П а м я т и Н и к о л а я С е м ё н о в и ч а Е в д о к и м о в а
Отчасти утолив разлуки грусть,
пребуду под облупленным барокко,
где, прежде чем состариться до срока,
над смыслом снов слезами обольюсь.
(Одесская зарисовка, 1997)
Серая поволока чахоточных туманов обращает зябнущую Жемчужину у моря в безликую, семи ветрами пронизываемую, унылую до височных спазмов и зубной боли, до безнадёжного отчаяния, одичалую пустыню с ослепшим маяком на межгалактическом перепутье.
Это зимой. А Одессы летней Ника не увидела...
1
8-го, надо думать, числа, вероятно, января месяца (т. к. встав в 5 часов утра трудно следить целый день за календарём.
Чмокнула тебя, докатилась до сигаретного киоска, купила две пачки сразу и покатилась дальше, к дому. Переступив порог, наткнулась на встречающую Фею, удивилась и решила посвятить день сборке стола. Надо заметить, твой стол, мальчик дорогой, сплошное наказание. Ни одной нормальной дырки под шуруп не отыскать в нормальном месте. С ящиками я разбиралась полдня, пока наконец не установила (как специалист и тонкая одухотворённая натура) отсутствие фиговины, без которой ящики крепить всё равно, что мне жить без тебя. Попутно смотря "Укротительницу тигров", заметила, до чего тоскливо Фее. Её Сиамское Прожорство изредка навещала меня, но больше времени проводила у миски, тщась разглядеть в посуде хоть намёк на обед. Я прокляла себя за жестокосердие и сварила ушицы. Вышеупомянутая особа, то бишь Её Светлейшее Занудство, принялась за трапезу - а аппетит её поистине королевский, особенно после каждочасового сна, - когда я заглянула в кастрюльку, чтобы самой перехватить половничек-другой супчика, то со светлой печалью и урчанием в желудке заключила следующее:
а) я никогда не понимала её;
б) я никогда не пойму её.
Затем Царица Сиамская отправилась почивать до ужина. На ужин, полчаса спустя, она получила четвёртую тарелку ухи и колбасу. Далее получала по тарелке в час.
К десяти вечера меня сморило. Ни капли не жалею о пропущенных фильмах.
* * *
9-го числа зимнего месяца января.
Безусловно, заснув в 22 часа, я должна была проснуться раненько, часиков в 8-9. Но не в три часа ночи, однако!!! Проснулась, и при первом же движении вымазала руку в Феиных соплях. Светлейшая лежала, наполовину забравшись под пододеяльник, - так, как всегда спит у тебя в ногах. И вновь началась эпопея кормления бедного простуженного животного.
Звонил какой-то Агеев (или Ахеев?), спрашивал, как ни странно, тебя, чем-то возмущался, что-то доказывал. Связь была скверная и я ни черта не поняла. Ой, нет!!! Звонил вообще некий еврей с дикой фамилией (я не разобрала, хоть и стократно переспрашивала), говорил, что он никаких рецензий не даёт, интересовался, кто я и кто ты - твоё образование, твоя работа и что ты, в целом, за птица. Произвёл оч-чень странное впечатление. Просил, а вернее, приказал перезвонить тому непонятному Агееву (Ахееву) Юрию Николаевичу. По-моему, скотина настоящая, не иначе.
Фея скоро лопнет. Она стала прямо-таки лапочкой, ластится и курлыкает, трётся о ноги и, естественно, выпрашивает жрать.
К шести вечера я решила выползти в магазин и, конечно, ничего не купила, кроме кефира с рук, пачки печенья в киоске и мороженого. Царица Сиамская доела уху и взялась за кефир: этак добросовестно, основательно взялась - не оторвёшь. Кстати, на улице было довольно прохладно, градусов 5-7 мороза, а под ногами!.. ещё хуже, чем когда ты уезжал, ходить невозможно. Если бы я видела, куда ступала, то обязательно поскользнулась бы со страху.
Поразительно, но я дожила до фильма 23.30 и еле-еле досмотрела его до конца. Зато, как только легла спать, отключилась моментально.
Фея оказалась любительницей элитарной литературы и облюбовала место за письменным столом, в углу. Бог ей судья, она уже достала своей притворной лаской и своими воплями. Я даже не тискаю её во избежание излишних требований - пусть экономит калории, нахалка.
