1
Лето уже кончалось, вот-вот пожелтеют деревья. Мне едва минуло восемнадцать: я вышел из приюта во взрослую жизнь и обустраивал себе угол на чердаке столетнего дома. Территорию, на которой он был построен, полвека назад отдали во владение льняной мануфактуре, а все близлежащие дома расселили. Кроме моего. Так что он оказался как бы внутри предприятия...
Близость действующих складов и неумолчное гудение станков, доносящееся из огромных, всегда настежь распахнутых окон цеха, вереницы рабочих по утрам, и их крики из пивной вечером - все эти с виду столь значительные неудобства ничуть не мешали мне, и я, занимаясь мелкими домашними делами, часто подумывал, что имею лучшее жильё в городе. Пускай у меня и была всего одна комната, кухня, да крохотный туалет, пускай из окна я видел лишь маленький уличный пятачок, цех мануфактуры, да зыбкие кроны берёзок, но я был счастлив. Чего стоило, например, удовольствие курить по утрам, высунувшись из окна, глядеть на чужой труд, обрывать и разминать пальцами буйные, подступавшие к дому, листья…
Я просыпался около одиннадцати, курил, умывался и подолгу лежал в кровати, мечтая о том о сём. Часто я включал телик, но никогда меня не занимало то, что показывали. Мне просто хотелось слышать болтовню, видеть лица людей, весёлые, озадаченные, усталые. Это развлекало меня и я забывал, что голоден…
В полдень давали свисток, он возвещал начало обеденного перерыва. Я брал пару талонов на питание, - знакомые рабочие иногда дарили их мне, справедливо думая, что презенты такого рода способны превратить всякую просьбу в формальность, совершенно оправданную в отношениях дружбы - обувал свои избитые кеды и бежал в столовую, покуда одна сволочь, сотрудница бухгалтерии, которую я ненавидел, не появилась там прежде меня. Рабочие звали её Жабой за странную манеру «пережёвывать» слова во время общения. По её мнению я, как человек посторонний, не имел права находиться на территории предприятия, я же носил пиво рабочим, да ещё и питался в столовой на их талоны. Обычно, когда она меня видела, её подбородки гневно тряслись, брови сдвигались, а руки закладывались за спину. Она всегда подшагивала ниоткуда.
- Опять ты здесь?!
Всего гаже было услышать такое во время еды. Я на дух не выносил эту стерву...
После обеда мной совершалась вылазка в город: поиск возможностей заработать. Я уж успел побыть оператором шлихтовальной машины на мануфактуре, - учение моё окончилось скандалом и увольнением, - а теперь желал испытать свои силы в торговле. Я был весел, имел необходимый запас энергии и чувствовал большую тягу к общению.
В один из последних по-настоящему жарких дней, - солнце как раз стало в зенит, - после двух часов бесполезных исканий, я присел отдохнуть на скамеечку в сквере, возле площади Пролеткульта. Я покуривал сигарету, запивал лимонадом и обдумывал свои дальнейшие действия - надо было условиться с владельцем магазина о месте встречи и определить подходящее для неё время.
- Друг! Слышишь… - слова эти прозвучали неожиданно и я, вскакивая, чуть было не расплескал лимонад. Недалеко от скамьи меж кустами стоял бродяга. Грязная, оплывшая, почти резиновая морда; тёмный, растянутый, гнилой свитер; тембр голоса такой, точно горло его прежде было стеклянным, но теперь треснуло и помалу сыплется на траву.
- Что тебе?
- Зёма, только… пойми правильно, гр-р… Знаешь, такое дело…
- Чего надо?
Он подошёл, опустился рядом со мной. На резиновом лице одновременно испуг, надежда, и самая невероятная искренность.
- Друг! Сделай милость, помоги, а...
- Чего? Говори уже!
- Дай… пятнадцать рублей…
- Нет у меня.
Я отвернулся, бросил окурок и пошёл прочь, но не успел и двух шагов сделать, как почувствовал что ноги становятся ватными. Я потерял сознание…
2
- Э-э! - моё колено довольно грубо тыкали чем-то.
С усилием разлепив веки, я некоторое время никак не мог сообразить, что происходит. За разноцветной пеленой, застилавшей мои глаза, я слышал звук, но понять с чем он связан не мог. Зрение, однако, восстановилось быстро. Я лежал на клумбах, в благоухающем строю георгин, а надо мною высились полицейские в форме и в руке одного из них хрипело устройство связи.
