С огромной благодарностью Бовари за стихи, написанные к рассказу.
"лиса обычно входит в женщину или через грудь, или под ногти и живет в ней своей жизнью, часто говоря голосом, совершенно отличным от человеческого"
Из японских мифов о лисах
Вот и пролетели рыжие денёчки, отгорели, выжгли всё, вылюбили. Теперь только бежать… По внутреннему двору, по накатанному тротуару, мимо бездомных собак и остолбеневших людей, сквозь колючие заросли – туда, где кончается город и начинается пустырь, покрытый слюдяным настом. А там и до леса рукой подать. Видны уже тяжёлые разлапистые сосны, сиротятся рядом с ними берёзы, топырятся верхушками занесённые кусты.
Мережкой от лисьих лап прострочено снежное полотно, рыжим языком пламени несётся хвост – заметая, заметая, заметая…
Скор и ловок лисий бег.
Далеко позади осатаневшая свора, заливается лаем бестолку. Не догнать… Ни за что…
Овраг, замёрзший ручей, сугробы. Схватить на бегу гроздь рябины упавшую, снег заглотить наспех – нельзя останавливаться, нельзя. Вот уже и деревья за спиной, а впереди опушка – любимое лисье место.
Стемнело. Луна освещает дом. Да, теперь это её дом, надо смириться.
Заалело под лапами, капает кровь – с носа, с шеи. Несколько шагов вперёд. Оойв, оойв, оойв – ооооойв – раздается в ночной тишине то ли гавканье, то ли страшный крик чайки, и тут же потешный кукольно- детский хохот дробит воздух – кха-кха-кха-кха…. Её крик. Её хохот. Замирает, прислушиваясь, нежно трепещут чуткие уши. Шорохи… Они там – под снегом, вдали – у деревьев. Мыши, зайцы, кроты… Но голода нет.И сил тоже нет.
Запрокинув обмётанную ржавой пеной морду, она смотрит на небо, на апатичную луну, на такие яркие звёзды. Меркнет зелень в раскосых глазах, окровавленная манишка покрывается ледяными колтунами, не тают они, обрастают новыми, превращаются в броню.
Лапы подгибаются, тело кренится набок, заваливается глубоко – под наст, в рыхлый уютный, теплый снег, славный снег, свой снег.
Теперь он падает и с неба – сначала флегматичными хлопьями, а потом вертлявой колючей крупой, подгоняемой прилетевшим ветром. Так хорошо, покойно, тепло. Это самая настоящая нора. Надобно лишь удобнее устроиться, уткнуться замёрзшим, разбитым носом в пушистый мех хвоста. Хочется спать, спать, спать…
Ветер заботлив - метелит, всхлипывая и постанывая, швыряет в нору охапки – на голову, лапы, заледеневший поджарый живот. Вот и нет ничего.
Снежная равнина бела и нетронута - светится под луной никем не оплаканным саваном. Красиво. Безмолвно. Пусто.
Лишь развевается над скромным холмиком огненно - рыжий, непокорный хвост – как диковинный цветок, распустившийся на могиле.
Её звали Берта
С Липочкой она столкнулась на лестничной площадке. Черноглазое создание, лет десяти, отчётливо пахнувшее серой, вяло держалось за руку матери.
- Тётя Берта, - пробасила Липочка и, уткнувшись в шарф, отвернулась к окну, - внутри вас лиса. Вы знаете?
Берта поморщилась. Липочка ей никогда не нравилась, хотя слыла ясновидящей и, вроде бы, лечила людей. Не знаю, чем она исцеляет, ворчала Берта, но глазищами своими точно может пристрелить.
- Что? О чём ты? - просипела Берта, потирая виски. Они горели огнём.
Мать девочки отвела глаза, а Берта, ни слова не говоря, ринулась к лифту, услыхав за спиной:
- Если влюбитесь, себя погубите.
Вот, те на… Вольф Мессинг в юбке, подумала Берта и закрыла глаза.
День не заладился с утра. Каша, приготовленная по велению мужа в чугунке да в духовке, вышла суховатой.
Муж любил всё свежее и правильное – еду, воздух, женщин, мысли. Приходилось вставать в пять утра. Гимнастика, хула-хуп, душ, неброский макияж. Муж был доволен – внешнее отражает внутреннее, милая.
Как бы не так! Рыжие, вьющиеся волосы не отражали ничего – будто не её были – слишком дерзкие. Не волосы, а дурацкий глитч - посторонний шум, помеха – так казалось. На помощь пришёл тугой, монашеский пучок, понижающий градус. Маскировка не маскировка, но выход.
Параллельно телесным процедурам томилась в духовке гречневая каша с белыми грибами – утренняя гречневая каша – очищающая диета длилась уже месяц, и не дай бог подать на стол вчерашнюю.
За завтраком оказалось, что нет чистых салфеток – полотняных, не бумажных. Последние Эрик не признавал. Кроме того, она опозорилась - соврала, что уже прочитала «Не отпускай меня» Кадзуро Исигуро.
- И как ты относишься к Кэти?- спросил муж, отправляя в рот аккуратный кусочек тофу.
