Свет проникающий сквозь закрытые веки вывел меня из забытья.
Свет — это хорошо. Свет внушает надежду.
Провел фалангой большого пальца по кончикам остальных четырех... Чувствую!
Вдруг где-то издалека раздался звук, нарушивший тишину, потом еще и еще, со всех сторон. Это голоса людей — радостные, удивленные и торжествующие.
Инстинктивно открывшиеся глаза застелил белый свет.
Постепенно я начал различать окружающих.
Со всех сторон, как деревья в зимнем лесу, тысячи людей, словно согретые лучами солнца после долгой ночи...
Все в одинаковых белых штанах и рубахах, босые на белом полу.
Это помещение, но стен не видно; видимо, они очень далеко и тоже белые, как и свод.
Дышу не потому, что мне нужен кислород, а как бы по привычке. Видимо, это для того, чтобы мы могли выражать свои чувства, смеяться, кричать от радости, поздравлять окружающих и говорить с ними.
Конечно же, это рай! Что это еще может быть?! Все так, как мы себе и представляли. Только почему-то белых барашков нет...
Ха-ха-ха, ну и вредные же мы существа: минуту в раю, блаженство, счастье, радость... а нам уже чего-то не хватает — "барашков нет". Как будто кто-то обещал.
Кто-то бежит, запрокинув голову назад и раскинув руки в стороны, те, кто у него на пути, расступаются, подбадривают его и подхватывают его радостный крик... Люди смеются, радуются, хлопают друг друга по плечам, трогают за локти, обнимают, поздравляют и хвастаются перед друг другом тем, что они в раю.
И я иду сквозь этот радостный гам, благодарный шепот и торжество, пытаясь как можно больше людей обнять и сказать им, как я счастлив, как я рад за себя и за них...
Так продолжалось какое-то время... Время, в обычном понимании этого слова, здесь не существует. Здешнее время невозможно измерить часами или минутами, днями или месяцами... Здесь нет дня и ночи, спешки или опозданий. Оно словно бесконечно. Времени столько, сколько нужно.
Итак, это блаженство продолжалось какое-то время, может быть день, может быть месяц, может быть год по земным меркам — не знаю.
Пока вдруг не открылась дверь...
Голоса стали стихать. Все заметили, что что-то изменилось, и, озираясь на окружающих, устремляли свой взгляд туда, куда смотрели те, кто уже видел дверь.
В центре рая за раскрытой дверью зияла зловещая и пугающая непроницаемость темноты.
Оказалось, что в центре рая было здание кубической формы, размером примерно двенадцать на двенадцать метров. Стены его были белыми, как и все вокруг. Поскольку свет здесь поступал со всех сторон и ничего не отбрасывало теней, здание никто и не видел. Теперь же, если подойти ближе, были видны его ровные углы и стены. Тьма в прямоугольнике дверного проема гипнотизировала, не давая отвести взгляд. Холодными змеями в наши души снова стали вползать страх и неуверенность. Хотелось спросить кого-нибудь: "Что это?" Но понимание, что никто не знает ответа, перемешанное со страхом пропустить что-то важное в черном проеме двери, заставляло молчать.
Вдруг где-то в центре рая, над кубом, раздался голос — твердый и уверенный, властный и спокойный:
— Те, кто верит в Бога, войдите внутрь!
Эта фраза снова перевернула в голове всё вверх дном. Зачем нам туда идти? Зачем из света идти в темноту? Зачем из рая идти в пугающую неизвестность? И кто это говорит — Бог, ангел, дьявол? Почему мы должны верить этому голосу?
Может быть, это сатана пытается ввести нас в заблуждение? Да, это сатана! Эта тварь как-то проникла сюда, чтобы утащить кого-то в свою вонючую преисподнюю, пользуясь тем, что мы ещё не знаем правил. Зачем Богу нас куда-то звать из рая? Куда, кроме этого рая, нам больше ничего и не обещалось на веки вечные... Всё ведь до сих пор было, как предсказывалось — ангел, душа, воскрешение, рай... Барашков никто и не обещал, это, скорее всего, отсебятина была; ни куба, ни дверей нигде не было!
А если это всё же Бог? Может быть, это и не рай никакой, а промежуток какой-то. Может быть, это и есть главный экзамен?
Я опустил голову на грудь и закрыл глаза ладонями... Куда бы мне деться, чтобы не видеть эту дверь? Как бы избавиться от необходимости принимать такое тяжёлое решение? Я знаю, я чувствую, что будет, если я ошибусь. Во веки веков моя душа будет разрываться от презрения, обиды и злости к самому себе за то, что я принял неверное решение, за то, что дал себя обмануть или недостаточно верил. Что же делать, Господи, что же делать?