- Э, товарищ! - усмехнулся патрульный - Давай поднимайся… Документ при себе?
- Нет. - сказал я.
- Чего разлёгся здесь?
- Не знаю… Сознание потерял.
- Ишь ты! - вмешался второй - А больше ничё не терял?!
- Да я не вру, - продолжал я (Я уже встал на ноги и сбивал с себя пыль) - у меня действительно ноги подкосились. Видимо, от жары.
Оба посмотрели на меня испытующе и так как я был трезв и поводов для неверия у них не было, решили далее не задерживать.
- Та-ак… Фамилия, имя, отчество, дата рождения.
- Гамсун, Виталий Андреевич. Тридцатое июня. Восемьдесят седьмой.
Получив от дежурного подтверждение моих данных, патрульные приказали мне «испариться» и сами тут же скрылись в тени деревьев. Я полез было за сигаретой, и обнаружил, что карманы мои выпотрошены. Ни сигарет, ни денег…
Я поплёлся вдоль площади, придумывая себе дело, но всё что приходило на ум, казавшееся поначалу действительным выходом, рассыпалось в прах сразу же, едва я начинал углубляться в детали. Я хотел сдать квартиру на пару месяцев и вернуться в детдом, но сейчас же вспоминал, что детдомом заведует новый, почти незнакомый мне человек и что навряд ли он пустит меня; я хотел продать телевизор, - единственное своё имущество - но понимал, что на всём белом свете, наверное, не найдётся человека, пожелавшего бы его взять; я даже хотел выйти на центральную площадь с огромным объявлением на груди «Ищу работу», но и тогда меня останавливало чувство стыда, непобеждённая гордость. Даже в долг попросить было не у кого. Наконец я вспомнил о записной книжке, валявшейся под кроватью, - в неё был занесён адрес приятеля, единственного моего доброго знакомого в этом враждебном городе. Я совсем мало знал его, но он обещал свою дружбу когда-то, за оказанную мною услугу, и вот теперь как раз подвернулся случай узнать цену этого обещания…
По небу движились облака, жара помалу разбавлялась усиливающимся ветром, и я зашагал бодрее. Мысль о приятеле - кажется его звали Боровом - по мере приближения к дому нравилась мне всё больше. Я хотел ещё сегодня наведаться к нему. Я помог ему выкрутиться из одной щекотливой ситуации несколько лет назад и потому был вправе надеяться на ответную милость.
Тогда нас, детдомовцев, привезли то ль в музей, а то ли на выставку - такого рода увеселениями нередко балуют воспитанников спецучреждений - и случилось, что во время экскурсии кто-то вынул старинные часы из-под стекла в «Зале Боевой Славы». Сработала сигнализация, словно из щели вылез взъерошенный смотритель и начал тыкать в нас пальцем: «Детдомовские свистнули. Больше некому!»
Всех нас выстроили в шеренгу и смотритель, дотошно ощупывая каждого воспитанника, пошёл мимо. Боров, - я тогда конечно не знал, что его зовут Боровом, - встал возле меня и затрясся.
- Когда ногу подниму, отдай мне часы. - прошептал я ему. Едва смотритель обшарил меня, я поднял ногу и, подтягивая сползший носок, оступился. То есть сделал шаг влево и чуть назад. Смотритель перешёл к Борову, а часы уже были при мне. Долго ещё нас пытали в тот день, но экспонат исчез-таки безвозвратно…
К пяти часам я был дома. Всегда сладко видеть пустую комнату, слышать шелест вторгшейся в распахнутое окно зелени и сознавать, что сей уголок мира уготован тебе одному и что никто другой не вправе бывать здесь. Никогда, казалось мне, не смогу я до конца привыкнуть к этому волшебству.
Скоро я отыскал блокнот, и корявую запись в нём: г. Верхневолжск; Степной пр-д.; д. 27 - Коляй Борисов.