* * *
10-го числа, а об этом "южном" месяце я и писать не желаю.
Проснулась в половине седьмого (прогресс!), теперь смотрю телик; сейчас 8.10. Собираюсь кое-что простирнуть и навести порядок на кухне, потом сходить за продуктами. Мне тоже неохота для одной себя готовить и мыть посуду. Ты ведь сегодня вернёшься, да?.. Одиночество не способствует поднятию тонуса и прочих вещей, по крайней мере, у меня. Чевой-то такое беспросветное, и начинать всякие там гениальные романы, кажется, не имеет смысла.
Ф р а г м е н т е ё р о м а н а *
СЕРЕБРЯНЫЕ ГОРОДА
...Истечёт месяц вьюг, потускнеет снег, зачернеют проталины, и Солнце будет навёрстывать время, пригревая метровые слезящиеся сосульки на крышах домов. Двое суток - и перелистной календарь объявит приход весны, но февраль - строгий властитель, он накрепко зажал бразды правления в своих заледенелых пудовых кулаках, он пуржит, хлещет колким снегом, застилает тучами Солнце. Что ни день - то светопреставление, что ни час - проблеск Солнца. Стынь зимних трасс, снег в лобовое стекло, развозимый хлопотливыми "дворниками", не справляющимися с метелью, зеркальная дорога, установившая свои законы. И зима. Роскошная, русская, суровая, как мазок сумасшедшего живописца, драгоценная, как кисть Рембрандта. Ей нет сравнений. Да и возможно ли сравнение холоду? Она, эта зима, западёт в тайник сердца и сохранится, и, быть может, вернётся, но надо ждать, а ожидание - та же непрерывная агония, ожидание, как лента Мёбиуса, владеет лишь одной поверхностью, с которой не свернёшь и будешь возвращаться до бесконечности, даже при том условии, что с годами человек удаляется от любой бесконечности, он взрослеет и плутает неведомыми дорогами, свято веруя, что идёт по единственно верной прямой меж двумя точками, кратчайшей. Ты будешь ждать, надеясь на волшебную оплошность, ждать метелей и холодов февраля, потому что там что-то заснежено вместе с твоей памятью. Лишь бы не лгать, ведь всё трансформируется, но не исчезает, таков закон. Пусть больно и досадно, что ты так недалёк и делаешь вовсе не то, что следует делать во имя сохранения себя и своего нутра от от прожитых лет, которые разрушают, но эта боль - боль созидания.
А зима окрашивает твои серебряные города красками многих чувств, которые ты ещё обретёшь; зима заметёт все тропы ночными вьюгами к твоему теперешнему городу, скитающемуся, как призрак свободы, как Летучий Голландец. Лишь бы не останавливаться и постоянно биться в ожидании - agonia perpetua (лат.).
2
О т п р а в л е н о и з К а л и н о в а в О д е с с у 3 и ю н я 1 9 9 6 г о д а :
Здравствуй!
Получила твою "це-дульку" - весьма очаровательное и содержательное послание. Я, к несчастью, не умею дивить своих адресатов стилистическими экзерсисами. Обращаюсь с просьбой выслать мне (как только представится возможность) мои "шедевры", аттестат и и другие бумажки, которые я могла и забыть у тебя. С моими пожитками разберёмся как-нибудь позже. Надеюсь, здесь ты не усматриваешь императивного тона?
Заранее благодарна.
Искреннее спасибо твоей маме за финансовую поддержку. Здоровья ей.
* * *
В о с е м ь м е с я ц е в с п у с т я - и з К а л и н о в а в О д е с с у :
Здравствуйте!
Пишет Вам Никина мама. Ника бежала на юг от самой себя и в силу самолюбия от безысходности положения, потеряв уверенность в литературном будущем. Я не говорю о том, что необходимо было поставить в известность родителей, это лежит на совести Вашей и Ники. Предполагаю, что инициатива в большей мере исходила от Ники.
В ваших краях она ни в коем случае не была в гармонии с собой и окружающими. Она каждый день тосковала по родине и близким. Возможно, она не говорила Вам этого из-за нежелания расстраивать.
Счастье - это сначала Родина, потом - любовь.