Она не смогла ответить. Эрик красиво тряхнул блондинистой головой и отложил вилку:
- Зачем ты солгала, милая? Я не учитель и не поставлю двойку. Полагаю, женщина должна разбираться в литературе. Вот появится у нас сын … Чему ты его научишь?
Берта с готовностью раскисла, но не только по причине своей неначитанности. Сын у них не появлялся – вот беда, так беда. И это после десяти лет брака.
Перечить не стала, только сжалась, побледнела, веснушками высветилась ещё сильнее. Мужа разочаровывать нельзя, он всегда знает, что делать и говорить, даже когда делать и говорить ничего не нужно.
Он брезгливо рассматривал бумажную салфетку, будто обнаружил на ней раздавленного таракана:
- Ну, что ты надулась, милая? Не стоит! И запомни… Позитивное мышление, милая – вот, один из китов успешности. Мрачно мыслить – дурно жить.
Встал из-за стола - подтянутый, синеглазый, серьёзный, в дорогом костюме и при галстуке. Мечта, а не мужчина.
- Мечта, а не мужчина, - Берта повторила это вслух, выходя из лифта.
Пухленькая девица в ботфортах, ожидающая лифт, хищно встрепенулась:
- Где?
- В Караганде, - засмеялась Берта, отметив мимоходом, что пухляшка смотрит с завистью.
Через час она была уже в офисе. День прошёл, как обычно - в меру скучно. К вечеру в рекламной фирме, где Берта служила офис-менеджером, задумали стихийный корпоратив. Она первый раз в жизни, забыв наставления Эрика – коллективные пьянки, милая, попахивают пошлостью - осчастливила родной коллектив своим появлением на фуршете.
Чтобы соответствовать, тщательно потрудилась, сотворив с помощью подручных средств знаменитый макияж «лисий взгляд». Жёлто-зелёные глаза в зеркале как-то особенно лукаво сощурились, ещё круче устремляясь к вискам.
После перекуса и обильной выпивки, когда многие труженики рекламного фронта, слегка пошатываясь, разбрелись по важным закулисным делам, она села в кресло и вдруг ощутила, что слилась с ним, как хамелеон сливается с веткой. Самое интересное, что её и правда никто не замечал, зато она сама заметила, услышала и поняла многое. Понимание было похоже на ясновидение, а точнее, всевидение. Правда, все новые знания осмыслить не удалось. До того ли было?
В комнату вошёл он – Александр – молодой художник-мультипликатор. Вот уже месяц Берта переживала с ним платонический роман, так и не решившись на следующий шаг. Одна мысль, что придётся врать мужу, маскируя свидания походами к косметологу, подругам и в прочие всеженские местечки, отбивала желание близости. Знала, что обязательно проколется на мелочи, а Эрик всё узнает. Интеллигентный, образованный, успешный Эрик с больным сердцем.
Саша бросался в глаза. Этакая насквозь задумчивая жердь с трёхдневной щетиной и профилем недобитого барчука…
- Он напечатан жирным курсивом,- утверждала соседка Берты по комнате и мечтательно вздыхала. - Ах-ах!
У жерди имелась дурная привычка - время от времени елозить очками по крупному, почти соколиному носу, от переносицы вниз и обратно- вниз, вверх, вниз, вверх. Казалось, не мог решить, хочется ему видеть собеседника или нет. Саша бесстрашно грыз немытые яблоки, серьёзно занимался йогой и творил превосходные мультфильмы.
Ему прощалось многое – даже несоблюдение дресс-кода. Шурик - талантливый мальчик, постановила шефиня, пусть ходит, добрый молодец, в чём хочет.
Растянутый, самовязанный свитер болтался на широких угловатых плечах и почему-то раздражал. Кто-то же его связал! Совсем не факт, что мама. Что за женщина? Спросить стеснялась, пытаясь мысленно раздеть, выбросить свитер на помойку. Раздеть, да, интересно… Что потом? А ничего! Файл может повредить программу. Вот, так!
Началось с того, что месяц назад добрый молодец подошёл к ней с каким-то вопросом. Берта вежливо поинтересовалась, где он провёл отпуск. Оказалось, в Карелии, на байдарке, и совершенно один.
- Да что вы! – ахнула она.- И не скучно? Прям отшельник!
Александр поправил очки, рассматривал пуговицу на её блузке так, что пришлось прикрыть пуговицу рукой.
- Не-а, не скучно.
Она изобразила удивление, между делом посматривая на монитор:
- Ну, плывёте, плывёте… И что?
Он без приглашения уселся в кресло, небрежно вытянув длинные ноги в фиолетовых берцах сорок последнего размера.
- Да ничего особенного. Чищу программу
- Вирусы? Взломы?
- Бывает. Чаще всего сам себя ломаю. А там… латаю. Лодка, палатка, хлеб с тушёнкой… Какого чёрта лысого ещё нужно? И тишина…Только река… Знаете, такая бормотунья. Чего только не услышишь.
- И что она набормотала? – Берта уже пожалела, что затеяла разговор – дел было невпроворот.
- Да кучу всего. Я могу и подробно, если есть охота,- он посмотрел прямо в глаза Берте. - В другом месте. Но главное, что она вдалбливает в мозги… Одиночество – это нормально. Понимаете? Там не нужно доказывать кому-то, что у тебя всё зашибись. Маски - в костёр, и мордой - в воду. Освежает!
