СОН
Я работал тогда вздымщиком в глухом закутке Кондинского района Тюменской области. И во вздымщики попал не случайно, давно меня привлекала эта непонятная и загадочная профессия - вздымщик. Но интереса своего я удовлетворить все никак не мог, уж слишком далеко была моя профессия преподавателя вуза от работника леса. Но когда у тебя есть интерес, то обязательно судьба тебя наведет на нужных людей, случайностей здесь не бывает, или как говорят философы - материалисты: «Случайность - объективная закономерность».
Этот интерес, запрятанный в глубинах сознания, может быть востребован самым неожиданным образом и в самом неожиданном месте.
Летел я тогда из Хабаровска в Чегдомын на ИЛ-14 - самолете, который сейчас наверняка можно найти только в музее авиации. Глухой, забытый Богом городишко, построенный еще во времена первого этапа строительства БАМа, то есть в тридцатые годы ушедшего двадцатого столетия. Но в этом районе геологи нашли каменный уголь, и люди, живущие в том далеком Чегдомыне, спасали своим трудом во время войны жителей Хабаровска, да и сейчас делают то же самое.
Прилетел я в Чегдомын в короткий сырой и серый октябрьский день, но это был только кратковременный перевалочный пункт, нужно было выбираться на БАМ в новый город Ургал. Из Чегдомына в Ургал ходил тогда один раз в сутки пригородный поезд - «Подкидыш» - один тепловоз, один вагон для пассажиров. Набивалось в этот «Подкидыш» народу, как в трамвае в час пик, так что пришлось занимать место в единственном вагоне - с боем: задирать ногу с покатого отвала, вталкивать ботинок на подножку вагона, держать портфель в одной руке, толкаться локтями и получать по спине тумаки с сопроводиловкой: «Куда ты лезешь, окаянный!». В тесном, неосвещенном вагоне я нащупал свободное место, у окна кто-то сидел и мирно посапывал.
Когда всегда в дороге, после того как «Подкидыш» тронулся, все постепенно угнездились по местам и устроились в проходе вагона, наговорились и накричались вдоволь: о безобразии начальства, которое не может решить простой вопрос - подцепить второй вагон, осудили тех, кто влез в вагон и занял место. Поезд двигался со скоростью пьяного человека, покачиваясь и постукивая колесами на стыках рельс, перегруженный вагон скрипел и трещал всем своим телом, как старый дом на холодном ветру, - в глубине вагона появилась проводница.
О-о!!! - это было явление. В конце вагона запрыгал огонек свечи, как Пьеро в цирке. Женщина обилечивала пассажиров. Она несла свечу в эмалированной кружке, шла очень медленно, и немудрено: ей нужно было сохранить огонек в этой темноте и тесноте, принять деньги, дать сдачу, оторвать билет. Она шла осторожно, обходя сумки и пассажирские тела в проходе, как камни на горной тропе. Она несла эмалированную кружку в одной руке, а другой прикрывала танцующего Пьеро.
Огонек просвечивал ее пальцы. Фаланги светились рубиновым цветом. Казалось, на тебя надвигается загадочная фея в этом мчавшемся со скоростью пьяного человека вагоне на краю света, как на картине Брюллова «Неудавшееся свидание», хранящейся где-то в Иркутском художественном музее (нет, не Карла Брюллова, а другого), и ты получишь из рук этой феи Драже - счастливый билет...
-Докудова? - прозвучал над моей головой грубый прокуренный голос, и стеариновая капля хлопнулась на мое плечо. Надо мной возвышалась большая баба в каком-то грязном, неопределенного сорта, платке, ткань которого вряд ли бы определил сам Н. С. Лесков. С опухшим пропитым лицом и в неопределенной - то ли военной, то ли железнодорожной - форме.
Огонек качнулся и исчез с глаз. Впереди образовалась темнота, а позади, где-то под потолком, медленно удалялась полоса холодного света.
Пассажиры были обилечены.
Огонек-Пьеро заскочил в кубрик проводников вместе со своей кондовой хозяйкой. В «Подкидыше» установился полный мрак и тишина. Я почти задремал, но в этот момент мой сосед, по голосу мужского рода, поскольку лица его вовсе было не разобрать, спросил меня со всей непосредственностью, какая возможна на краю света:
- Ты куда едешь?