В свой приезд в Калинов в апреле она нашла меня прикованной к постели. Нечего и говорить, что существует тесная связь между матерью и дочерью. Ника была смыслом моей жизни, я вытаскивала её из самых трудных ситуаций, связанных с её здоровьем. Развившаяся за несколько месяцев болезнь позвоночника потребовала постоянного ухода за мной да и за бабушкой, которой уже 80 лет. Так что вряд ли кого-нибудь здесь можно винить.
С Вашей оценкой её литературных произведений я согласна частично (хоть и не моё это дело). Её рассказы мне не понравились, чего не скажешь о романе. Но "Одинаковые боги" тоже хороши, не только один кусочек. Весь её роман построен на психоанализе, эмоциональности героев, а отнюдь не на сюжете. Яркое впечатление производит конец романа.
В отношении будущего жизнь должна дать материал для сюжетов. (Ей будет лишь 22 года в августе.) Это при условии, что она не бросит писать.
Теперь о другом. В отношении моего здоровья положение не изменилось, осень - начало зимы - сильнейшее обострение. В принципе я хожу лишь по квартире, без Ники мы никак не можем обойтись. Уважая Ваши чувства, не пишу ничего о её личном.
В отношении Вашего приезда в Калинов. Рада, что Вы решили вернуть рукописи. Но у Вас остались также вещи, часть из которых мои. Ника не работала, приходилось приобретать на пенсионные деньги, урезая себе в питании. Она не знает, что это такое, не знает, как что-то покупать на свои деньги. А нужны ещё лекарства, чтобы жить. Выгадываешь каждую копейку. Среди вещей есть такие, которые я могла бы носить. Не одной литературой сыт человек.
В Одессу она вряд ли поедет, нужны деньги, а их нет. Такова проза сегодня.
Особенно жалко мне м о й жакет коричневый на подкладке, ворсистую красную кофточку, её синий костюм из шерсти, в общем, тёплые вещи. Для Ники вещи не играют большой роли, а для меня они имеют огромное значение. Поэтому буду очень признательна, если вместе с рукописями Вы возьмёте и чемодан. Долг порядочности и прочее.
Ещё раз очень сожалею, что всё получилось именно так. Всё хорошо: и литературные успехи, и Одесса, и литературные знаменитости. Но, как говорится, не суждено.
Ника по-прежнему считает Вас хорошим другом.
Вот и всё.
О т р ы в о к и з е ё р о м а н а *
ИСКУССТВО ЗАБЫТЫХ МИРОВ
Он верил в себя и верил ей, позднему удавшемуся творению, дочери, воспитанной в любви и ласке им, взявшимся лепить из трёхлетней малышки красивого человека, красивую женщину-дочь, немного безрассудную, немного непостоянную и в горе, и в радости, но и умеющую при необходимости ставить обдуманную точку после своих слов и завершать начатое, также при необходимости. И он создал её по личному вкусу и подобию, руководствуясь доверием, классическими литературой и музыкой и, конечно-конечно, тем легендарным искусством, к которому питал неодолимую страсть, - искусству двух забытых миров. Забытых ли?..
А пожалуй, величественное было только в Римской империи, в Греции его не было. Как назвать добряка Диониса, работяг Гефеста и Геракла, неприкаянную Деметру, помешавшуюся на возмездии (кому вышло боком? - ясное дело, народу), - как их, смешных и смеющихся, назвать величественными? На то, чтобы навести порядок в мире бренных, у богов, как тонко подметили Эпикур и Гомер, времени ну никак не хватало! Греки же, учуяв вседозволенность, забавлялись до потери сил, отлынивали от войн, поигрывали бицепсами разве что на олимпийских бескровных играх, пили, не пьянея, и распевали песни весёлых поселян и козлов, с гиканьем слоняясь по улицам.
А Рим... О-о, Рим... Лысые патриции цепляются за привилегии, доставшиеся по рождению, как за надежду-миф, надежду-якорь, как за те канаты из остриженных женских волос: ах, женщины! ах, Карфаген!.. Войны и триумфы. Кровь спартаковцев и Спартака, верящего в призрак свободы, - личности гениальной. Убийства - театрализованные кровавые спектакли, в которых ты, исполняющий заглавную роль, не успеваешь разобрать, где друзья и чего они хотят, а уже весь исколот; двадцать три раны! двадцать три... Лава, пепел, люди. Горечь победы Пирра, напялившего по недоразумению каску метростроевца. И вновь: войны-войны-войны, развлечения-огонь-смерть. Удручённый Цезарь, так и не выяснивший свою роль, смотрит, не видя, предчувствуя несправедливость демократии, разом наносящей двадцать три ожога, от которых тотчас становится душно и одиноко, и слетает с языка клокочущее кровью сожаление, что жизнь беспричинна и стихийна. Такова величественность.