Я прибегаю к Аллаху, во избежание проклятого сатаны.
Во имя единого Бога, Всемилостивого и Милостивейшего.
Хвала единому Богу, Господу миров.
Милостивому и Милосердному,
Властелину дня Воздаяния.
Тебе одному мы поклоняемся и Тебя одного мы просим о помощи.
Веди нас прямым путём,
путём тех, кого Ты облагодетельствовал, не тех, на кого пал Твой гнев, и не заблудшихся.
Аминь, Аминь, Аминь.
...
Кто бы ни обращался ко мне, где бы я ни находился, я отчетливо и ясно слышал: — Те, кто верит в Бога, войдите внутрь! Всё остальное — лукавство, попытка обмануть себя. Нельзя верить наполовину. Я пойду туда, что бы там ни было, на всё Его воля!
Я пошел к кубу, обходя застывшие фигуры. Кто-то из них хлопал меня по плечу, кто-то прощался, кто-то цеплялся за рукава моей рубахи и просил не ходить, кто-то плакал... Они боялись остаться так же, как мы боялись войти в куб.
Дверь куба с внутренней стороны была покрыта черной панелью, и эта панель не отражала света, казалось, что если дотронуться до неё, то рука войдёт внутрь. Снаружи дверь была белой, как и весь куб, как и всё вокруг, кроме лиц, ладоней и ног людей, и зловещей тьмы, молчавшей за порогом входа в куб. Дверь была очень толстой, около полуметра в толщину; откосы дверного проема были такой же толщины.
Я шагнул внутрь. Сделав несколько осторожных шагов, я наткнулся лицом к лицу на кого-то, кто уже вошел до меня. Он видел меня, идущего из просвета двери, и поэтому немного отклонив голову, дружески обнял меня и тут же на шаг отошел в сторону, давая мне место встать рядом с ним.
Я, так же как и он, повернулся к двери, ибо больше ничего не было видно, кроме теперь уже белого прямоугольника, за которым тысячи скорбных глаз смотрели в этот проем словно в могилу.
После меня, через какое-то время, вошло еще несколько человек. Всего нас вошло в куб, наверное, человек одиннадцать-двенадцать.
После того как все приняли решение, и те, кто решил войти, вошли, а те, кто решил остаться, остались, дверь закрылась. Мы стояли, ожидая того, что должно случиться. Всем своим телом я чувствовал осязаемый страх; во рту даже стало горчить от его острого вкуса. Куб наполнялся тревогой и предчувствием беды. Казалось, мы были готовы ко всему. Если бы разверзся пол под нами и мы полетели в бездонную пропасть, или сверху на нас обрушилась вся масса вселенной, мы бы восприняли это с облегчением. Но пугало то, что может произойти что-то, чего мы не знаем, чего мы не можем себе представить, к чему мы не готовы. Как не были готовы, когда нас позвали войти в куб.
Так прошло достаточно времени — достаточно для того, чтобы прошло оцепенение и стало ясно: нет смысла больше смотреть в то место, где была дверь, всё равно ничего не видно. Потихоньку, нащупывая ступнями пол, шаря перед собой руками, я поплелся в дальнюю сторону куба. Что дальний угол от меня находится слева, я знал по тому, что входил в куб не под прямым углом, а немного наискось, левее от входа.
Если я касался чьей-то спины, тот человек поворачивался, протягивал мне руку, помогая пройти в том направлении, куда я двигался. Прикосновения друг к другу успокаивали нас. Мы были друг для друга единственным, чего мы не опасались, что было нам понятно и близко в этой непредсказуемой мгле.
Дойдя до крайней стены, я нашел у неё человека, сидевшего на полу, обнявшего свои колени. Ощупав его макушку, я сел рядом, прижавшись к нему плечом.
— Как тебя зовут? — спросил я его через какое-то время.
— До того как я умер, меня звали Эги. Здесь меня ещё никак никто не называл.
— Как ты погиб?
— Скорее умер, а не погиб. Я умер с радостью.
— Почему?
— Очень долго и тяжело болел. Когда Азраил вынимал меня из тела, я просил его делать это как можно быстрее, потому что устал терпеть боль многие годы.
— Понятно. Я наоборот просил его не торопиться... как-то всё это неожиданно случилось...
— Тебе повезло.
— Наверное.
Тем временем почти все уселись группами и шептались о чем-то своем. Лишь кто-то один продолжал ходить от стены к стене. Через какое-то время он тоже остановился и громко произнес:
— Может быть, мы должны что-то сделать?
— Что? — отозвался кто-то с дальней стены.
— Не знаю. Может, найти выход, может, здесь какой-то люк есть, может, это загадка какая-то, и нас кто-то ждет?