- Та-а-ак, - сказала Берта и выключила принтер. - Нет, всё-таки не понятно… Как? Как чистите?
Он басовито хохотнул, ткнул пальцем в потолок:
- Ментальный оргазм, фрау Берта. Представляете?
- Шутите? – спросила Берта, отодвинув и папку с бумагами.
- Да ни боже мой! Клянусь засохшей краской.
- А что, другого оргазма там нет? Или вы…
Александр дрессировал колёсики на кресле, крутился, как заведенный – вправо, влево, вправо, влево:
- Упс! Вот этого не надо! Не надо ставить диагноз! Не поверите, но я скрытый эротоман. Да, да… Борюсь, конечно. Правда ведь, чистая физиология вещь э-э-э… несколько примитивная? Согласны?
- Шутите?- опять спросила Берта.
- Вы, собственно, меня не поняли, королева. Я в детстве мечтал стать чемпионом, а не клоуном. Он прекратил мотыляться и захохотал.- Чемпионом всего на свете – именно так. А стал… Не поймёшь кем. Теперь жду, когда разорвёт от несоответствия.
Берта рассеяно повертела в руках печать и с размаху шлёпнула ею по первой попавшейся бумаге:
- Ну, правильно. Чемпиону всего на свете ментальное в самый раз.
Вот, тут- то Берта и попалась на крючок. Как это? Молодой мужик две недели ментально оргазмирует. И всё? Вероятно, привирает, но как таинственно! Да и остальное… Ест что попало, не помнит размера зарплаты, иногда поддруживает с байкерами. Странный парень.
Разговоры продолжались – в обеденный перерыв, за чашкой кофе, в ближайшем парке, уже опалённом сумасшедшим пламенем зрелой осени. Осень осыпала разноцветьем, дышала сладко-пряным, шаманила звуками да красками. Предчувствие… Оно опутывало потемневшие ветви дымкой, пряталось в кустах жимолости и на чуть поредевших клумбах.
Иногда заставал дождь. Встречали его под смешным клетчатым зонтом – стояли на оранжевой опади клёна, ели мороженое, слизывая с вафельных рожков сладко-сливочное вместе с дождевыми каплями, пачкая пальцы и губы. Хихикая, вытирали шоколадные разводы прямо руками, омытыми дождевыми струями. Пахло хризантемами и бархатцами. Берта будто вернулась в школьное детство. Странно бережно там было, даже старомодно и немного смешно, и немного стыдно, но уходить не хотелось.
Со временем Саша стал необходим. Она не могла представить утро без его улыбки и короткого: - Привет, Лисёнок. Я думал о тебе.
Она тоже думала – всегда, везде, даже, когда варила гречневую кашу в чугунке. О том, что он изменчив, как осенняя погода, и это почему-то нравится, что у него иной маяк, что плывёт он к маяку на своей байдарке и верит в вещи, которые другим кажутся глупостью, достойной неандертальца – в вёсла, реку и костёр. Это сшибало с ног. Но не сносило голову.
- Берта, чего ты боишься? – спрашивал он.- Мы вечно будем гулять в парке? И всё?
Берта не любила такие разговоры. Каждый раз после них она решала поставить точку, но Александр делал шаг назад и соглашался на прежние отношения.
- Я терпеливый, Берта. Супружеская верность – это ведь так благородно. Да? А любовь пусть катится к чёрту. Правда? – говорил он преувеличенно ласково. - Дружба?
- Дружба, - соглашалась Берта.- А лучше плюнь на меня. Прости. Я похожа на дурную гимназистку. Тебе это надо?
- Как тебе сказать… Получается, надо. Очень. Сам себя не узнаю.
Вот, завтра же скажу, думала она, что между нами ничего, никогда не будет. Наступало завтра, один за другим пролетали дни, но она так и не решилась остановить всё одним махом.
На этом с воспоминаниями было покончено. Берта пришла в себя и улыбнулась. Такое впечатление, что её никто не видит. И это хорошо. Хорошо, что удалось ещё раз перелистать их первые дни. Да, так всё и начиналось, а следующий акт пьесы следует ждать сегодня, на коллективном застолье, куда её занесло непонятным ветром. Занесло, занесло… И снесёт… Голову. Сегодня у неё снесёт именно голову, которую она всегда считала на редкость крепкой. Откуда взялось это знание, уверенность, жажда греха? Что сотворилось с ней за каких-то полчаса? Вопрос, который тогда так и остался без ответа. Одно стало ясно - они будут вместе, но только на три месяца. Чёрт с ним, ну и пусть! Три месяца - это целая жизнь – решила в миг, чётко, не пугаясь и желая неизбежного, как никогда в жизни.
Тем временем комната погрузилась в полумрак. Кто-то вырубил верхний свет и включил напольные светильники.
Берта выпрямила спину. Аккуратный пучок на голове вдруг распался – шпильки и заколки осыпались к ногам. Рыжий хвост упал на плечи, а потом бесстыже поднялся, словно на ветру, в беге, почти горизонтально – так показалось.
- Саша, я здесь, - сказала, покидая кресло. Покачивая бёдрами, подошла вплотную, сузила глаза, вглядываясь и поглощая его карий свет.
