Дарья, распалённая осенними сборами, буркнула не разгибая спины:
– Чо поздно-то так, помошничек?
– Я это, – промямлил Тимофей, отдуваясь, – стартанул по звонку к грядкам твоим, мать их, и того ... не удержался мал-мал.
Юзом по рельсу скользнул!
Мама не горюй, звездануло!..
В электричку на носилках внесли.
– Головкой небось, свистун, или опять хренов футбол затянул, – вздохнула, уставшая от его заморочек супруга. - Тащи давай корзины, сачок!
Глянь сколько свеклы и моркови надёргала.
– Сегодня, сама, мать, сама. Куда мне с такими мозгами, - вяло он повёл у виска.
– Забей, муженёк, на мозги – с гайдаровой корзиной под пенсию.
Ручками теперь, милый мой, ручками!
Но Тимофей всё-равно откосил.
Она пёрлась до электрички, задыхаясь от неуёмного солнца, под грузом, а он дурным пёхом рядом тащился и в сторону её не глядел.
Она, надувшись, потом и к печке не подходила.
Два дня!
Поживи, ирод, на бутербродах – гонору поубавишь, глядишь.
Рассосались обиды затем, не чужой же ведь мужик.
И не худший.
Но тут с функциями не заладилось у Тимофея.
Страда осенняя никак без активной отдачи, а мужик ходить стал потише, носить неохотно.
И по чуть-чуть.
– Чего это ты, милый, зашаркал? – озадачилась как-то подруга.
– Лыжный же сезон с ноября, – улизнул от объяснений Тимоха.
Но долгое шарканье – это уж слишком для практической женщины.
Довелось мадам рулить с благоверным к неврологу.
Специалист заглянул в лукавые Тимофеевы глазки, поводил молоточком вокруг, по косточкам постучал.
Разумно насупился.
И долго строчил затем жутким росчерком на бумажке мелованной:
- Черепушку придётся обследовать.
Есть подозрения...
– Понятно, что подозрение, – согласно кивнул пациент, – так ею звездануться об рельсу.
– Как же устала я, док, от этих его заморочек, – грусть изобразила супруга.
Тимофея загрузили в томограф.
Доктор долго и изумлённо таращился, вращал рычагами на пульте, и оторвав, наконец, взгляд от экрана, выскочил в коридорчик к встревоженной Дарье:
«Согласие на трепанацию! Не до колебаний! В темпе решение!" - ткнул указательным он в означенную им точку согласия.
…Потом вышел к ней успокоенным, метнул в урну окурок и присел в коридорчике рядом.
Он улыбнулся устало и предъявил измученной женщине большой серый снимок на плёнке.
Тёмное пятно внутри черепа - чудовищно не реальное - единственное, что сумела она на нём разглядеть.
– Не смогли бы Вы мне, мадам, подсказать – что это за затмение здесь?
– Неужели это мозги Тимофея? – быстро сообразила супруга.
– Если бы! – знающе хохотнул эскулап. – Высохли они у него, истончились.
То ли - от непомерных запоев, да и от прочих, отдолженных у жизни уроков, не исключаю.
В образовавшихся пустотах и вызрела эта ударная гематома.
Не встречаясь с помехами!
А был бы помоложе – труба!
Расплющило бы нормальные мозги этим кошмарным объёмом.
Везунчик ваш Тимофей – смею вас удивить.
С гербарием, сохраняющим функции мозга!
Кунсткамера!?
***
- Дело прошлое, что там у нас всё же тогда случилось на рельсах, Тимуля? – прильнула Дарьюшка к своему всё ещё кормильцу на выходе.
– У нас? – поморщился напряжённо Тимоха. – В южном экспрессе, не совру, случилось однажды по ходу.
Трое же ведь суток в пути!?
А просто на рельсах?! Не вгоняйте в смущение почтенную зрелость, мадам.
Извини, мать, – обретая серьёзность, коснулся он многослойного марлевого колпака, - убей, тонкостей не припомню уже.
Не по тем, - вздохнул, - рельсам, Тимохины мысли скользят.
После скользких чугунных !
– Вновь, как и до рельсов, чудит!– подрумянилась Дарья стыдливо. – Практически, паршивец, здоров!
Шаркать бы ещё перестал.