В середине лета, в самый разгар рыбацкого сезона у моего отчима сломался мотоцикл. Причем, достаточно серьезно. Александр Григорьевич несколько раз пытался его починить, но безрезультатно. Многочисленных автосервисов в то время не было. Тихая страсть оказалась неудовлетворенной. Отчим стал еще более раздражительным и придирчивым. Как-то он достал из кладовки надувную резиновую лодку и собрался идти на озеро, которое едва ли годилось для рыбалки. Водоем почти весь зарос камышом и осокой, а на мелководных чистых местах резвилась ребятня.
Александр Григорьевич предложил мне составить компанию. Я согласился, но высказал сомнение по поводу выбранного места.
– Ничего страшного, мы выйдем пораньше, когда на водоеме никого еще не будет, и, думаю, сможем найти подходящий участок. – Было заметно, что настроение отчима значительно улучшилось.
Ранним утром озеро становилось неузнаваемым. Предрассветный сумрак скрадывал знакомые места и их детали: развесистые ракиты у берега, привязанные к ним лодки, заросли камыша.
Автомобильным насосом Александр Григорьевич накачал резиновую лодку, мы погрузили в нее нехитрый наш рыбацкий скарб, сели сами и, оттолкнувшись от берега, медленно поплыли к середине озера. Лавируя между густыми водорослями, отчим, наконец, выбрал небольшую прогалину, куда можно было забросить удочки.
Вскоре рассвело. К моему удивлению, клев был неплохой. Правда, снасти беспокоили небольшие рыбешки – карасики, плотвички, ершики – которые лишь сбивали наживку, а выловить их было достаточно трудно, ибо крючки Александр Григорьевич заготовил на более крупную добычу.
Внезапно подул ветер, поднимая непригодную для рыбацкой удачи высокую волну. Зато он разогнал ряску и водоросли, за которые беспрерывно, особенно у меня, цеплялась леска. Вокруг лодки образовалось чистое пространство. Александр Григорьевич попеременно забрасывал удочки по разные стороны лодки. Время от времени отчим снимал с крючка очередную незначительную добычу и бросал рыбешку в садок. Лицо его при этом невероятно светлело.
– Осторожно, не свались за борт; мать говорила, что ты не умеешь плавать, – усмехнулся Александр Григорьевич. – Как это, живешь у озера, и до сих пор не научился плавать? – он покачал головой.
Несмотря на непрекращающийся ветер, солнце припекало всё сильнее. Поплавки прыгали в волнах, порой исчезая из виду. Непосвященному – как я – рыбаку было непонятно: клюет ли это или снасть тонет в воде из-за ветра. Я снял с себя рубашку и чалмой повязал ее на голове. Изнывая от жары и безделья, я с нетерпением поглядывал на Александра Григорьевича – скоро ли мы поплывем к берегу? Наконец он, одну за другой, стал сматывать удочки. Отчим тщательно связал их бечевкой, затем достал из воды садок. Десятка три рыбешек отчаянно затрепыхались в проволочной узнице. Две из них были пойманы мною. Александр Григорьевич положил улов на дно лодки и вставил алюминиевые весла в уключины.
– Посмотри, какие они смешные, – отчим указал рукой на проплывающий невдалеке выводок диких уток.
«Эка невидаль…» – подумал я и нехотя повернул голову. В то же время Александр Григорьевич резко толкнул меня ладонью в плечо. Нелепо взмахнув руками, я плюхнулся в воду.
«Утопить хочет, – это была первая мысль, пронзившая мое сознание, – поэтому постоянно и заманивал на рыбалку». Я отчаянно колотил по воде руками и орал.
– Чего ты кричишь? – злорадно улыбаясь, спросил душегуб. – Хватайся за лодку.
Но едва я, каким-то непостижимым образом к ней добирался, он пару раз взмахивал веслами, удаляя от меня спасительную резину на несколько метров.
– Ну, чего же ты?! Плыви, – издевался надо мной отчим. – Совсем немножко осталось, – он притормаживал лодку, и только мои пальцы едва касались скользкой ее поверхности, она тут же снова отплывала от меня. В глазах у меня мельтешили оранжевые шарики, я вдоволь наглотался воды. Силы стремительно покидали тело. Безрезультатно и уже обреченно я барахтался на поверхности, понимая, что до берега довольно далеко, и я к нему не доберусь. Сквозь сноп переливающихся на солнце брызг я видел ненавистное лицо, и больше всего мне хотелось уничтожить этого человека, убить его, растоптать останки. Но чтобы это сделать, надо было каким-то образом удержаться на воде и приблизиться к нему. Однако я заметил, что хоть и неуклюже, но я двигаюсь, не иду ко дну.