- Я тебя и не заметил, Лисёнок. Ты где была?
- Пригласи меня танцевать, - взяла его за руку, потянула к себе.
- Танцевать? Так ведь никто не танцует.
- Мы - не никто.
Кипящая музыка танго накрыла с головой.
- Хочу видеть тебя всю, каждую родинку, каждый волосок, каждую складочку, каждый миллиметр.
Она ощутила, как вдруг распухли и повлажнели губы. Подалась к нему, запустила пальцы в жёсткие волосы затылка – жадно, нетерпеливо:
- Я тоже хочу.
Оттолкнула ладонью и вновь прильнула, натянулась живой струной, оголённым нервом – до боли, наполняясь звуками и ритмом, разрываясь и разрешая - щека к щеке. Кошачий шаг вперёд - будто мягкими лапами - почти на цыпочках, к нему, в него - настойчиво и требовательно - грудью, животом. Ты мой! И сразу же назад - отступая на время - послушно, жертвенно.
Поворот – как вскрик или всхлип. Шалый хлыст медноволосого хвоста режет воздух – влево, вправо, влево, вправо… Носок туфли очерчивает полукруг и взлетает на его голень, скользит, лаская. Жарко и бездумно. Бёдра дразнят, вкручивая в пол каблуки.
Это был не танец, совсем не танец.
- Респект тебе. Не узнаю свою скромницу, - он улыбался, выравнивая дыхание. - Неужели дождался?
Да, Александр дождался. В этот вечер они перешагнули грань.
Ночью Берта плохо спала, почти бредила, ощущая, как горит огнём тело. Она была лисой. Снились то огромное снежное поле, то припорошенная осенними листьями влажная, лесная земля, по которой она осторожно шныряла, вслушиваясь в сотни незнакомых звуков – поразительно, но различалось даже тихое шуршание муравейника.
Раздались шаги – где-то там, вдали, в глубине леса. Они приближались. Щелчок затвора… У охотника было лицо Александра.
Ноги сами понесли вон из леса. Казалось, что тело превратилось в разящую стрелу, в тугую, бедовую энергию, способную убить и залюбить… До смерти. Кого полюбить, не знала – просто очень этого желала.
Утром, накрывая на стол, вспоминала сон с улыбкой. Вот ведь… Какая сила внушения у этой девчонки. Нагородила с три короба, а я уже вся в образе.
В обеденный перерыв забежала в ближайший бутик, долго рассматривала нижнее бельё, купила два комплекта – белый и красный. Почему-то подумалось – как кровь на снегу. Тут же одёрнула себя – не истери, какая ещё кровь! Свидание у тебя! Завтра. Бельё было такое, о котором всегда мечтала – лифчик с кружевами и стринги – крохотные, шёлковые, ласковые на ощупь. Не удержалась, надела тут же, в примерочной, после оплаты.
Маленькая попка с аккуратными мячиками, не тронутыми загаром, благодарно и гордо вздёрнулась вверх, к тонкой полоске кружев.
Какая прелесть, подумала Берта и покраснела. Какая невозможная прелесть - будто и не моя вовсе. Как я до сих пор не решилась? Погладила себя по груди, провела между ног, в том месте, где кружева еле прикрывали модную стрижку, и тут же одёрнула руку, устыдившись.
Эрик не разрешал носить стринги: - Душа моя, инфицирование нормальной микрофлоры патогенной – вот, чем они опасны. Тебе это надо?
Надо, надо, надо! - чуть не заорала она, выходя из магазина с ярким пакетом в руке.
Нужно просто зайти.
Они вошли в однокомнатную квартиру Сашиного друга. Здесь всё было посторонним, даже враждебным – посуда со следами помады, занавески, не пропускающие остальной мир, халаты в ванной, несколько пар тапочек, мебель и кровать. Особенно кровать, застеленная алым покрывалом. Какая гадость, подумала Берта и попятилась.Он засуетился, покраснел:
- Не бойся, Лисёнок. Я… Я тоже боюсь. А покрывало… Сейчас ликвидирую махом. И бельё поменяю. Больше сюда – ни-ни. Посиди на кухне, я сейчас всё сделаю.
Берта присела на неудобный пластиковый табурет и налила себе сок. Зубы стучали о стакан. Ноги и руки заледенели. Зачем? Зачем всё это? Захотелось убежать, от чужой квартиры, чужих тапочек, чужого Саши.
Он подошёл сзади, смешно, по-детски дёрнул за хвост:
- Ты готова?
- Я?
- Ты.
Она встала, ткнулась лбом в ложбинку над его ключицей. В голове глухо и почти болезненно заколотилось в унисон с его пульсом:
- К чему готова? Будешь рассматривать мои складочки?
- Буду. Только зачем стучишь в дверь? А? Тихо так.
- Стучу? Я?
- Да, стучишь. А нужно просто зайти.
… У него были удивлённые глаза. Удивлённые и чуть беспомощные без очков. Осторожно прошёлся прохладным пальцем от шеи к лобку, украсил невидимой виньеткой живот:
- Ты такая… Как нарисованный звук.
Берта истерично хихикнула:
- Это красиво.
- Это непонятно.