- До конца, - ответил я дипломатично.
- Зачем?
- Как зачем? Работать.
- Знаю, что работать, тут не Крым, без дела не шатаются. Зачем? Конкретно тебя спрашиваю, - настаивал он.
- Институт, в котором я работаю, курирует БАМ. Записали лекции на видеокассеты, помогаем, высшее образование получать, - сказал я как можно короче этому представителю неизвестных органов.
- Значит начальник, - заключил он.
Я не стал вступать в дискуссию и перешел в атаку:
- А ты кем работаешь?
- Вздымщик я, работяга.
И тут в темноте, севернее БАМа, у меня возродилась мечта: «Боже мой, я не вижу, но сижу рядом с живым вздымщиком». И я ему высыпал полный короб вопросов. Что-то он мне ответил, но подвел итог резко и однозначно.
- Зачем тебе это, начальник?
- Да не начальник я, не начальник, - начал оправдываться я.
- Да, че базарить в темноте, - огрызнулся сосед мужского рода и замолчал.
Дальше мы ехали молча, сосед вышел раньше меня, по-английски не простившись, но по-русски наступив на ногу. Мне было все равно. Я мечтал: «Если нашим государством могут управлять кухарки, то неужели я не справлюсь с каким-то хаком?». И решил твердо: летом работаю вздымщиком.
Прошел учебный год. Принятое решение меня не покидало. Я регулярно читал газету «Лесная промышленность» и особенно объявления о работе вздымщиков. Выбрал Тюменскую область. «Тюмень - столица деревень», - пробурчал я старую присказку. Но Тюмень - нефть, Тюмень - газ, и еще лес с живицей, которую я собрался добывать.
В конторе леспромхоза, куда я явился предлагать свои услуги в качестве заготовителя живицы, невысокий, хрупкий мужчина, выслушав меня, окинул оценивающим взглядом: ты, мол, что за работник - сказал:
- Ну что ж, можно, сейчас выясним.
Он одновременно разговаривал по телефону, перебрасывался короткими фразами с постоянно заходившими людьми, курил, разговаривал со мной и поставил точку в нашей беседе
- Идите сейчас в лесопункт, к Горбунову, с ним все и решите. Я понял, меня отфутболили, но отфутболили в нужном направлении, по линии власти я стал опускаться вниз, то есть в лес. Но чем ниже начальник, тем больше гонору.
Горбунов сидел на месте. Его серо-седые волосы торчали, как пакля в пазах слабо пробитого дома, широкий курносый нос отвлекал от всего, что можно было увидеть на его лице, глаза не смотрели на посетителя, а что-то искали на потолке, на столе и в окне на улице. Ему позарез нужны были работники, но ему хотелось показать себя, его интонация голоса, поза, в которой он развалился на стуле, говорили посетителю: «Ходят тут всякие, а мы на местах тоже кой что значим».
- Как же ты будешь работать, если хака в руках не держал?
- Справлюсь, начальник, не боись! - принял я тон его игры.
Горбунов еще немного покуражился, поёрничал и сдался.
- Поезжай на Белую гору. Там два прибалта плохо работают, займешь дальний лес. Технику безопасности знаешь? - подвел итог Горбунов.
- Знаю! - утвердительно ответил я, - хотя не видел инструкций по технике безопасности.
- Распишись.
Он записал мою фамилию в толстую книгу, а я дважды в ней приложил «палец».
- Давай собирайся, в два часа идет «Заря», вот на ней и поплывешь.
* * *
Через четыре часа быстроходный катер «Заря» доставил меня на Белую гору. Если кому-то вдруг представилась в воображении из белого сланца или гранита гора, то я сразу разочарую. На тюменской равнине любая возвышенность более трех метров над уровнем реки - уже гора. Я выскочил на песок, который поразил меня своей белизной и мелкостью. Подошвы обуви погружались в теплую массу. Дождь, который нас застал в пути, кончился. Верней, здесь его и не было.
