рынок.»
     «Какой же это рынок? Вот у нас были рынки! Цены — не подойдешь. Всякой шелупони там и делать нечего было. А тут что? Курьи ноги считай вообще за копейки, а мы в Москве за ними, за этими бушьими ногами, давились. Это что?»
     «Так вы что, по советской жизни скучаете?» Я прямо посмотрел на нее.
     «Да нет, что по ней скучать, а все же не так как-то. Там все же различалось, а тут...»
     Так мы по дороге разговаривали. Подъезжали к очередному дому. Я доставал из специального ящичка у двери ключ. Открывал, проходил с Дорой по комнатам чужого жилья, а потом оставлял ее одну, делая вид, что мне надо позвонить. Давал ей осмотреться. Так у нас, риалторов, было принято. Она сначала помалкивала, но потом ее голос потихоньку заполял пространство и, забыв о том, что и я где-то рядом, она разводила свои сетования. Обсуждала сама с собой, что видит. И все у нее сводилось к одному: выть хочется. Не от того, что люди хорошо и удобно живут, не от того, что у детей их полно игрушек и одежек, не от того что в гаражах машины и мотоциклы, а у дома лодки моторные, а от всего как-то вместе. Ну нельзя так, не следует, и все.
      Много мы посмотрели домов, и никак я не мог понять, а что ей надо-то. Вроде все, как просила: и комнаты и ванные и кухни, а вот не то, и все тут. Обычная, впрочем, история. Покупка дома дело эмоциональное. Иные риалторы, выяснив доход покупателя, норовят всучить ему товар подороже, процеты побольше схватить, я такими фокусами не грешил. Но, наконец я решил показать ей еще один дом, подороже. Был он помрачней как-то. Стоял он на самом краю застройки, у кромки леса. Был приземист. Без выпендрежей. Низковат с вида, потому что стоял в низинке, но просторен. 
    В гостиной мрел полумрак — окна, защищенные от солнца козырьками, выходили в зелень кустов. Совсем уж полутемный коридорчик вел куда-то вглубь. Угадывались в нем двери комнат. Было чисто и добротно вокруг. Пол устилал настоящий паркет, молдинги по стенам и карнизы у потолков говорили, что строитель и заказчик все обдумали и не поскупились ни на деньги, ни на труд. И все же, наверное от вечного полумрака, пахло это место московской коммуналкой. Так и казалось, вот откроется дверь и выйдет жиличка в тапках и потертом халате со сковородкой в руках.
     «Вот это мне нравится!» Уже тарахтела Дора. Вот это и есть, что надо.
     Мы обошли все комнаты. Две спальни и кабинет были выдержаны в строгости, редкой для дома на Среднем Западе. Кухня была просторна. Все здесь было сделано как бы для женщины ростом повыше и потому Дора подпрыгивала чтобы заглянуть на полки в шкафах и подтягивалась, чтобы достать до ручек дверец, но это ее не смущало. Ворчание ее сменилось щебетанием, и я понял, что поиски наши, наконец-то, окончены.
    В следующий раз мы приехали туда с Самуилом. Он, как и Дора, сразу оценил необычность и пришел в приподнято-деловое настроение, когда увидел дворик с бассейном и клумбами. Он долго все мерил дворик шагами, а потом вдруг спросил, оставят ли хозяева качели и детский домик, что устроились в тенистом углу сада. Я сказал, что надо бы вписать в контракт, потому что...
    «Обязательно запишите! - прервал меня Самуил, и добавил — и велосипеды тоже.»
    В гараже, у стенки, и правда, стояли три велосипеда: два взрослых и один детский. Были они не новы, но я не возражал. Лишь в блокноте у себя пометил.
    Мы долго еще ходили по комнатам. Дора все заглядывала в кладовки, выдвигала ящики встроенных комодиков. Что-то про себя соображала, бурча потихньку. Я оставил ее одну и вышел во двор, где нашел Самуила устроившегося удобно в полотняном кресле. Он смотрел на облака над забором. Я присел рядом и он вдруг вздохнул в полную грудь и сказал мечтательно: «Хорошо здесь! Даже выть хочется, как тут хорошо! Покупаю. Пишите контракт.»
    К моему удивлению, торговаться он не стал. Так и принял все двести семьдесят тысяч запрошенные продавцом. Я знал, что у него есть солидненькая сумма, от продажи московской кватриры, но, все равно, поторговаться было тут принято. Тем не меннее, через месяц мы удачно закрыли все дело, и дом, вместе с детской площадкой и велоситедами, пререшел в собственность Самуила и Доры. Ему в тот год было где-то шестьдесят пять, а ей на десяток лет поменьше. Мортгидж был на пятнадцать лет, Самуил шутил, что теперь есть, для чего жить, с долгами, мол, помирать не буду. Я удивлялся всему тому, но вежливо помалкивал. Я свое дело сделал. Коммиссионные получил.
    Новоселья они не устраивали. Как-то пригласили меня на чай, посмотреть, как устроились. К моему удивлению, им удалось обставиться кокой-то советской мебелью. Где только взяли эти скромные креслица и столики. Все здесь было как в их бывшей московской квартире. Дора несколько раз про то сказала, чтобы я расслышал. Только кабинет Самуила выбивался из стиля. Посреди него стоял большущий кульман с наколотым на доску ватманом, вокруг несколько сильных светильников разгоняющих мрак. Самуил работал здесь, а на свой завод появлялся только с докладами. Всем пожилые люди были довольны, глаза их светились.
    Прошло лет десять. Я про них как-то позабыл. Но тут один из моих знакомых  вдруг напомнил мне о стариках. Он был Самуилу приятелем. Часто заходил к нему поиграть в шахматы и повспоминать прежнюю советскую жизнь, в которой оба жили неплохо.
   «Хорошо у них все, - отвечал мой приятель. - Самуил даже помолодел, когда у них дочка завелась.»
    «Какая дочка?» - спросил я, смутно представляя себе этакую сорокапятилетнюю даму.
    «Да ты что, не знаешь ничего? Они же девочку адаптировали. Из Китая. Совсем маленькую. Уже давно, как же ты не знаешь?»
    «Чего? Не верил я своим ушам. Иди ты!..»
    «Ну да. Ей теперь уже десять лет. В частную школу ходит. Они в ней души не чаят. Такая умница! Ты в шахматы с нею сядь.»
      «Так вот почему он все про детскую площадку заботился, когда дом покупал.» Пробормотал я. И вспомнился мне Самуил сидящий в шезлонге. Вспомнилось его «Выть хочется как тут хорошо.»