А Греция... Заросшая оливами, пьяная, увенчанная виноградной сизой лозой, прыскает в кулак и хохочет в голос над Прометеем, переодетым в юную девушку, и над обжорой Гераклом. Трезвенник Демосфен ораторствует на потеху толпы; что это он подёргивает плечом? это же смешно! помереть можно от хохота, когда сей зрелый муж, багровея, дёргается и картавит, как младенец.
Рим, раздираемый гоготом вулкана, - смешки над незадачливым оратором. Олимпийские соревнования - гладиаторские бои, где плюрализма мнений нет: аут Цезар, аут нехиль. Изменчивая Победа - кривая усмешка полководца, смотрящего, как покинутый император, в своё нутро или сквозь своё зыбкое могущество. А плебеи?.. А они и умирают плебеями...
* * *
К а л и н о в - О д е с с а , е щ ё ч е р е з п я т ь м е с я ц е в :
...Убедительно прошу Вас:
1) прекратить выматывать моей жене нервы своими бесконечными письмами, телеграммами и звонками;
2) с р о ч н о выслать ей документы (аттестат и мед. карту);
3) выслать её рукописи;
4) привезти с собой на сессию все её вещи и сообщить об этом в Калинов (приключения "оранжевого чемоданчика", который ловили по всей Москве, меня совершенно не позабавили).
Пойми в конце концов: поезд ушёл. И будь мужиком.
М. Р а к о в
* * *
Здравствуй, Володя.
Насколько я понимаю, деточка отослал тебе письмецо с некоторыми требованиями, быть может, высказанными в слишком деловой форме; ты уж на него зла не держи, он у нас человек вспыльчивый и последнее время крайне неуравновешенный. Право, не знаю, что писать, Володя, мне не хочется в своём ответе резкости и сухости, но и словесных вычур тоже не хочется, их лучше я приберегу для этюда в институте. Да-да, поступаю в этом году вновь. К экзаменам я совершенно не подготовлена, но во мне воет дикое желание обывателя иметь высшее образование. Чрезвычайно досадно, сгорел любимый Пентюх (т. е. пентиум, пардон), теперь приходится ломать пальцы на моей закадычной пишущей подружке, ибо ручку в руках не держала, наверное, полгода.
Пойми наконец, всё изменилось, я изменилась, мне трудно далось нынешнее благополучие, отнюдь не материальное, а скорее, благополучие души; нельзя, конечно, сказать, что покой, он и не снится... Живу уединённо, но не тихо. На наш конгломерат смотрят ошарашенно и без приязни, но что нам до этого. Мы с Мишкой - как два ребёнка, как два заговорщика, на обоих не приходится и капли здравого смысла, абсолютно бесшабашные и полоумные. Если каждый из нас и так чудо из чудес, то вдвоём мы критическая масса. А насчёт ничтожности (ты так выразился в письме к моей матушке о Ракове), то кандидаты наук, поверь, никогда не бывают "ничтожными". Быть сумасшедшим, занимаясь молекулярной физикой в начале девяностых годов - искусство.
По-моему, тебе не стоит приезжать в Калинов, если только окажешься в Москве во время моих вступительных экзаменов, то, возможно, поболтаем, просто поболтаем, ибо выяснять в наших отношениях больше нечего. Кстати, аттестат-то мой у тебя... Ох и намучились мы в ту поездку в Москву за дурацким моим чемоданом, а всё московская телефонная связь виновата, чёрт её дери. Звонили-звонили этому чудаку на букву "м", у которого ты оставил чемодан, звонили-звонили, и без толку; надо думать, тут ещё и праздник был повинен, т. к. чудак на букву "м" первый раз со мной разговаривал ну о-очень заплетающимся языком. Спутали (вернее, я спутала) Ленинградский проспект с Ленинградским шоссе.
Встретимся в Москве, я так хочу, могу я хоть единожды поприказывать? Пожелай здоровья маме, и сам не болей. Удачи тебе, Володя. Большое тёплое спасибо за публикации.