Переписав адрес, я спустился во двор и прилип к потоку рабочих - убывала восьмичасовая смена. Очередь текла сквозь проходную до тошноты медленно, но всё-таки проще было отстоять очередь, чем обходить кругом всю территорию мануфактуры, тем более каждого из нас, жильцов не расселённого дома, охрана знала в лицо и без задержки пропускала в любое время. На улице у человека с кротким преданным взглядом, я узнал откуда берёт начало и где кончается Степной переулок. Он назвал мне номера маршруток, которые останавливались неподалёку от тех мест, и даже подробно объяснил, как найти нужный мне дом. Я горячо отблагодарил его, но не удержался и попросил сигарет вприбавок. Очевидно, не пожелав портить впечатления о себе, он пожертвовал весь бывший при нём остаток, так что настроение моё сделалось ещё лучше…
3
Город остывал. Рельефное тело его, ещё днём казавшееся надёжно спаянным, ослабло и разморилось. Подобный связанному Гулливеру, город лежал на среднерусских холмах и с каждой минутой его дыхание становилось ровней и тише. Пыль улеглась на края тротуаров, автомобили разъезжали вальяжно, семейные люди шли на пляж, бездетные - на охоту…
Меня постоянно подстёгивала одна мысль, связанная с предстоящим визитом, и я никак не мог от неё отвязаться. Нет, меня не кусала обычная для таких случаев мысль о приличии, я не задумывался об этике и прочих штампах, но всё время пути я пытался вообразить физиономию Борова в тот краткий момент, когда попрошу помочь мне деньгами. Вероятно, - гадал я - после секундного замешательства, он ответит: - «Да нету… Я сам без работы…» - а то ещё проще: «Давно уже думаю, где бы занять…» Мысли эти большей частью вызваны были всё возраставшими сомнениями в целесообразности совершаемого мной марша. Трудно было поверить в то, что Боров искренно посочувствует мне.
- Да отчего я решил, что он станет со мной разговаривать? - я пошёл медленней и закурил, - Ну общались какое-то время, так ведь два года минуло с той поры… И уже тогда он был мелочным и подозрительным. Но коль не к нему, то куда ещё? «Бывает такое время, когда непременно надо хоть куда-нибудь да пойти!»
Степной переулок находился вдали от хрущёвок и весь состоял из подгнивших бревенчатых домиков. Многим известна эта особенность провинциальных городов - в шаге от пятиэтажек, учреждений, выполненных в псевдомодернистском стиле, и торговых центров с неизменной рекламой поверх фасадов, устроены огороды с сараями, деревянные туалеты и даже курятники. В таком же одноэтажном доме, с прилегшим к нему участком, жил Боров. Собаки во дворе не оказалось и я беспрепятственно взошёл на крыльцо, постучал. В ответ раздалось громыхание тазиков, визг кошки, мат, затем послышался шаг и, наконец, из-за двери выглянула девушка лет семнадцати в безразмерном бордовом халате. Едва подняв на меня глаза, она схватилась за отвороты халата, но я всё же успел заглянуть ей в вырез, где так вкусно качнулась налитая молодая грудь.
- Здрасьте... Вам кого?
- Привет. Я-а… Коляй здесь живёт?
- Он гуляет.
Пока я придумывал, что можно добавить к уже сказанному, из глубин дома, будто бы мне на помощь крикнули:
- Кто там?!
Девушка не отреагировала на голос. Она вышла за порог, прижала дверь и повторила ещё раз,
- Он гуляет.
- Позвони ему, пожалуйста, а то я сотовый потерял.
Она тут же ускользнула за дверь, а выйдя, протянула мне телефон. Я понятия не имел о чём говорить, но отступать было глупо. Я принял трубку.
- Алло… Это кто? - сразу стало понятно, что тот, чей голос я слышу, обескуражен звонком.
- Да… Коляй! Это Витя из детдома, помнишь такого?
- Какой Витя?.. А-а-а! Виталя!.. Ты как здесь? Слушай, приходи к нам, а?
- А вы где?
- Мы в парке, под Лениным сидим. Спроси у Насти как идти, она объяснит. Придёшь?..
- Ладно.
Мистическое «под Лениным» Настя расшифровала так:
- Они у памятника. Иди по улице до четвёртого перекрёстка, там с правой стороны увидишь его.
- Кого?! Кольку?! - пошутил я бездарно,
- Памятник - дрогнула грудь Насти.
4
- Так и у нас в коммуналке был еврей… Андрюха, как его?..
- Животовский что ли?
- Да! Животик! Хэ-хэ-хэ!