Все, кто был на берегу, даже не колыхнулись. Я подошел к каждому, представился. Женщина за тридцать, с обветренным лицом, неприбранными волосами, в байковом, выгоревшем на солнце платье-халате, не стиранном с прошлого сезона, и с папиросой в зубах. Тракторист, в минлеспромовской робе нараспашку, показывал цветную исколотую грудь: на правой стороне изображена баба, на левой - распятый на кресте Христос. Два брата - таджика, как потом выяснилось - корейца. Сашка, с Ростова-на-Дону, был в кепочке с маленьким козырьком на русой голове, выпивши и потому болтлив.
Все ждали мастера.
- А новичок! - подал мне руку невысокий, но крепко сложенный мужчина.
- Куда мы его направим? - как бы советовался мастер с другими присутствующими здесь людьми.
Все молчали.
- Давай на дальний участок, где у нас Пашка утонул.
- Как утонул? - вступил я в разговор.
- Просто утонул. Как тонут? Выпил, поплыл на лодке, опрокинулся, утонул, - улыбаясь, равнодушно уточнил мастер. - Ты, брат, привыкай, здесь дерутся и пропадают. В прошлом году один пропал, так до сих пор и не нашли - «Закон - тайга, медведь - хозяин», - сыпал афоризмами одинокий голос.
- Ты, пьешь? - уточнил мастер.
- Нынче только телеграфный столб не пьет, и то потому, что стаканы вверх дном прикручены, - трафаретно ответил я.
- Ну-ну!! А один сможешь в тайге жить? Вон, - мастер махнул рукой, - братья-корейцы, да с ними Саня, через два дня на третий из тайги выползают. Людей им подавай, разговаривать надо. Работать надо, а не разговаривать. Поехали.
С нами в моторную лодку забрались два брата-корейца. Лодка летела среди низких берегов, рассекая мутно-коричневую воду реки, наполняя шумом и выхлопными газами окрестный воздух, затем через протоку выскочила на поверхность озера и, преодолев его, уткнулась в мягко илистый бережок.
- Вот и приехали, - сказал мастер. - Это твой дом. Это твое озеро - Щучье, дальше есть ручеек, по нему пойдешь, завтра пойдешь - один, это тебе будет сюрприз, выйдешь на озеро – Карасье. В истоках этого ручейка есть «морды», если покажется мало рыбы - поставишь. А это все, - на этих словах мастер сделал ударение и широко развел руки - твоя тайга. Соседей у тебя нет. Каждая сосна - твоя, и каждая принесет тебе доход, если будешь работать.
- Ну, мужики, - обратился мастер к корейцам, - сварганьте уху. Человек с дороги ничего не ел горячего, да, наверно, и устал. Там сеть в устье ручья - видите: тычки. Давайте в лодку. Пусть они сегодня поработают, - обратился он ко мне, - а дальше уж сам.
Ребята быстро управились и достали из сети: щурят, окуней и карасей. Все взялись за ножи и начали чистить рыбу. Выпустив потроха, я взялся чистить чешую.
- Ты чего делаешь? - крикнул мастер.
- Чищу.
- Оставь чешую, ополосни внутренности и бросай в ведро, наваристей будет. Ты знаешь, местные чухонцы, какой холодец из чешуи делают! Объедение. Да чего вы городские знаете. Мужики, варите уху, а мы пошли в школу - учиться.
Мастер взял инструмент и подошел к первой попавшейся сосне.
- Смотри. Это шест, на нем насадка - ножи, нож левый, нож правый, их надо точить каждый день. Вот тебе бруски личной и дрочевый. Вот гайки и пружины, которые держат ножи и шланги - держи гаечные ключи, а этот шланг соединен с бачком - где химический раствор. Видишь на нем лямки: завтра оденешь, как рюкзак - и вперед.
А сейчас, смотри, - мастер подошел к сосне, - делаешь надрез коры влево, инструмент как бы крякнул: «хак», надрез направо. Вот и все. Чего, университет говоришь - кончил?
- Окончил, - поправил я его.
- Без разницы, все ровно тебе денег меньше плотят.
- Платят, - заикнулся я, но мастер не обратил внимания.
- Все, учеба закончена, держи инструмент - это называется хак. Засек время учебы?
- Нет. Жаль, но все равно меньше пяти лет.
Уха была готова. Ели с аппетитом, хотя она была без лука и перца. Всем хотелось выпить за нового вздымщика, но и этого товара тоже не оказалось.