До свидания. Н и к а
И з е ё р о м а н а *
ЧАС ТЕНЕЙ
Зимний вымысел? А что такое настоящее, в котором ты зажат между прошлым и будущим? Что есть для тебя настоящее, если пять человеческих чувств, дарующих и горе, и печаль, и жажду наживы, и экстаз, - атрофированы, что? Сон? Явь? Если единственное, на что ты пригоден - ожидание?.. Как свободно, скрестив на груди руки, погрузившись в воспоминания, можно обмолвиться: "столько-то и столько-то лет назад случилось то-то и то-то", - и досказать происшедшее. Речевому обороту "два года назад" наказания не существует. Только спустя время, когда события укутаны, как ёлочные побрякушки, ватой и благоговейно помещены в коробку, чей дом антресоли, сама собой прочерчивается итоговая линия, и значит, дебет окупил кредит, всё прошло, всё прошло, всё... Нейтрализуется грань вымысла и яви, но коробка бережёт и изжитые иллюзии, отлюбившуюся любовь, и кто надоумит, что реально: омут терпких эмоций, захлёстывающих волнами (вот почему рот разинут в немом крике), или болотце обыденности, засасывающее несуетливо? Где она, грань?! Ведь забываются события, а помнятся иллюзии, ведь не каждая зима занимает в памяти-кладовке отведённый закут, слева от которого - невостребованные письма без обещаний-восклицаний и без адресов, справа - украденные, точно деньги, мысли. Где она, грань?.. Или ты уже балансируешь, разметав остовы крыльев, на грани, слева от которой - ты, бывший чище, наивнее, злее юной, витающей за облаками злости, а справа... безусловно, ты - будущий. Какой? Неизвестно. Чужой.
Что это? Наш страх ночной по нашим бывшим душам...
Грань-зима, грань-ночь, грань-тень. Они замыкаются в кольцо, но... в чьём сердце, в чьей улыбке, в чьём взгляде пролегает грань? Ответьте, вы, кто-нибудь, и ты поверишь любому объяснению. Француз писал: "Когда неведомое разверзается у твоих ног, верить - трудно, не верить - невозможно". Иначе твои же противоречия сметут тебя с трёхмерного пространства, как крошку, глупую, колючую крошку. А тогда грани не отыскать вовсе, кружа по этому ужасно бесперспективному "неведомому" (о нём ещё впереди), ожидая подтверждения чуда, которое случалось ли с тобою вообще, будто заговаривая ноющий зуб, вышагивая по комнате, где внезапно материализовалась она, как джинн, из сигаретного дыма, задавая один и тот же вопрос, один и тот же, один и...
- Зачем ты вернулась?
И - тень.
И - тьма за окном. Зимняя пустота. Фонари вырывают куски из небытия. А под ними, под их обезображенным мёртвым светом, мелькают тени, едва различимые силуэты.
Почему зимой темнеет так рано? Почему?..
Которая из них тень: спрашивающая? отвечающая ли, дыша в стекло, "я не хочу уходить"? Как жить рядом со странствующими тенями - они везде? Они накладываются друг на друга, они безмолвны. Безмолвны? - не всегда. Им подвластно многое. Они дождались часа, впитали сумерки, насытились вязкой ночью и пришли в движение. Они танцуют. Осторожно, крадучись, словно что-то ища, они блуждают по городу.
Бред?! Но как жить в час теней, час репетиции грядущего кошмара, час, рождённый коварством воспоминаний? Как?! А что, если прокричать в страхе, как в сказке: "Тень! Знай своё место!" Но у них нет хозяев, они - ничьи.
Тень, возьми меня к себе, прошу, преврати меня в свою тень, и всё вернётся. И я вернусь.
3
"Если я скажу вам всё как было,
слово в слово, вы умрёте со скуки. Вы
хотите умереть со скуки? Да или нет?"
(Ф а и н а Р а н е в с к а я)
В Одессе листопад. Временами смурнеют небеса, нависая над головой низким хрущобным потолком или крышкой гроба. До стылых мостовых с намертво вмёрзшими стальными жилами трамвайной узкоколейки слетает порывистый студёный ветерок - предвестник тягостной, как неразгаданный плохой сон, как одиночество, слякотной, затяжной черноморской осени-зимы. Потерпеть, впрочем, осталось всего ничего, меньше полутора лет. А там и конец света...