– Не надо колошматить по воде, – подсказывал Александр Григорьевич, – опусти руки и загребай ими, словно лягушка, – он наглядно показал, как эта тварь передвигается в своей стихии. Я попытался плыть указанным способом, но … тут же пошел ко дну. С утроенной энергией мои ладони взбивали воду, и я понял, что сейчас действительно утону – силы мои были на исходе. Очевидно, это понял и отчим: он вытащил из уключины и протянул мне весло. В тот день присказка «ухватился, как утопающий за соломинку» была близка мне как никогда в жизни. Кое-как мы добрались до берега и, продолжая держаться за весло, я растянулся на траве. Грязные ручьи стекали с моей одежды, я надрывно кашлял, сплевывая зловонную воду. Александр Григорьевич, чиркнув спичкой, прикурил «беломорину». Наконец я отдышался и посмотрел ему в глаза.
– Зачем вы это сделали!? – голос мой дрожал от негодования и неокончательно ушедшего ещё страха. – Я ведь мог утонуть … А маме бы вы сказали, что я случайно выпал из лодки, да? – от такого очевидного предположения я, кажется, заплакал. Мне вдруг стало немыслимо жалко себя, маму, моих друзей – ведь они бы уже никогда не увидели мои глаза и не услышали мой голос. Слезы теплыми полосками текли по щекам, я размазывал их по лицу грязными от глины руками. – Отвечайте же! – вскрикнул я, в бессильной злобе сжимая кулаки.
Александр Григорьевич бросил окурок на землю, растоптал его и, вздохнув, посмотрел на озеро. Он словно не замечал моей истерики.
– Метров пятнадцать, пожалуй, сам проплыл, – сказал отчим.
Я проследил за его взглядом. Отрезок трагического моего пути до сих пор темнел от потревоженных водорослей и поднятого со дна речного ила.
«Да, действительно, не меньше пятнадцати метров», – немало удивившись, подумал я.
– Выходит, я научился плавать? – моментально успокоившись, спросил я. Моей радости не было предела.
Перемена настроения пасынка, казалось, не удивила Александра Григорьевича.
– Выходит, – сказал он и полез в карман за очередной папироской. – Вот послушай, что рассказывал мне отец, – отчим присел рядом на траву. – В сорок третьем году, при освобождении Киева, их батальону предстояло форсировать Днепр. Накануне наступления комбат построил подразделение и приказал сделать шаг вперед бойцам, не умеющим плавать. Из ста пятидесяти человек почти треть выполнила команду майора. В этих пяти десятках оказался и отец, – Александр Григорьевич тряхнул коробком спичек и бросил его на землю – пустой. – Комбат велел ротным отвести своих, не умеющих плавать, подчиненных на находящееся неподалеку озеро, – типа этого, – отчим кивнул на водоем, – и соорудить небольшие плоты. На допотопное плавающее средство, кроме неумех, садились командиры взводов … с автоматами в руках. – Стоит продолжать? – спросил Александр Григорьевич, с усмешкой взглянув на меня. Не услышав ответа, продолжил. – На середине озерка сержанты, щелкнув затворами, скомандовали подчиненным прыгать в воду. Это не было ни злой шуткой, ни педагогическим суровым уроком: направленные на них дула автоматов заставляли выжить, – отчим не к месту рассмеялся. – Кто знает, отчего на следующий день, при переправе через Днепр, погибли люди – от вражеских пуль-снарядов или от неумения плавать, – Александр Григорьевич развел руками. – Но тогда, на озере, все солдаты добрались до берега.
Отчим выкрутил у лодки ниппель и она, радостно зашипев, выпустила из своего резинового чрева застоявшийся воздух.
– Ну, пойдем, что ли? – Александр Григорьевич кивнул на садок с рыбой. – Добычу-то не забудь.
По тропинке, вьющейся среди зарослей крапивы и бузины, мы пошли по направлению к городу. Отчим остановился.
– А меня плавать тоже подобным образом учили, – он протянул руку и помог мне перепрыгнуть через канаву. – Отец учил …
Впервые за время, что Александр Григорьевич жил у нас, я почувствовал некое уважение к этому человеку. Однако оно оказалось скоротечным, как и мой заплыв на короткую дистанцию.