- Он не еврей…
- А кто же?! Cамый натуральный еврей! Ему письма с Израиля приходили... Не важно… Так, вот - посылает раз меня батя за сигаретами. Мелочь дал мне… - Рассказчик, сделал глоток, передал бутылку и продолжал - Пробегаю по коридору, и вдруг пятёрка из кулака вываливается и прямиком под дверь этому, н-ну как его… ну еврею короче! А без пятачка не хватит, и других денег нет! Батя тогда в запое был... Ну вот. Я постучал малость - не открывают. Пошел, бате сказал. Батя поднялся, стал пинать в дверь, ну типа «Отопри жид, а то башку нахуй сверну!» Тот открывает, заспанный весь… Ну вот. Я пальцем в пол тыкаю, мол пятачок закатился к вам, поищите! Тот пошарил - нет ничего, под кровать заглянул - нету, в общем нету нигде. Ха, а у бати замкнуло чё-то! Он дурак, когда пьяный-то! Ты - говорит - крохобор старый, на чужую копейку позарился! А потом, короче, оказалось, что пятачок этот между половиц застрял… - Рассказчик отставил пустую бутылку и поплёлся к близлежащим зарослям. Другой, сидевший рядом со мной, подумав, отправился следом, за ним отошли Боров и Макс.
Второй уже час проводил я в компании из пяти человек под гранитной фигурою Ленина, и до этой минуты никто по нужде не бегал. Теперь же приспичило всем сразу.
Оберегая напитки и место наше, я прижался спиной к постаменту и, запрокинув тяжёлую голову, устремил свой взгляд вверх. Там, на небе, как на голубом блюдце, лежала белая булка, такой облачный мякиш, и так же, как перекатываются стёклышки в калейдоскопе, по краям перекатывались горошки листвы, а закатное солнце часто тыкало в них золотой вилкой. Мне очень хотелось есть.
Первым вернулся Боров,
- Ну что, Виталя, - подтолкнул он меня - рассказывай!
- Да чё рассказывать… Месяца ещё не прошло, как я сюда перебрался…
- Где живёшь?
- В Фабричном. Комнату дали мне. Работу ищу. Ты работаешь?
- Издеваешься? Нахера мне это!
- А живёшь на что?
Вместо ответа Боров захохотал. Подошли ещё двое.
- Парни! - Боров возложил на плечо мне свою толстую руку - Чувак меня реально выручил два года назад!
И он начал пересказывать тот случай с часами…
Если Боров не работает, думал я, то просить помощи у него бессмысленно. После недолгих сомнений, я решил открыто, на удачу, попросить в долг,
- Парни, никто денег не займёт мне? Коляй, у тебя есть?
- Откуда в жопе алмазы?! - выпалил Макс.
- Не-е... - замотал головой Коляй.
- Сами на голяках сейчас. Раскуриться не на что - понеслось в спину. (Одно мгновение я считал, что это был голос самого Ленина)
- Эх-х, погано, ребят… Мне бы хоть немного лавэ счас.
- А! Это! - оживился низенький черноволосый парень, имени которого я не запомнил - На ЭМЗ можно погреться чуток, если уж совсем туго.
- Это тема! - поддержал Макс.
- Слушай! - сощурился Боров - Короче так: Дорогу я тебе нарисую, мешок найду, за полдня наберёшь на пять сотен, а если повезёт - штуку сделаешь. Только сторожа паси внимательно, а то в очко солью получишь, хе-хе...
- А что делать надо? - спросил я.
- Металл собирать, цветной.
Со слов Борова я узнал, что властями Верхневолжска полгода тому назад был остановлен Электро-Механический Завод. («Ну, видимо, не сумели поделить что-то» - пояснил Боров.) Предприятие объявили обанкротившимся, персонал сократили, и пока длились судебные разбирательства, территория завода пустовала. («То есть совсем никого, даже собак бродячих, сечёшь?!») Местные жители узнав об этом, едва ли не в первую же ночь полезли через забор искать цветмет и за неделю растащили самое лакомое, легкодоступное, ценное, но и теперь, хорошо покопавшись, можно нарыть «медяху», а то и бронзу.
- В станках ищи, - напутствовал Боров - щиты распределительные посмотри, проводку… Ну разберёшься там! Теперь о плохом! Там, сука, сторожа-коммуниста поставили - тот чуть что овчарок с цепи пускает, или солью херачит по ляжкам. Такие дела, Виталя!
Боров закончил рассказ и передал мне только что откупоренную бутылку,
- Давай!
К этому времени стало темнеть, воздух сделался влажным, аллея опустела и у скамеек, выискивая в пыли уцелевшие зёрна подсолнухов, прыгали воробьи.
5
Я вернулся домой под утро, не раздеваясь улёгся в кровать, и испустил дух...