Для меня всё смешавший бесповоротный час теней давно уже грянул.
Погожим апрельским утром на прошлой сессии я отчего-то не пошёл сдавать очередной идиотский экзамен - рванул из зеленеющей Первопрестольной за Можай, к Нике.
Слишком долго не видел её - девятнадцать месяцев. Опять же повод - чемодан, который полтора года беспрестанно челночил на меридиане Одесса-Москва-Одесса...
Кое-что из написанного Никой мне удалось опубликовать, к радости её мамы: "Да, мы видели, это так неожиданно, спасибо... Нике приятно, что не забываете... О вещах не тревожьтесь, я всё знаю, привезёте, когда сможете... Вы обязательно встретитесь, звоните..." Дивясь потеплевшей тональности отвечающего межгорода, легко было догадаться о многом... Но проще и покойнее казалось - продолжать игру в жмурки с самим собой в кромешной темноте!
...Свидание в позапрошлом октябре (первый раз притащил хренов чемодан - забирай и катись!) - сутки, насыщенные шекспировскими страстями, объяснениями-восклицаниями-обещаниями, проведённые вдвоём в гадюшной келье бутырской нашей богадельни, гнусной общаги. Оттуда и сорвались когда-то - счастливый первокурсник с непоступившей абитуриенткой - навстречу новой жизни. Не затем ли опять приехала в золотую столицу из своего Зачуханска-на-Мжути, чтобы сызнова пережить давешний побег от себя? А принц из волшебной саги... предусмотрительно усадил Золушку в карету до полуночного перезвона дворцовых курантов. "Следующая остановка - платформа "Беговая", - зашипев, с лязгом захлопнулись двери калиновской электрички. Хрустальные туфельки в намеренно оставленном чемодане должны были являть собою знак-символ скорого возвращения на бал не замарашки из глухого лесничества - расколдованной принцессы. Но, расставаясь ненадолго, до встречи на одесском уже перроне, герои забыли - всего лишь! - сверить часы, и прозрачные границы королевства на час придержали переходящее время в пространстве таможенного накопителя, обиженная недоверием перекроенная сказка отомстила в финале мышиной вознёй у расколотого, как гнилая тыква, корыта...
Много позже, после череды взаимных посланий, лупящих - никому - в заведомо пустые ворота, когда чемодан снова очутился в Москве, Ника ч е т ы р е м е с я ц а не приезжала за ним, недовольные посредники-хранители с оказией возвернули мне "невостребованное имущество".
"Для Ники вещи не играют большой роли", - не чемодана ждала от меня - п о с т у п к а ! "Встретимся в Москве, я так хочу, могу я хоть единожды поприказывать?" - всё сказала этим, независимая, гордая, непокорная. Чего же боле?
Не поехал...
Как полутора годами раньше, проводив её, мечущуюся, с неуспокоенной душой, из выстуженной Одессы, не кинулся за Никой, кричащей в трубку "международного" телефона о "стольнике", который я выдал ей на обратную дорогу: "А билет сейчас стоит сто двадцать, у меня нет этой двадцатки, и занять здесь не у кого, пойми!" - Не захотел понять.
Как не удержал и после той непрерывной суточной истерики в московском общежитии полгода спустя (ещё ничего не было решено, многое представлялось поправимым).
Два п р о щ ё н н ы х предательства!
Отречься от неё мне судилось - ТРИЖДЫ!!!
Из хлебной Югры пришет моя мать: "...почему ты не сумел сохранить свои чувства к Нике и оценить её чувство, доброе, любящее отношение к себе? Я не знаю Нику, но по одной фразе из её письма, где она благодарит меня за присланные деньги, по твоим ухоженным вещам, по тому отношению с её стороны, когда вы ходили в гости в голодное время и она старалась лучший кусочек не съесть сама, а отдать его тебе, - можно сложить впечатление о человеке. А ты не послал ей 20 рублей, чтобы она приехала к тебе, и тем самым были бы предотвращены все плохие последствия в её жизни. Тебя оскорбил её требовательный голос по телефону, ты решил, что Ника ищет повод не возвращаться к тебе, но, видимо, всё было как раз наоборот. От кого ещё она могла требовать и ждать помощи? Она имела на это право. Теперь ты понял или хочешь понять, что Ника для тебя дороже всего и всех на свете. Не поздновато ли, сын?.."