Она сжалась, пытаясь прикрыться:
- Как ты увидишь мои складочки без очков?
Александр не дал прикрыться. Прижав её ладони к подушке, потянулся к губам:
- На ощупь. Только так. Хорошая моя… Нежная… Восхитительная моя женщина. Чудо моё рыжее…- хрипло сказал, с трудом произнося слова.
Но не так всё было в мечтах, не так. Там она была опьяневшая и рядом, а здесь – трезвее некуда и на другом конце света – под боком у Эрика, со списком необходимых покупок и домашних заданий.
- Саша, Саша… Подожди. Давай, поговорим.
- Ну, что ты… Разговоры? Сейчас? Любимая моя…
Берта рассеяно разглядывала вековую пыль на светильнике. В голове не было ничего, кроме дурацкого сожаления, что красивое бельё её ни к селу, ни к городу. Оно валялось рядом - на полу. Оттолкнув Сашу, села на край кровати.
- Я хочу уйти. Ничего не получится, я знаю.
- Ты сошла с ума, да? Лисёнок, ты сошла с ума? Я ведь могу и обидеться.
- У меня срочное дело. Забыла совсем.
- Тесто поставить, пирожков напечь?
Она закуталась в простыню, поджала ноги:
- Издеваешься? Почему ты называешь меня лисёнком?
- Ты похожа. Глазки у тебя такие… И хвостик. У тебя же есть хвостик? Дай-ка посмотрю.
- Странно… Всегда считала себя гибридом кошки и собаки. Такая же преданная и в то же время флегматичная. А тут лиса…
Он потянул её к себе:
- Лиса, лисонька, лисичка, лися… Иди сюда… Вот так, так, так… шёлковая моя. Ты и здесь рыжая… Лисонька. Зацелую тебя, замучаю…Сам замучаюсь. Поцелуй меня, лисонька. А я тебя подразню… Вот так… Хочешь меня? Хочешь?
Берта наконец потеряла голову – слушала ласковое бормотание, чувствовала его – всего, от макушки до пят, внутри стало жарко, пугливо тесно, словно бился там прекрасный зверёк, сильный зверёк – он был её, её, её собственностью, её нечаянной радостью, проникая всё дальше, глубже, до самого, самого сердца, сбивая его с ритма, сливаясь с ним.
В виске что-то звонко лопнуло, разлилось пожаром.
Легонько толкнула его в плечо, заставила перевернуться на спину и оседлала – уверенно, не сомневаясь и не стыдясь. Рыжий хвост на затылке ожил, дрогнул, и она помчалась вместе с ним, не разбирая дороги – через поле, вдоль леса, а потом в какой-то другой реальности, уже не замечая ничего, кроме огромного жаркого солнца впереди. Задохнувшись, сделала усилие и… И поднялась в воздух, чувствуя, как наполняется чем-то горячим, позарез нужным, праздничным.
- Оойв, оойв, оойв – ооооойв, - раздалось где-то внутри неё, а потом вырвалось наружу, только уже неразборчиво, тихо.
- Кха-кха-кха-кха, - засмеялась она, когда они уже спокойно лежали, обнявшись, и сама удивилась гортанным звукам – странно пульсирующим, родившимся в опаленном горле.
- Лисёнок, ты забавная… Первый раз слышу, чтобы ты так смеялась. Будто маленький ребёнок. Нет, будто куклёнок мультяшный. А что там подвывала? Ну, когда кончала… а?
Берта вздрогнула.
- Нет, - сказала, - это не куклы, Так смеются лисы. Когда у них всё есть.
Мышь или лиса?
Около трёх месяцев она искусно врала Эрику, но остерегалась смотреть в лицо. Знала, видела в зеркале – в глубине её раскосых глаз поселился разбитной чертёнок, пока ещё не явный, лишь иногда дразнящий чем-то диким, необузданным, новым до такой степени, что страшно поднимать глаза. Вдруг заметят? Волосы выглядели ещё роскошнее – блестели медью, шёлком отливали, пахли лесом и снегом, высокие скулы медово мерцали. Вся она будто стала больше, значительнее, аппетитнее, но при этом ужасно рассеянной.
Открывала книгу и думала: за что мне такое счастье? Оформляла служебные бумаги и покрывалась мурашками: за что мне такое счастье? На работе не клеилось, родные и знакомые стали шарахаться и пытались направить к врачу.
Эрик заболел гриппом, слёг от серьёзного осложнения. Берта дежурила в больнице, готовила еду, мыла и ухаживала, как за ребёнком. Смотрела на его измученное лицо, на настороженные, печальные глаза и понимала - он всё знает, всё замечает и… И прощает, надеется.
Смотрела, жалела, даже плакала и… уходила – туда, к Саше, в его байдарочную Карелию и здешнюю скромную каморку, пропахшую ски*****ом и свежемолотым кофе, в его руки и слова.
Бедный, бедный Эрик… Он всегда старался выпроводить её пораньше. Какое благородство! Это убивало.
- Ступай, мышонок, я уже в норме, а тебе надо отдохнуть.
- Почему ты называешь меня мышонком?
- Похожа. Такая же беспомощная.
- Чушь! Мыши – это обед и только. Ты совсем не знаешь свою жену.