Когда дух снова сошёл на меня, в открытое окно падал солнечный свет, заглядывали пыльные листья. Я кашлянул, зашевелился, пытаясь удобней устроиться на кровати, сполз на пол и уже не смог сомкнуть глаз.
Желудок мой был совершенно пуст. Во мне словно бы поселилось животное, обиженное невнимательностью хозяина. Оно то рычало, то металось меж рёбер, стараясь высвободиться, оно вынудило меня бежать на встречу с Боровом раньше назначенного часа.
С половины второго до двух я прохаживался в ногах у Ильича; стрельнул у прохожего сигаретку, потом у другого, у третьего. Боров к условленному времени не явился, и я решил идти к нему сам. Вскоре взгляд мой заскользил по стенам, по столбам и заборам, выискивая таблички с названиями проездов, пересекавших улицу по которой я шёл. Тихий. Рябиновый. Смецкого. И наконец - Степной.
Спит, наверно, - бормотал я, подходя к памятному дому, - А может забыл всё, что вчера обсуждали? Конечно забыл, ведь ему пофигу… За него отец работает, мамка на рынок ходит, Настя готовит. А ему только одна забота - плотно пожрать! Вот он - дом 27, с облупившейся краской, слегка осевший, уродливо-чёрный и в это же время - я живо представил мелькнувшую в затемнённой прорехе халата грудь Насти, - такой загадочный и манящий!
На стук долго никто не выходил. Я уже готов был расстроиться, но тут в форточное окно справа от веранды, просунулась голова Борова,
- О! Привет! - Боров сплюнул.
- Чё, дрыхнешь что ли?
- Х-хо-о, - зевнул Боров - только что встал… Ты готов?
- Да я-то давно готов. Час уже тебя жду.
- Я счас - и он, по-черепашьи стал втягивать голову в дом.
- Коляй!
- А-а? - голова вновь высунулась наружу.
- Вынесь чего-нибудь. Жрать хочу – вилы…
- Ладно.
Сидя на импровизированной скамеечке под окном, - она была сооружена из двух стёртых автомобильных покрышек, - я запивал чаем бутерброд с колбасой. Боров покуривал рядом, бессовестно глядел на меня жующего, изредка усмехался или резко сплёвывал. Эта его отвратительная усмешка странным образом вмещала в себя холодность и заботу, участие и презрение. Я это ясно почувствовал и у меня сейчас же пропало желание закурить, для этого мне нужно было бы вымолить сигарету и значит, ощутить себя ещё более презираемым. Первый и последний раз я обратился к этому поросёнку за помощью, подумал я, отдавая ему опорожнённый стакан и тарелку, на которой оставались мелкие крошки и кожица колбасы…
Электро-Механический Завод имени Красина стоял на отшибе, ни с чем, кроме рощи из молодых осинок, не соседствуя. Завод был образован двумя строениями исполинских размеров и несколькими поменьше (проходная, административное здание, склады, гараж). Всё это вкупе занимало территорию в 2 квадратных километра - обычное по масштабу владение для производства средней руки.
Придя на место, Боров прежде всего рассказал мне как должно действовать,
- Сначала брось здесь мешок - он указал под валежник, - Ты же не будешь таскать его всюду... А дальше просто: что найдёшь, перекидывай за забор в одно определённое место… н-ну, чтобы не ковыряться потом в траве… Ладно, удачи… И главное, не пались. За «медяху» наматывают по четыре года теперь. Потом сдадим вместе!
- Да, да… Сдадим вместе… - шептал я, почти с ненавистью глядя ему вослед.
6
Едва он пропал между тоненьких палок осинника, я начал искать тайник для мешка - место под валежником казалось мне ненадёжным уже потому, что его предложил Боров. Возле ржавеющего забора сеткою-рабицей я нашёл углубление наподобие лисьей норы - в неё и решил сунуть мешок. Поверх набросал сухих веток, притащил какое-то старое гнилое железо. Теперь нужно было немного понаблюдать за жизнью по ту сторону забора. Я прилёг на траву и стал ждать, когда сторож, точно барин или завоеватель, пойдёт осматривать подконтрольные ему земли, и - самое главное - будет ли он с собакой, или пойдёт один…
Наверное, было около четырёх часов, потому что солнце стояло ещё очень высоко и так неистово жгло в спину, что я закрывал глаза от блаженства, если дул хотя бы самый безвольный ветерок. Спина казалась мне раскалённым добела противнем, а ветерок был таявшим кубиком масла. Я ждал минут двадцать и даже больше, и всё это время ни что не менялось перед глазами, только уныло покачивались косы двух сирот-берёзок да букашки носились над зазеленевшей в шесть месяцев покоя дорогой меж складом и гаражом. Кроме склада и гаража видел я в отдалении цех, а за ним был ещё один, покрупнее, справа высилось двухэтажное зданьице - там, наверное, размещалась контора. Для начала решил я залезть туда. Потому что, во-первых, административное здание находилась ближе иных строений, во-вторых, там я мог спрятаться от овчарок, встречи с которыми очень боялся.