Поздно. "Всё изменилось, я изменилась..." Чепуха! Прежняя Ника - хрупкая, застенчивая и при этом чрезвычайно импульсивная, легкоранимая, наделённая умом и проницательностью сердца, понимавшая не с полуслова - с полувздоха, - она осталась.
- Дорогой мой, не терзайся, ты ни в чём не виноват... Правильно сделал, что женился, Татьяна прекрасный поэт, у неё замечательный сын. Ты ведь успел полюбить его, я знаю... Сейчас нельзя быть одному, я это поняла, когда ты уезжал зимой, помнишь? Самые жуткие дни моей жизни - вдруг, ни с того ни с сего, взбрело в голову, что ты можешь не вернуться... Идиотизм, правда?
Она осталась... Это меня - нет больше: любовью дорожить умейте; не сумев, я спохватился внезапно, мёртвый человек.
Не разлучайся, пока ты жив,
Ни ради дела, ни для игры,
Любовь не стерпит не отомстив,
Любовь отымет свои дары.
З и н а и д а Г и п п и у с
Итак, я приехал в Калинов и увидел...
"Всё изменилось, я изменилась..."
Она спилась, превратилась в подзаборную рвань, эта девочка с лучистыми глазами, гривой вьющихся золотисто-рыжих волос, чей профиль поразительно напоминал изображения молодой Екатерины, чьё будущее виделось безоблачным, литературная судьба - блистательной...
Одутловатое синюшное лицо; заплывшие щёлочки глаз, скрытые за уродливыми окулярами кота Базилио; всклокоченное, засаленное "воронье гнездо" на голове; дрожь закоренелой ханыжки в невесомом, иссохшемся теле; драный балахон, некогда бывший светлым плащом; въевшиеся в вельветовые штанины комья затверделой глины; заляпанные болотной жижей, норовящие слететь с ног на каждом шагу растоптанные башмаки; постоянное неодолимое желание - выпить! ещё выпить! - вот что такое нынче Ника в свои неполные двадцать три, вот оно - её обретённое "благополучие души"!
"Молекулярный деточка" Раков, адресовавший мне суровые эпистолы ("Это я ему диктовала... Ну, ты понял... Злилась тогда на тебя очень..."), прознав о моём калиновском пришествии, просто-напросто... смылся неведомо куда.
И вот тут-то развитие сюжета предполагает моё окончательное прозрение, когда в порыве неслыханного благородства я...
Мы пили весь день. Страшно, по-чёрному. Ошивались по подворотням и безлюдным свалкам, откуда совершали периодические набеги на винно-водочные палатки. Валялись на захламлённом пустыре за городской заставой. Потешали обывателей и неприставучих периферийных ментов попытками выползти на карачках из пыльного кювета - сколько-то раз, намертво вцепившиеся друг в дружку, скатывались вниз с обочины, продвигаясь по центральной улочке "мегаполиса", где Нику и впрямь знает каждая собака ("смотрят ошарашенно и без приязни"). Затем переворачивали всё вверх тормашками в однокомнатном "шалашном раю" удравшего безработного кандидата наук, основного собутыльника Ники. (Имеются и другие - кто нальёт, тот и муж ей; зря Раков слинял - мы бы спелись, близнецы-братья, "мужики на букву"!) И вновь на автопилоте, выгребая остатки наличности из карманов, желанный гость тащился к ближайшему киоску за дозаправкой...
Пили в "ракушке", пили... пили...
Раздавленный происходящим, я не рыдал - выл по-звериному в бессильной ярости, тоске отчаянной: мог ведь у с п е т ь , и даже теперь, в самом начале, существовал шанс спасти нас обоих - она ждала этого, ждала меня, а после её - дождавшуюся - впору было спасать от спасителя, стремительно сходящего во тьму камнем на её шее.
Ника сидела у меня на коленях, левой рукой обнимала мои плечи, правой - наотмашь хлестала по физиономии, приводя в чувство (она!). Кричала: не нужно ничего драматизировать, ей нравится жить так, а не иначе, Раков её вполне устраивает, а любит она другого, меня не любила никогда, после Одессы сделала аборт...
- Ты что, уедешь сегодня? - прильнула испуганно. - Останься, дурачок! Останься со мной!.. При чём тут Мишка?! Дура-ак! Не уезжай...