- Ты думаешь, милая? А что за обед? Бредишь? И ещё… Не переживай и не думай так много. Тебе не идёт.
Она не ответила, опустила глаза. Подвела итог – кажется, всё летит к чёрту на всех фронтах – прежний облик, старые привычки, друзья, принципы, обязательства.
- Деточка, не ходи по сто раз к нему в отдел. На тебя все смотрят и ржут, как лошади. Не надо, поверь, - ласково посоветовала секретарша Людмила Сергеевна и предложила выпить кофе. – Ты лучше ко мне. Поговорим по душам.
По душам не хотелось ни с кем, даже с подругами. Зачем? Чтобы объяснять то, что объяснить невозможно? Что она сбрендила, влюбившись в мальчишку? Что обнаружила в себе такое, о чём не говорят? Рассказать о волшебном хвосте и интимном, зверином смехе?
Но Людмилу всё же послушалась. Пришлось ограничиться электронной почтой и смсками.
Неприятно кольнуло, что он не особенно расстроился по такому поводу.
- Как скажешь, Лисёнок. Смски, так смски… Нам ведь и других встреч хватает?
А Берте не хватало. Не хватало – до истерик, которые она устраивала самой себе, разучившись спать и есть. Она любила Александра больше, чем прежде, но теперь со стыдом замечала, что остальное – всё, что его окружает и принадлежит только ему – друзья, работа, родственники, всё, что не касается их двоих, вызывает отторжение и даже ненависть. Я будто вырезаю его ножницами из картинки и выбрасываю остальное, лишнее, фоновое, байдарочное - думала она - выбрасываю непонятое, враждебное - то, что способно забрать, украсть. Она, конечно, понимала, как эгоистична, даже глупа, порочна, но каждый раз, когда он уходил в другую, параллельную жизнь, зажимала рот рукой, боясь засыпать упрёками.
А потом ждала, как из тюрьмы или из клиники пластической хирургии, страшась, что он вернётся неузнаваемым, переделанным, совсем, совсем чужим. Иногда опасения вылезали наружу, очень уж острыми они стали, и Берта всё яснее чувствовала, как безнадёжно запутан её лабиринт, как дряхлеет, покрываясь ранами, их общий зонт – тот, клетчатый, огромный зонт из осеннего парка. Стало казаться, что даже кольцо, подаренное им недавно, и тайно названное Бертой обручальным, подозрительно коробится, тускнеет.
Александр держался молодцом, пытался сгладить назревающие ссоры, но было видно – он растерян и не очень счастлив. Любит ли он меня по-прежнему? - гадала Берта и не находила ответа. Он хотел познакомить с друзьями, но она в панике увиливала. Казалось, что дружба с его ближним кругом равна договору о совместном владении, но это было чудовищно неправильно.
Уже незадолго до конца они встретились в кафе. Там и состоялся разговор, объяснивший многое. Берта увидела их отношения другими глазами, но уже ничего не могла сделать.
Александр тогда был неожиданно весел, возбуждён и расхристан. Морская, потрёпанная шинель – нараспашку, клетчатый шарф еле держится на шее.
Принесли заказ, Берта не выдержала:
- Ты прямо, как медный пятак. Чему радуемся? А на шее что за подозрительный синяк?
Уголки его улыбки вмиг повяли, поползли к подбородку. Глаза потухли:
- Ты не в духе, Лисёнок? Синяк от шлема. Вчера на байке неудачно прокатился.
- Зимой? На байке?
- Да, зимой на байке. А что?
- Н-даа… Ладно, проехали. Прости, я что-то расклеилась. Всё как-то летит к чёрту. Прямо завидую твоей жизнерадостности.
Он остервенело чиркал очками по носу:
- Не врубаюсь…Что? Что летит? Знаешь, мне кажется, твои дурацкие три месяца делают своё дело. Запланировала, да? Вот- вот всё кончится, а ничего особого не происходит? Вот, непруха-то… Да? Нужно ускорить процесс. Так? Прекрати, прошу тебя. Я буду ждать тебя, сколько надо.
- Ты? Ждать? Мужчины не умеют ждать.
- Скажи ещё, что все мужики козлы. Берта, ты сама-то слышишь себя? Хотел радостью поделиться. Ночью картину начал, и она будет настоящей. Я знаю. А ты со своим пятаком. Хочется видеть другое? Смурную рожу, затравленные глаза… Да? Даже не спросила, как это я неудачно прокатился. Может, башкой в дерево лупанулся… Не любопытно?
- Нет, не хочется смурную рожу, Сашенька, но так и будет. Вот, мы уже и ругаемся. А что за авария? Я же с ума сойду, если…
Он схватил её за руку – за запястье, сдавил клещами.
- Не ругаемся мы, но ты меня разозлила, Берта. Знаешь, я теперь признаюсь, что меня грызёт, душит. Ты ведь сочинила сценарий? Тогда-то будет это, потом следующее. Он в меня влюбится, потом заскучает, разочаруется, бросит. Так?
Берта молчала. Как объяснить, что она действительно всё знает? Ну, почти всё…
Александр побледнел. Желваки на скулах ожили:
- Прости… Я для тебя актёришка без мозгов, который читает роль? Тобою написанную, между прочим
- Как ты можешь?- обмерла Берта.- Это не справедливо!