В одном месте проволока была стащена с гребня забора в траву, это позволило мне перебраться. Я осторожно подкрался к стенам административного здания и так как на входной двери висел замок с кодом, воспользовался пожарною лестницей: залез на крышу и притаился. Ни лая, ни криков, только редкие посвисты птиц, да напряжённое гудение в трансформаторной будке, стоявшей неподалёку. Я спустился вниз, осторожно выглянул из-за угла здания - передо мной на триста метров лежало открытое пространство без травы, без укрытий, голое, как живот женщины. Назрел вопрос: Как пройти эти триста метров и остаться незамеченным для коммуниста и его шавок? Поначалу я думал, что лучше всего было бы нагло, не спеша, проделать весь путь, а ежели сторож окликнет меня, косить под дебила, сказать, что приплёлся искать работу, или что-то другое в этом же духе, но я не знал, где он держит собак и потому не мог рассчитать, как я буду выкручиваться, когда вместо окрика немощного пенсионера услышу рычание какой-нибудь суки. В итоге я принял решение идти к цеху мимо ограды с тем, чтобы в случае обнаружения скорее убраться за территорию. Не пойман - не вор!
Преодолевая всё расстояние, я держался рукой за клеточки рабицы. Несколько раз мне казалось, что кто-то идёт по следам, наблюдает за мной и должен вот-вот напасть. Я представлял себе, как, перелезая забор, цепляюсь штаниною за колючку, и как взъярившийся Цербер, повергает меня на землю, чтобы тут же заживо и сожрать. Касаясь сетки ладонью, идти мне было немного спокойнее.
Достигнув цеха, я влез за ворота (те были сломаны) в прохладную мглу с запахом пыли и масел. Двигался аккуратно, поскольку всякий неосторожный звук здесь сразу же перерастал в эхо. Эхо металось от фермы к ферме, от опоры к опоре и вылетало где-то под крышей, над запылившейся кран-балкой. Весь зал выглядел точно трюм авианосца, затопленного в полной боеготовности, с истребителями на борту. Я петлял среди мёртвых машин и видел, что внутренности у многих выдраны наспех, в панике. Так, корпуса нескольких двигателей были разбиты, но катушки не изъяты, многие фрезы, свёрла, круги и платы, за которые можно было бы выручить хорошие деньги, оставались на месте, но были приведены в негодность. Даже моё неразвитое воображение с лёгкостью нарисовало воров, орудовавших здесь. Местная пьянь.
Наконец отыскал я действующий станок. Набрал гаечных ключей подходящих размеров и принялся препарировать - как хирург. Мне нужны были увесистые медные обмотки, коих по моим сведениям в каждой машине насчитывалось ровно шесть. Войдя в раж, я осмелел, и позволял себе громыхать ключами, кряхтеть, откручивая закосневшие гайки. Прилив жадности вымыл из памяти предостережения Борова, страх уступил место азарту и я утратил контроль над собой. Покончив со станками, я обратился вниманием к серым металлическим ящикам, с чудесными инициалами «РЩ», «ЯРВ», «ЩУС» и всё в таком роде. Открыв дверцу, увидев толстые пластины из меди, тронув одну из них и не ощутив тока, я решил, что цех не питается электричеством, но стоило мне коснуться дверцы, как кто-то невидимый и могущественный страшной силы ударом отбросил меня назад, и я, падая, едва не разбил голову о станину.
Пока я приходил в чувство, снаружи раздался лай. Я вскочил, схватил железную арматуру, но тут же отбросил её и помчался к ближайшему же столбу - на нём была лестница, наверное для того чтобы чинить кран-балку, если вдруг та откажет. Я забрался под потолок ещё до того как в цех ворвались собаки и приказал себе верить, что у меня есть хорошие шансы остаться призраком, которого нельзя покусать или привлечь к уголовной ответственности. Потом вошёл сторож. Сутулый, худой старикан в синей запачканной олимпийке «Москва - 80», в кирзовых сапогах, с ружьём на плече. Старик конечно сразу же меня вычислил,
- Н-ну што, шлазь!