Люди уехали. Тишина поглотила шум удаляющегося мотора. Я остался на берегу один.
Шелестела береза. Дым угасающего костра нарушал естество природы.
* * *
Ранним утром, когда еще солнце не растопило туман, я доел вчерашнюю уху и отправился в тайгу. Надо было осмотреть «мое хозяйство», оценить свои силы и распределить их по времени. Целый день я бродил среди сосен, подминая ногами кусты черники и багульника. Весь отведенный мне участок был в топком увлажненном месте и только в одном районе, одним единственным мысом выходил на высокий берег озера. Деревья стояли здесь - широко друг от друга, их золотистая кора, подсвеченная солнцем, создавала праздничное настроение. Хотелось петь и шалить - и никто тебя не увидит, и никто не осудит. После такой ревизии я разделил мысленно свое хозяйство на семь делянок, чтобы каждый день был занят работой, и раз в неделю был полный обход.
Вечером я вышел на тот самый ручей, который мне советовал посмотреть мастер. Он выглядел то, как каньон в зыбких мягких берегах торфяника, то, как разлившаяся лужица на песчаном дне, в отдельных местах его можно было просто перешагнуть, в других приходилось разбегаться и перепрыгивать.
Густо обступивший сосновый лес, такой же подлесок и высокая трава придавали ручью темный унылый вид. Но в нем постоянно что-то шевелилось. Я замер. Из-под коряги, давно упавшей и сгнившей в этом ручье, вышла стая рыб, их темные спины сливались с мраком, окружавшим ручей. Их можно было брать голыми руками или черпать кастрюлей, выбросить на берег лопатой или просто смотреть и удивляться. Стая была чуткая, как единый организм, легкий шорох пугал ее и она единым порывом, как команда пловчих, молнией исчезала с глаз, но теснота пространства сковывала их движение. Можно было плыть только вверх или вниз по течению ручья.
Как только рыбная стая в испуге исчезала за поворотом ручья, появлялась новая стая. Это была прогулочная аллея из озера в озеро для рыб. Я такого еще не наблюдал. С грустью представил себе, как по этому месту пройдет трелевочный трактор, нагруженный лесом, и вмиг сравняет этот хрупкий каньон с землей, с песком, с торфом. Все высохнет и исчезнет (уже в следующем году рыбы в ручье не было). Лес приписан к вырубке, поскольку ведется подсочка. А пока иду вдоль этого сказочно богатого ручья, стаи рыб молнией несутся впереди меня, спасая свою жизнь от поднятого шума.
* * *
Второй месяц как я - аттестованный вздымщик. Как и в любой работе, здесь есть свои наработанные стереотипы, но у меня не получаются прямыми подновки. Лучи моего среза идут сначала прямо, а затем, вильнув, уходят вверх - и сейчас, когда я нанес на каждое дерево по шесть, а то и по семь таких усов, сосны у меня стали выглядеть, как гусары с закрученными усами. Я улыбаюсь им. А если посмотреть внимательней, ниже этих усов подвешен смолосборник, который по форме представляет воронку. Не трудно вообразить, что это борода клинышком, еще немного фантазии... хак поставим рядом. Во! Это уже Дон Кихот собственной персоной. Я хохочу над собой. И говорю с собой вслух:
- Это, брат, у тебя от одиночества.
Лето заканчивалось в трудах и заботах. Кудрявая березка подле моего крыльца, после очередной холодной ночи, как модница после парикмахерской, выбросила желтую прядь листвы на зеленом фоне. Смолосборники наполнились живицей. Я таскал тяжелые ведра смолы, затаривая ее в большие стальные бочки. Одежда моя вся обносилась и покрылась липкими пятнами. На одном из сучков, попавшемся мне на пути, я разорвал снизу доверху одну из штанин, так и работал целый день, хлопая разорванной тканью, как флагом.
Уставал физически, но больше страдал от одиночества. Тоска, казалось, пронизала все тело, окутала незаметно, как воздух, появилась раздражительность. Я ругался сам с собой и с деревьями. Как когда-то мне хотелось отдохнуть от людей, так сейчас я рвался в их общество.
Я приходил с работы, падал на кровать и засыпал...