Не говоря ни слова, мы стали искать. Толкаясь головами, ощупали ладонями пол и стены на сколько могли; до потолка было не добраться. Торопиться было некуда, искали долго, но ничего не нашли.
— Эги, ты где? — позвал я своего собеседника.
— Здесь, — отозвался он.
Я пошел на звук его голоса и снова уселся рядом с ним. Тишина снова заныла в окружающем мраке.
— Слушай, — сказал Эги, — ты не обратил внимания, что там было на двери, когда мы входили?
— Нет. Ты о чем?
— Когда я входил, я краем глаза, то есть боковым зрением, видел, что там на двери что-то было. Мне это показалось неважным тогда, не обратил внимания, сейчас только вспомнил. То ли шпингалет, то ли...
— Да, да, я тоже видел, — отозвался кто-то. — Вся дверь была черная, но в правом верхнем углу было кольцо. Вокруг тоже черного и почти невидимого выключателя, не кольцо, а щель, как вокруг крышки бензобака на авто, только тонкая щель. Так, на какой стене у нас тут дверь?
— Выключатель? Вы думаете, это электричество, свет? — начал кто-то философствовать. — Я не думаю, что здесь кому-то нужно электричество, выключатели...
Но никто уже его не слышал; снова начался поиск.
— Дверь была посередине стены. На каком уровне от пола был твой выключатель?
— Где-то два двадцать!
— Нашел, нашел, вот он... это переключатель какой-то. Здесь планка внутри круга, на неё можно ухватиться и провернуть этот кружок...
— Покажи, где, где ты?
— Идите сюда, здесь я, здесь. Давайте руки...
Я тоже подошел и стал водить ладонями по стене, натыкаясь на ладони толпящихся у этого места. Кто-то взял меня за запястье и поставил мою руку на переключатель. Это, конечно же, был какой-то переключатель, но поворачивать его я не решился. Уступив место другим ладоням, я немного отошел в сторону, упираясь одной рукой в стену, на которой находился переключатель.
После того как все ощупали его, тот, кто был самым активным и предложил искать какой-то выход, произнес:
— Ну что, крутим? Все согласны? Кто-нибудь против?
— Да кто может быть против?! — сказал Эги. — Если он есть, значит, он для чего-то нужен. Понятно, и Бог, и дьявол обойдутся без него, значит, он для нас. Крути!
Что-то по периметру всего помещения щелкнуло, я почувствовал, что тонкая панель под моей рукой начала отделяться от стены. Панели начали двигаться; в середине каждой стены между ними стала образовываться щель, через которую проникал желтоватый, мерцающий свет. Щели были в середине каждой стены, от пола до потолка, шли дальше по потолку, образовывая в центре потолка крест.
Куб был высотой с трёх-четырёхэтажный дом, и мы столпились в его центре. Ширина просвета между раздвигающимися панелями увеличивалась; за ними было стекло, за стеклом что-то полыхало...
...Ужас, который надвигался на нас, невозможно описать...
Стены и потолок куба оказались из цельного, звуконепроницаемого стекла, толщиной сантиметров пятьдесят. Его наружное белое покрытие полностью выгорело, и всё, что от него осталось, это невесомые угольки, которые парили высоко над кубом, подбрасываемые пламенем и горячим ветром, бушевавшими вокруг куба. Топливом этого пламени были люди... тысячи и тысячи людей. Они метались в огне, но спасения не было. Все, кто ещё как-то ориентировался, пытались добраться до куба. Горящие толпы штурмовали куб со всех сторон.
Карабкаясь по горящим спинам и головам друг друга, они молили о помощи и тянули к нам руки. Те, кому удалось достичь стен куба, царапали стекло, ломая обгорелые ногти и пальцы, бились в стекло лицами и локтями, пытаясь пробить в стенах брешь. Эта борьба и метание происходили только в верхней части куба. В нижней же части, примерно на пять метров от пола вверх, люди за стеклом были обездвижены напиравшей сзади и сверху толпой. Сквозь пламя и человеческие угли они лишь смотрели на нас глазами, полными ненависти и злобы, как будто мы были виновными в их страданиях. Они пытались что-то кричать, но не могли, ибо давление на них было так велико, что они не только не могли набрать горящий воздух в легкие, но и их кости ломались, придавая телам неестественные формы...
Все, кто был в том, что мы считали раем, бежали, метались и ползли в сторону куба, образуя вокруг него курган из горящей плоти...
Я вскочил и сел на край кровати. Горький вкус адреналина во рту быстро вернул к реальности. Это сон! Потянул простыню и стал вытирать ею пот. Приснится же такое...