7
- Зачем? - я хотел задавить старика наглостью.
- Я те, курва, щас покажу зачщем! А ну шлазь живо, щ-щенок! - рассвирепел коммунист.
- Дед, я-а… - я хотел возразить что-нибудь, склонить к диалогу, но старик перебил меня. Он поднял ружьё и заорал,
- Шлезай, мать твою!! - и выстрелил. Я слышал как заряд ударился в стену, слышал дребезжание стёкол и шорох посыпавшейся штукатурки.
- Дед! - голос мой зазвенел в унисон стёклам, - Не стреляй!.. Я, я, я спус-каюсь. Только уйми собак.
- Не тронут оне - и он пшикнул на псов.
Я спустился. Дед отвесил мне подзатыльник и повёл к себе в кандейку, повёл как арестованного.
По всему видно, этот дряхлый маразматик отягощён завидной принципиальностью, думал я с опасением разглядывая собак, метавшихся рядом. Он составит акт, доложит в отдел, получит поощрение от начальства и помрёт счастливым, а я получу срок и вся моя жизнь с этой поры увязнет в злосчастьях и безнадёге.
Пока завод работал, в крохотном строении у ворот была проходная. Теперь, когда производство остановилось, на дверях проходной повесили килограммовые замки с кодами, а в комнате охраны поселился угрюмый старик, сторож.
Сразу, как мы вошли, конвоир толкнул меня в угол, указав на истёртый топчан. Сев, я огляделся: комната без окон, три на четыре метра, сильно загажена папиросными бычками, объедками и обрывками каких-то изданий («Красная Новь», прочёл я на одном.) В углу, против лежанки, на которой я оказался, - кустарный сейф, ветхий письменный стол, на столе телевизор, рядом ещё небольшое скрипучее кресло. У двери, на стене, пульт с часто мигающими датчиками и телефон. А за дверью скулящие, лающие, царапающие собаки.
- Дед - сказал я.
Дед даже не взглянул в мою сторону. Войдя, он клацнул ружьём об стол, погрузился в кресло и закурил едкую беломорину.
- Дед. - повторил я. Старик молчал и я решил продолжать, не дожидаясь его реакции, тем более реакция его могла быть неожиданной. - Отпусти меня. Я все обмотки назад вставлю, проводки сплету или спаяю.
- Я тебе щас язык щпаяю!
- Дед, угости куревом… А то курить хочется.
- Примолкни! И щиди…
Снаружи раздался шум, какой бывает если бить по листу железа. Заскулили, загромыхали цепями собаки, у ворот что-то происходило. Он уже и ментов вызвал! - мелькнуло у меня в голове. Старик взял ружьё, аккуратно поднялся, опасливо взглянул на меня и вышел. Я должен был слышать его удаляющиеся шаги, но он остановился сразу за дверью и бормотал что-то, успокаивая собак. Вслед за тем, заскрипели ступеньки на входе. Донёсся голос:
- Приве-ет, дедуль!
В каморку втиснулось... втиснулась... девушка. Впрочем, девушку это существо напоминало весьма отдалённо. Это была... это было... Как это описать?.. Говоря деликатно, в каморку втиснулась крупная человеческая особь женского пола... Н-да, чую деликатно не описать. Это была «булка», в самом оскорбительном смысле слова. Если бы Гаргантюа и Пантагрюэль слились воедино, масса получившегося существа уравновесила бы лишь одну ляжку этой бабищи, настолько она была жирна. У неё были плотные, могучие руки, островерхая голова с довольно длинными рыжими локонами, рот задавленный густой чёрной порослью и тело, которое, как я уже сказал, едва влезло в проём. За особью вошёл сторож и запер двери на ключ. Заметив меня, особь смутилась. Поздоровавшись, она стала вынимать из сумки поллитровые баночки с супом и ставить их на стол. Некоторое время я с ужасом разглядывал пришлое чудище. Старик понял ситуацию по-своему и произнёс фразу, о которой я до сих пор не могу вспоминать, не покурив прежде:
- Што, шантрапа, нравится?! Вну-учщка моя!
Я уродливо скривил рот в ответ, а особь заухала словно порожняя цистерна - такой у неё получался смех. Выбрав содержимое сумки, она присела на старый топчан и задымила фильтровою сигаретой, изредка скашивая на меня свиньи глазки.