- Справедливо, Лисёнок, справедливо. Ты будто забыла, что я и сам по себе есть. Живу, дышу, даже иногда шевелю извилинами… И другой – не совсем тот, которого ты сочинила. Когда мы первый раз разговаривали… Я был нагл и самоуверен, я озадачил тебя, удивил. Просто очень хотел обратить внимание.
- Да, поняла я, Саша.
- Нет, не поняла.Просто решила меня перезагрузить. Теперь ты и думаешь за меня, и решаешь за меня. Да? Знаешь, что и как мне делать, чтобы подогнать под сценарий. А не хочу этого сопливого сериала. Не хо-чу. Ты мне нужна, и плевать я хотел на твои игры и на возраст. И на твои страхи тоже. Они глупые!
Берта вскочила, пыталась вырвать руку, но не смогла. Почти заорала:
- Глупые? Я тоже глупая? Ну, конечно! Так и знала!
- Тссс, Лисёнок. Ты в курсе, что на нас все смотрят? Как же наш муж? Не боишься?
Берта упала на стул:
- Ты делаешь мне больно. Отпусти руку.
- Я и хочу сделать больно. Так же, как ты мне.
- У меня будет синяк.
- И хорошо, и очень даже по делу. Такой симпатяга - синячок на память. И знаешь, Лисёнок… завязывай уж меня дёргать за верёвочки.
- Саш, ну какие верёвочки? Какие роли? Я хочу подчиняться тебе. Первый раз в жизни хочу подчиняться мужчине. Раньше только притворялась.
Александр долго молчал, закрыл ладонью её пальцы и нежно прижал их к столу:
- Слушай, скажу одну вещь… Рискую, конечно… Не обижайся только. Не люблю, когда сверху. Во всех смыслах. Понимаешь? Ну, не смотри так… Это просьба. У меня всё опускается от этого. Тоже во всех смыслах.
Берта отдёрнула руку, хлебнула остывший кофе, чувствуя, как онемели губы. Проговорила с трудом:
- Ты меня вообще не понял. Совсем. И что теперь?
- Ну, так сделай, чтобы понял. Только не нагнетай, а? Не городи чепуху о скором конце. Меня это бесит.
Она скомкала салфетку, бросила её на пол:
- Не буду. Обещаю. Только как быть после услышанного? Не подскажешь?
- Вот и зер гут. Как быть? Просто быть! У нас всё впереди? Так? Я тебя ещё на байк посажу.
Она вдруг сдалась, закрыла глаза:
- На байк, так на байк. Расскажешь о картине?
Щелчок затвора.
Ничего впереди не было. Почти ничего. Не случился в жизни Берты байк, не получилась у Александра картина. Он жаловался, что работа застопорилась, был подавлен, молчалив. Берта нервничала и пыталась смириться с неизбежным, но, противореча себе, делала попытки что-то изменить.
На последнем свидании дошла до ручки - прямо в постели, некрасиво глотая слова, прочла Александру стихи Цветаевой « мой милый, что тебе я сделала», размазывая сопли, упрекнула в холодности и заявила, что согласна уйти от мужа.
Он отодвинулся. Отодвинулся так явно, что Берта сжалась, заметив, как любимый поглядывает на часы.
- Мне сегодня в одно место ещё нужно попасть,- сказал тихо.
Берта поцеловала его в шею:
- Кажется, ты сейчас зевнёшь. Не уходи. Я не могу без тебя.
- Зевну? С чего это? Так нельзя, Лисёнок, - нахмурился он. – Как-то всё чрезмерно. Громко как-то… Я устал.
- Ты сам сделал меня громкой. Как же твои слова, что у нас всё впереди? Что изменилось? Болтун.
Он странно посмотрел на Берту, медленно скользя взглядом от головы до ног – как на днях смотрел на свою неудачную картину – с досадой и даже болью, будто прикидывая, где ошибся:
- Прости, прости, прости. Не думал, что всё так… Сначала ты стала слишком рыжей. А сейчас будто лысый, больной котёнок… Стань опять лисой, прошу. Что там они защищают? Дом, семью? Не буду мешать, фрау Берта.
Берта замерла, не понимая, что происходит. Недобрая, колючая волна прошлась по телу – от заледеневших пальцев на ногах до макушки,змеёй шмыгнула в распущенные волосы.
- Ты, ты - мой дом, - взвизгнула некрасиво.
- Берта… Ну, не надо истерик. А? Давай так…Отдохнём друг от друга. Хорошо, лисёнок? Пока живи, радуйся, а потом видно будет. Ты же у нас сильная. Я прав?
- Щелчок затвора, - прошептала Берта и отвернулась.
После объяснения прошла неделя. Александр, избегал встречаться даже в коридоре офиса, не отвечал на письма и звонки. Берта замерла в ожидании - где-то там, внутри скреблась и поскуливала полуживая лиса, вымаливая свободу.
