Трещины, облезлая краска – детдом тянулся тёмными коридорами. Лестница, второй этаж, а запах всё такой же подвальный, как и на первом. Мария Ивановна ступала тяжело, но шла быстро, я поспевал с трудом.
- Должен же он хоть чего-то бояться! – оглянулась, наш ходкий шаг отдался ей одышкой. Я полез в карман – валидол. Как бросил курить, без него не могу. Где же он?.. Чёрт… – Вот вы скажите мне, как психиатр, ну вот откуда такие берутся? Одиннадцать лет, а ведь уже… рецидивист! – она взялась за ручку кабинета.
- Я не психиатр – психолог, - в груди сдавило – я потёр ладонью.
- Без разницы, - она дёрнула ручку, решительно ступила в кабинет.
Мальчишка сидел за столом – сутулые плечи, потухший взгляд. На нас не посмотрел – рисовал. Я подсел напротив.
- Так, Медведев!.. – Мария Ивановна упёрла руки в боки. – Рисульки свои брось, смотри на психиатра!
- В дурке насмотрюсь, - взгляда он не поднял, карандаш легко скользил по бумаге.
- Пусть рисует. Оставьте нас, - я достал из портфеля бланк освидетельствования.
- Пойду за санитарами, - она открыла дверь, - недолго тут, ладно?.. – Дверь захлопнулась, мы остались в шуршащей карандашным грифелем тишине.
Я бы так и просидел – что говорить?.. Бланк я заполнил ещё у себя – на обследование в «дурку» Лёшу Медведева этот детдом отправлял регулярно. Рисование ж умиротворяло: так бы и смотрел, как он водит по бумаге…
- Так ничего и не спросите?
- Ты хочешь рассказать?
- Ну, вам же надо там… написать. Чтобы в дурке знали, отчего меня лечить, - Лёша старательно вычерчивал по листу, на меня не глядел – зачем он спрашивал?
- Думаешь, тебя надо лечить?
- Все так думают.
- Я так не думаю.
- Да гоните вы… как и все, - он скривился в болезненной усмешке. Его рука на секунду застыла.
- На, почитай, - я подвинул листок своего заключения.
Он мельком глянул, читать не стал:
- Значит, компьютер стырить – это нормально?
- Как тебе сказать… был бы постарше, тебя бы посадили. А зачем ты его стырил?
- Чтобы продать.
- Тебе не стыдно?
- Мне?!. – он поднял на меня взгляд. – Да Мареванна три компа влево слила, и что?!
Я взял его листок:
- Можно? – он кивнул.
Облачное небо… На облаке – медведь. Плюшевый такой, потрёпанный. Медведь тянет лапы кверху, в небо. А рот у медведя – зашит. Крупными, грубыми стежками.
- Зачем он у тебя на облаке?
Лёша пожал плечами:
- Ну, Бог… он же где-то там?
- А что ж он скажет Богу, если рот зашит?
Мальчик забрал листок, опустил глаза, и начал рисовать дальше:
- Медведь, наверное, тоже сумасшедший…
Он рисовал, сидели молча, пока дверь не распахнулась.
- Закончили? – вошла тяжёлой поступью Мария Ивановна.
- Да, - протянул я подписанный бланк.
- Так, Медведев, - приступила она к мальчику, - машина ждёт, вставай! – Лёша встал. – Выворачивай карманы! – Лёша нехотя выгреб из карманов: перочинный ножик, денежную мелочь, зажигалку, сигареты… Мария Ивановна потянулась к рисунку. – Так, это что у нас такое?..
Лёша протянул листок мне:
- Это ему.
Мария Ивановна глянула с подозрением.
- Это мне, - взял я рисунок.
Они вышли. Я посмотрел на лист.
Медведь с зашитым ртом всё также тянул лапы кверху.
Но теперь в них было… сердце. Большое, такое же плюшевое.
Только, всё в заплатках.
Сердце сдавило тисками грудины – где ж мой валидол?..
Я обшарил карманы, вытряхнул портфель – забыл, наверное… К чёрту! Открыл окно, взял Лешины сигареты, зажигалку, чирк… Внизу ударило дверьми, Мария Ивановна вывела Лёшу к машине.
Я затянулся – мальчик посмотрел на меня, улыбнулся – я дымно выдохнул… отлегло.
Хорошее, всё-таки, дело – сигарета. Жаль, только, вредная.
Опять бросать придётся.