- Фамилие! - буркнул сторож. Он придвинулся к столу, вынул из ящика карандаш, лист бумаги и приготовился записывать.
- Гамсун, фамилия.
- Ты мне голову-то не морочщь! Фамилие говори! - снова начал напирать дед.
- Так это фамилия такая! - вспыхнул я - Писатель был - Кнут Гамсун! Я детдомовский, а у нас заведующая читать очень любила. Вот и назвала в честь этого писателя… Я - что?!
- Таперь узнаешь, поганец, как катушки щнимать! - зарычал сторож, грозя заскорузлым пальцем - Щас позвоню, куда надо и атас! Щколько лет?
- Восемнадцать - промямлил я.
- Такой молоденький, а уж воруешь. Не стыдно? - вмешалась в разговор особь.
- А если есть нечего?! Чё мне, траву варить?
- Ах-х, дурачок! - вздохнула «цистерна» и продолжала, теперь обращаясь к деду, - Ладно дед, я пойду. Проводишь меня? Давай грязную тару возьму.
8
Сторож помог ей собрать полые баночки и они вышли на воздух. Сидя в каморке, я прислушивался к внешним звукам. Сквозь собачий лай до меня долетало то сдавленное бормотание особи, а то громовые всплески дедовой ярости. Как будто спорили. Смысла я не улавливал до тех пор, пока мерная бесстрастная речь толстухи не обернулась всхлипываниями, а затем и рыданием. И тут меня как водой окатило. Еле-еле ворочая языком, я прошептал в пустоту,
- Да ведь они меня обсуждают!
Если б тогда у меня спросили: а с чего ты решил, что спор о тебе? - я не смог бы ответить ничего вразумительного, но и на каплю не усомнился бы в верности этой догадки…
В комнату влез коммунист - его контрастное лицо напоминало грозовую тучу в отсветах закатного солнца. Он рассёк куб комнаты по диагонали, потом закурил и опустился в кресло. На минуту всё замерло вокруг и только три обстоятельства - визги собак, струйка дыма, поднимавшаяся от беломорины, да тревога о предстоящем - продолжали накручивать на колки происходящего струны моей нервной системы.
- Что, молодёжь! - воскликнул старик, точно проснувшись, - Утром не разбудишь! Ночшью не найдёшь! Поедещь в капэзэ?!
- А есть варианты? - спросил я, ни на что не надеясь.
- Ха! Поштрел! - сторож вдруг ухмыльнулся, что совершенно не увязывалось с той суровостью, какую он до сих пор выказывал, общаясь со мной, - Кумекай, шантрапа! А я пока пройдусь… А ты ду-у-умай! - на слове «думай» старик ткнул себя узловатым пальцем в висок. Скрипнули петли, залаяли псы.
«О чём?! О чём мне думать?! Может быть он ключи здесь оставил? Или...»
Я взялся за ручку двери, но в этот момент дверь пихнули снаружи - в проёме выросла гигантская тень стариковой внучки. Пришлось снова сесть на топчан и уткнуться лицом в ладони: окружающее пространство с приходом особи здорово обезобразилось. Особь заперла дверь и примостилась рядом, не обратив внимания на стоны лежанки, прогнувшейся под её весом.
- Вот ты и пропал - она озабоченно покрутила своим самоваром, - Дед сказал: обход сделаю, потом доложу в ОВД… Слышишь меня? Ведь сядешь ты! В таком-то возрасте, а?.. Не обидно?
Я молчал, стараясь уловить в её словах что-нибудь, над чем мне по завещанию старика надо было бы думать.
- Ах-х… а мог бы найти работу, жениться на ком-нибудь, детей растить... Жалеть будешь в старости, если ребёнка не сделаешь… Знаешь, как я сыночка хочу? Знаешь? - она глядела в упор кривыми щёлками глаз и подленько щерилась. У меня вдруг перехватило дыхание. Отодвинувшись от неё, я хотел было встать, но она уцепилась за майку и, потянув, зашипела со сладострастием в голосе,
- Мха-а-альчик мой…
Я толкнул её, но получилось так, что оттолкнулся я сам. Бросился к столу, вынул ящик, приготовился к обороне. Особь растопырила свои щупальца, оскалилась и пошла прямо на меня, повторяя одно и то же:
- Ну что ты, что ты… Ну что ты, что ты…