Отпихнул её - пьяную, голую, грязную, - как приблудную дешёвку (м о ю Нику!), хлопнул дверью, поплёлся, шатаясь, на вокзал. Последняя электричка на Москву уже ушла. Если добираться на перекладных, с пересадками, ещё можно было успеть нырнуть в метро до закрытия...
"З а ч е м т ы в е р н у л с я ?"
Вломился к ней - Ника лежала поперёк двуспальной раковской тахты в хмельном забытьи. Чуть приоткрыла невидящие глаза...
"Я н е х о ч у у х о д и т ь. . ."
- Ника! Прости, Ника!!!
Она не слышала меня...
НЕЧТО ВРОДЕ ПОСЛЕСЛОВИЯ
Сэкономишь на хорошем пиве - доктора потом обойдутся дороже: у них теперь даже паршивый укол от ничего стоит пятнадцать долларов.
В затрапезной бодэге возле Пересыпского моста нам наполнили гранёные бокалы янтарным николаевским нектаром. Ноги пока держат - можно постоять в уголке за девяносто копеек. Потому что на семьдесят пять тебе плеснут разбавленной ланжероновской кислятины - набегаешься в подворотню; разницы на рюмку жареных семечек не хватит, электортрам бесплатно, вот и считай...
- Интересуюсь спросить осведомлённого человека, - начал он, задумчиво раскуривая долговязую папиросину "Сальве", - обязательные экземпляры наших изданий или поступают в библиотеку небесной канцелярии?
- Оно тебе надо? - отмахнулся я.
- Не скажи... Таки не мешало бы уточнить. Я тут подсовывал кое-кому рукопись...
- Имею сильное подозрение - очаковскому раввину.
- Смейся, паяц... Между тем цитирую отзыв дословно: ваша повесть - жёсткая вещь. Неужели это всё автобиографично? Звучит как исповедь. А если это автобиографично, то крика "Прости, Ника" мало. С такой душой идут искать прощения в церковь, к Господу.
- Ну, а я тебе что вкручивал?! Нужна концовка. Нашему читателю подавай завершённый сюжет. Это не жизнь, это книжка. Интрига должна быть распутана. Закон жанра. Я способен догнать: богема с Монмартра, вывихнутое сознание, любовь нелюбящих и прочая клиника... Но ведь ты пытаешься выстроить классическую повествовательную композицию! Нехай их обоих проспятся себе, очухаются и на трезвую голову разберутся в своих перпендикулярных чувствах.
- Не лечи меня, - отрезал он холодно.
- Конечно, - слегка уязвлённый, я поморщился, - если это автобиографично, если двое малахольных устраивают один другому вырванные годы на расстоянии, а встречаясь, без горбатого слова допиваются до белочки...
Старый друг примирительно сунул мне кулаком лёгкого тычка в бок:
- Чтоб ты был здоров, пан редактор! Беру нам обратно по столько же и рыбки. Мы не богема - не сопьёмся... А финал книжки... Есть демисезонные стихи. Не для снобов. Он так и не показал их ей тогда... Кто захочет - поймёт.
- И Бог простит? - в тон ему, с улыбкой, отозвался я.
Истый одессит, он ответил - тихо и печально:
- А я знаю?
1998
О д е с с а - М о с к в а
* * *
Ты меня на восемь лет моложе,
ты меня на сорок лет мудрей...
Нет на свете ничего дороже
для меня, поверь, любви твоей.
Так зачем прозрачною стеною
ты отгородилась и в себя
вновь ушла?
Ты - здесь, но не со мною.
Где витаешь, локон теребя?
Вот, сидим, насупившись, как буки...
Маленький растрёпа-воробей,
брось хандрить!
Скорее дай мне руки
и щекой прильни к груди моей.
* * *
Есть для размолвки сто причин,
так почему молчим мы,
который час уже молчим
без видимой причины?
И космос дымом сигарет
простёрся между нами,
шагнувшими на красный свет
с закрытыми глазами.
ЭПИЛОГ
...Когда же преисполнено значенья
и смысла всё,
верни отсчёт к нолю,
исчезнувшей звезды продли свеченье,
и даже уходя, скажи: люблю.
__________________________________________________
*)
Марина Мальвина, роман "Круг", фрагменты (с).