* * *
Я шел поздним осенним вечером по промокшим улицам большого города. Призывно светились окна магазинов. Я зашел в один из них. Поднялся на эскалаторе на второй этаж. Девушки продавщицы стояли на своих местах. Покупателей почти не было. Два-три человека рассматривали какую-то диковинку. Полированная тумба, на такой же подставке, стояла слева. Справа больших размеров телевизор. Я присел, чтобы прочитать надпись на телевизоре. И тут обнаружил: одна из штанин моих красивых брюк, из тонкого голубого креплена, была не на ноге, а рядом, справа. Она висела вдоль ноги, а когда я присел, то увидел эту штанину и свое колено на экране телевизора.
Я выпрямился. Брючина встала рядом. Я смутился, но вел себя независимо, как будто все было в порядке. Я отошел от телевизора. Подивился: «В какую же комнату можно поставить эту штуку».
Навстречу мне шла молодая женщина. Лицо ее мне показалось знакомым. Мы обменялись взглядами, и я занялся воспоминаниями: «Где и с кем я ее видел?». Но мой смешной вид не позволял мне подойти к ней. Я вспомнил первую встречу. Она была одета в сиреневое, облегающее фигуру платье, особенно подчеркивающее красоту ее бюста. Сегодня на улице было прохладно. Она была одета в теплую верблюжью кофту. Торчащие ворсинки шерсти размывали ее фигуру, уже не просматривалась грудь, и поэтому она казалась маленькой. И только красивое загорелое лицо напоминало ту девушку, что была при первой встрече.
Мы обменялись взглядами.
Я прошел дальше в зал, пытаясь отвлечь от себя внимание. Когда возвращался, то все продавщицы были заняты пересудами по поводу выставки хрустальных ваз, что расположились на невысоком подиуме в углу справа. Я хотел пройти незамеченным, но молодая женщина, увидев меня, подошла к одной из ваз, взяла ее в руки.
Ваза была какой-то необыкновенной формы. Вытянутая ввысь. Граненая. Светлая. Женщина что-то говорила. Вышла на середину зала и подняла ее. Многих смущала, по-видимому, форма вазы и, она доказывала ее достоинства. Женщина посмотрела в мою сторону. И решительно подбросила вазу вверх, придав ей вращательное движение. В солнечных лучах, и вращательном движении цвет вазы менялся, переливался из матового густого в темно- коричневый. А при наибольшем вращении и пике высоты - в невыразимо приятные светло-голубые тона. При этом женщина улыбалась и говорила о красоте вазы.
Все немногочисленные посетители магазина смотрели на неё, на вазу широко открытыми от испуга и любопытства глазами.
Скорость вращения изделия потухла. Ваза стала опускаться вниз, в руки молодой женщины. При этом она вытянула навстречу только одну руку - правую.
Ваза коснулась руки. Ударилась о кольцо на безымянном пальце... И выскользнула. Ваза еще срикошетила, и не разбилась на паркетном полу, по инерции крутнулась и устремилась к лестнице. Ударилась о лестничное мраморное, какое-то чистое, чистое звено...
И взорвалась!!!
Хрусталь, шурша, как вода, стекал по ступенькам лестницы.
Все стояли пораженные.
В моих глазах еще играли краски той вазы.
И женщина еще была охвачена красотой вещи. Она была в радужном состоянии и еще не поняла своей ошибки.
Посетители магазина загалдели пересудами. Но тут принесли новый товар, все сгрудились возле него, как бы забыв обо всем случившемся.
Сознание молодой женщины стало наполняться последствиями совершенного поступка. На ее глазах навернулись слезы.
Я подошел к ней в своих смешных брюках с гордым видом, чтобы поддержать погасшее настроение, восхититься вместе с ней хотя бы на словах, тем прекрасным мигом, когда ваза была вверху...
И проснулся.
Было раннее утро. Я лежал в постели под марлевым пыльным навесом. Все в том же тепляке. Я встал пораженный еще больше того, что видел во сне, в комнате было непривычно светло.
На дворе лежал первый снег, миллиарды искромётных звёздочек сверкали перед глазами многообразием красок.
От дальнего выстрела стая диких уток сорвалась с моего озера и полетела над лесом.