Шломо осторожно скатил коляску по пандусу. Растерянный и растерявшийся. Из распахнутого сюртука грустно выглядывая подрагивали нити. Медленно переступая, опираясь на его руки спустилась на несколько ступенек к скамейке.
Темнело.
Догадываюсь, о чём говорил с ним врач. Сама чувствую, догадываюсь, что происходит в последнее время и потому не спрашиваю, а лишь ласково смотрю на него, суетившегося всё сильнее. Всю жизнь производил смешное впечатление маленького человечка, силы и рост которому давало только общение с Богом и мои заботы.
Это известие опустило ниже голову в плечи. Походка, и так суетливая, стала спешащей - попытка компенсировать быстротой и количеством шажков надвигающуюся пустоту. Чёрная шляпа сбилась на затылок. Из под брючины выглянула белая выглаженная и накрахмаленная завязка.
Его запыхавшийся вид - это следствие судорожных попыток остановить и попытаться заставить подождать такси. Стоять на этом углу нельзя и уже пару раз, в момент, когда он подбегал ко мне и раскрывал коляску, водитель перегибался назад, захлопывал заднюю дверь и уезжал, не желая осложнений.
Туча закрыла небо.
Наконец я опускаюсь на сиденье. Шофёр терпеливо ждёт пока он сложит коляску, вложит её в багажник и захлопнет за собой дверь. Несколько секунд, пока я подобрав вверх коленки пытаюсь, поднимаясь на руках, развернуться в салон, Шломо мелькает перед глазами.
Потемнело так, что нити из распахнутого сюртука почти не виднелись. Развеваясь на ветру они становились невидимыми.
Когда их цвет сливался с краской наступающей ночи и уже невозможно было различить их - наступало время вечерней молитвы. Слияние цветов, растворение ткани в сумраке - исчезновение цвета в темноте ночи.
Так и моя жизнь скоро должна раствориться и исчезнуть в сумерках заката. И для Шломо наступит время бесконечной молитвы.
Но это позже. А пока выглянуло солнце. Прохожие поглядывали на разыгравшуюся сценку. Хлопнули двери такси.