В армию я угодил с бодуна. Приползаю утром к родному порогу - а там уже патруль вербовщиков. Ты Иорхан Хаммани? спрашивают. Я, говорю, только вот сейчас нихрена не из себя представляю. Вот отосплюсьть... В армии, говорят, отоспишься, во время строевой. И я полетел мордой в фургон, где таких, как я, счастливцев, уже с полдесятка рожи кривят. Вроде бы наблевал я там... Хотели заставить убирать, но я хитрый - вовремя умею отрубаться. И отрубился. Намертво.
В части меня мордой же об дворовую кладку. Разбили. Зуб вылетел. С тех пор у меня того зуба не хватает. Все остальные - как стена, а того - нету. Зубодробительная штука - армия.
Чтобы в чувство меня привести, меня водой поливать не стали - не в Измале живём - а просто дали ногой в пах. И будьте уверены, я мигом протрезвел. Покрутился ужом, порадовал слух сержанта древнеиврамскими матерщинами, чуть разогнулся, проверил, не оторвал ли сука сержант чего кованым полусапогом, и потом и дальше разогнулся потихоньку. Трезвый, как морёное полено с измаланских топей - хрен его напоишь, только вони нанюхаешься - и так всё дерьмом и газом пропитано, что хоть девок синих от одного запаха за ляжки хватай.
Сержант особо зверствовать не стал, дал мне разогнуться, а потом деликатно так, вежливо даже, спросил, что это я сейчас не по-нашенски трепал, а чтобы я совсем не стеснялся, лезвие ножа мне к яремной вене приставил. И я с перепугу сразу стесняться перестал и всё как есть ему и перевёл. А когда я запинался в особо ярких оборотах, сержант ножом чуть-чуть поигрывал, и так это меня восхищало, что я сразу же ему академический перевод выдавал, прямо из справочника древнеиврамского. Сержант поощрительно хмыкал и даже ржал в голос, но нож держал твёрдо.
Когда я завязал с переводом, сержант сказал спасибо за литературную проповедь и сказал снимать халат, а то другого не выдадут. Что значит не выдадут, спросил я, это ж мой собственный халат, мне его мать расшивала, но тут он стал сматывать с пояса верёвку какую-то кожаную. Я сразу-то и не понял, что это бич.
Он выдрал меня, потрясая математическими способностями - он, сука, все ругательства пересчитал, да на два умножил - гений! ну правильно, я ж два раза их ему повторил, раз на иврамском, раз на дарами - а за некоторые ещё, думаю, сверх по удару прибавил.
Надо бы было сосчитать, но я не считал - считать, сказать честно, мне было недосуг - уж очень было больно. И я снова отрубился.
В разум я пришёл через сутки - спина болела, в глазах малость двоилось, да и видать в них было мало чего хорошего - измазанная кровью холстина в изголовье. Попробовал было повернуться, но так заорал, что чуть сам себя не перепугал.
На крик подошёл лекарь и сказал, чтоб я пасть закрыл и лежал тихо, а то швы разойдутся. Смазал спину мазью и ушёл. А когда я отлить захотел, попросил идущего мимо моей лежанки медбрата, и тот меня аккуратно поддержал, пока я встану, и до нужника препроводил, присоветовав держаться за стену. Что я и сделал.
Таким нехитрым способом я пролежал в госпитале неделю. А потом меня вернули в столь рано оставленную мною роту. Как и был, в разодранном халате.
Сержант встретил меня как родного, бить не стал, спросил, как спина, я ответил, что ничего, и он меня порадовал, что все во взводе за эту неделю научились уже топать строем и драться на палках, а тех, кто успеваемость снижает, сначала он, сержант, прилюдно палкой же гладит, а потом товарищи, без ужина оставленные, чем попадя утешают. Ясно ли мне, спросил, я врать не стал и сказал, что ясно.
Скажу сразу - этой радости я нахлебался за месяц выше ноздрей. Не давалась мне строевая, хоть тресни. На палках я драться научился быстро, тут вопросов не было - старик Амар меня в детстве хорошо оружию учил, но вот строем пыль взбивать - это было мне - да и сейчас осталось, чего греха таить - в тягость. Вечно я кому-нибудь по лодыжке заезжал... Но и эту мудрость я через месяц усвоил - побили меня раза четыре, и всё стало как надо. Великая сила - коллектив. На смотре я пыль плющил - любо-дорого.
Потом стали учить бою на мечах. Копья сами собой перешли из палок, а мечам чуть добавили науки. И правильно, когда палкой дерешься - почти что копьём, а если наконечника не наварено - то просто можно рёбра перебрать или ноги в новых местах сгибаться заставить, а вот меч - это штука немножко иная. Хотя и похожа. Меч, он чем от копья отличается - он короче и режет. Северяне, правда, говорят, что меч ещё и дробит, если с ним на кольчугу лезешь или там по шлему околачиваешь, но то их, северные, мечи, а наши - они в основном на пешего в холщовых-шерстяных, в самом крайнем разе - кожаных одежонках, направлены, и потому лёгкие. Нашим мечом головы редко смахивают, в основном ранят, чтоб не замотался, и на землю бросают. Ну там брюхо проветрить, в глотке вторую жралку прорисовать... Хотя можно и руки-ноги в сторону отложить, чтоб не мешали человеку жизни радоваться. По-всякому можно, и я это по-всякому и изучил.
Потом выдали каждому по луку маленькому и по десятку стрел. Сержант всем на мишень показал, и сказал, что если кто стрел к концу дня не досчитается - своими зубами расплатится. У него, у сержанта, для них и мешочек особый заготовлен.
И почти никто стрелы не потерял. Даже я.
И за две недели отучили нас мимо мишени больше двух раз промахиваться. Вместе отучивали - сержант, его кулак и его же бич.
Восхищает меня теперь наш сержант, царствие ему светлое и траву мягкую под спину. Он на силовые упражнения большую такую кучу поначалу приналожил, заставил нас хоть более-менее с оружием освоиться. Но вот потом...
Потом мы пожалели, что на свет Господень родились. Он нам дал две недели на отдых - всего десять часов строевой вместо шестнадцати - шкуры подлечить, брюхо отрастить - а потом вывел нас в поле и начал гонять, как стадо баранов. Только в полной выкладке. Сначала десять лиг, потом пятнадцать, потом двадцать... Вокруг лагеря. За месяц он нас в бегунов превратил.
За это мы его сильно не полюбили. Одного он ночью с ножом у себя за спиной услышал и в костре прикоптил. А утром - повесил публично, при всех. Так труп и висел там, пока мы круги вокруг лагеря нарезали. Круг за кругом, и он, бедняга, висит себе, и язык набок, и кожа засушиваться под солнцем начала, и пованивал он изрядно. Мимо него мы быстрее пробегали.
Помимо него умерло всего двое. А потом нас швырнули в пекло. Как пригоршню сухих листьев.
И выжили только парни из нашего взвода. Все прочие сгорели и костей не оставили. Песок давно слизал их имена, и ветер развеял плоть.