В тот последний день она задержалась на работе – просто сидела и пялилась в монитор - не хотелось идти домой и видеть несчастного Эрика, который даже словом не заикнулся о подозрениях. Но она-то, она знала, что последняя *****, кентавриха, не достойная его, не достойная ничего и никого. Правильно распорядился Бог, думала она, испорченное, звериное нутро не может родить человека. Тебе место где-нибудь в овраге – сдохнуть с голоду-самое то. А лучше… Пусть тебя подстрелят и сделают драный воротник, который в конце концов сожрёт моль. Нет, ни за что больше не скажу ему ни слова, не подойду, не посмотрю.
Стихи родились в один миг, когда она подошла к окну. Снег падал хлопьями, блестел у фонарей. Тихий, тихий снег. Он казался тёплым.
Я знаю. Осени не будет
Больше. Клен не уронит
Лилового листа в ладони
Мои - в твоих. И губы не напьются
Терпкой и прохладной
Живой воды.
Не скажем - мы.
Я. Умерла.
Зимой.
От ярости луна ослепла и неслась, кусты цепляя.
Летел навстречу снег.
Летел над лесом смех.
Дверь вдруг распахнулась. На пороге стояла уборщица тётя Нина:
- Девонька… Там твой в комнате отдыха…
- Что? - подскочила Берта, заорала в панике. - Что-то случилось? Ему плохо?
- Ну, не знаю, - протянула уборщица. - По мне, так очень даже хорошо. С этой… Из бухгалтерии. Кира, кажется. Она, между прочим, тебя старухой называет. Сама слыхала.
Берта бросилась по коридору, толкнула дверь в комнату отдыха – заперта.
- Там они, там, - одними губами подтвердила уборщица.
Берта разбежалась и всем телом вломилась в дверь – ничего не получилось. Только злая, сумасшедшая мысль заставила продолжить штурм. Я покажу вам старуху!
Опустившись на пол, прислонилась к стене, но вдруг ловко сгруппировалась, упала на четвереньки.
Тело налилось металлом, превратилось в смертельное оружие. Лишь одно желание заполонило разум, одно единственное – ра-зор-вать! В бешенстве сразу не заметила…. Длинные рыжие волосы закосматились на руках, ногах, животе, белая манишка покрыла грудь. Что, чёрт возьми, происходит?
Она билась и билась о дверь, отступала и вновь бросалась, разбивая в кровь нос, кроша зубы. Вставала на задние лапы, а передними колошматила деревяшку до онемения, пока ключ в замке не повернулся.
- Ой, люди, что это делается, лови зверя, - заполошно орала уборщица.
Александр был отброшен к стене. В кресле сидела перепуганная, полураздетая девка Кира, квохтала что-то невразумительно. Ха-ха! Куриные твои мозги! Нет, не Кира это была, а кура общипанная, безмозглая птица, подставляющая зад под петуха.
Берта ощетинилась, показав оскал, и ринулась к куре, вцепилась в горло, свалив на пол, лапами прижала к земле. От куры несло навозом, водкой и мужским семенем. Откинув полузадушенную птицу в угол, Берта, тихо рыча, стала наступать на изменщика. Скажи, скажи мне - стучало в мозгу - великолепная моя, родная моя… Берте казалось, что она способна произнести такие простые, нужные слова, но на самом деле, лишь клацнула зубами: - Гыньк, гыньк, гыньк…
Александр попятился. Пытаясь застегнуть рубашку, повторял бессмысленно:
- Эй, ты что? Ты что? Что ты? Зачем?
- Аув, гыньк, гыньк, аув, - проворковала Берта, что означало: - Не бойся. Ты моя семья, мой дом, защищаю тебя.
Он схватил стул, занёс над головой Берты, но она увернулась, кинулась навстречу, сбила с ног и навалилась на грудь. Смотрела прямо в глаза – впитывая, заглатывая, запоминая каждую черточку лица. Знала – они никогда больше не встретятся. Никогда.
Словно парализованный, Александр даже не пытался вырваться, скинуть – лежал покорно, бледный, с мокрым лбом и сухими ненавидящими глазами.
- Я буду тебе сниться, - подумала Берта.- Всю твою жизнь, до самого предсмертного часа.
Он понял, даже кивнул обречённо.
Послышался топот, крики. Берта оказалась в западне. Последний раз взглянув на своего мужчину, метнулась к полуоткрытому окну, запрыгнула на подоконник… Падать со второго этажа было приятно и не страшно. Пухлый сугроб принял в свои объятья, а выбраться из него оказалось делом одной минуты.
Дома, люди, свора бездомных собак – всё осталось позади. Впереди – близкий лес.
... Уже болезненно разомлев в своей снежной норе, она ощутила слабые толчки, там, в чреве мягко вскипело, лопаясь капельными пузыриками. Какая радость, подумалось. Какая жалость… Отяжелевшие веки закрылись, сведённые судорогой передние лапы расслабились и вытянулись в струнку.
Осенний парк, мороженое под зонтом, растянутый свитер, морская шинель и чуть беспомощные без очков глаза, рыжее танго и чужая квартира… Картинки сменяли друг друга, а потом вспыхнули, слились в одну - заревом на весь мир.
Вспыхнули и погасли.
Она уснула.
Светало.
Сверху, над её головой не оплаканным саваном светилась белая холмистая пустыня – без зверей, без следов. Лишь одиноко трепетал на ветру не занесённый снегом огненно - рыжий хвост – как диковинный цветок, распустившийся на могиле.