Охота-2, сибирское приобщение

               
                СИБИРСКОЕ  ПРИОБЩЕНИЕ               

После третьего курса университета Юра попал на геологическую практику в Восточную Сибирь на Витимо-Патомское нагорье. Тотчас по прочтении им «Угрюм-реки» Вячеслава Шишкова. Это был 1951 год. Река эта, Витим, город Бодайбо и ее обитатели оказались еще более колоритными, чем изобразил их писатель. Драки, поножовщина, стрельба, убийства – полный букет романтичной золотодобычи, старательства, криминалитета, зэков, геологоразведки, таежного и людского беспредела.

 В такой обстановке Юра с другом Стасом Мормилем сочли необходимым приобрести оружие, достойное обстоятельств, купив у какого-то алкаша ружье с десятком патронов. В первый же свой маршрут Юра пошел с этим ружьем. Маршрут оказался столь тяжелым и затянувшимся, что маршрутчики (с Юрой был сопровождающий, парнишка из местных) вынуждены были заночевать в тайге.

 Устали они чудовищно, промокли насквозь и многократно, но костер все-таки развести смогли. Приютила их раскидистая ель, под которой было сухо и сравнительно уютно. Сил не было, еды тоже – только тепло от костра. Напарник, свернувшись калачиком, быстро уснул, время от времени поворачивая к огню то спину и зад, то прижатые к груди и согнутые в коленях ноги с обхватившими  их руками. А Юра, прижавшись спиной к стволу ели и устроив на коленях полевой дневник, записывал маршрутные наблюдения.

Покончив с этим, удобнее устроился у костра, положил вожделенное ружье на чресла у согнутых ног и предался размышлениям, время от времени погружаясь в дрему. Тогда, видно, и зародились в нем строки:

                Почуяв враждебность густеющих теней,             
                В гипнозе костра под елью забыться,
                Не зная, в тебе или крике оленя
                Какое-то сладкое чувство томится.
                Окутает медленно чуткая дрема,
                У локтя – стволов холодеющих сырость.
                Надежно, спокойно, как будто ты дома,
                Как будто бы здесь ты родился и вырос.
                С туманным рассветом в ознобе подняться.
                Чужими руками в костре пошаманить,
                Обсохнуть, согреться и вдруг догадаться,
                Что это – твое, и оно не обманет.

Наутро действительно еле расшевелили себя, еле оживили заснувший костер, кое-как  согрели окоченевшие от предрассветного холода, сырости и боли составные части свои. Едва приподнялся туман, взгромоздили на спины рюкзаки, набитые сверх всякой меры образцами горных пород – камнями, как сказал бы иной обыватель, и, пошатываясь, пошли.

Это мучительное возвращение в лагерь окрасилось вдруг волнующим и возвышающим событием: Юра убил двух рябчиков!

 Большую часть пути они шли по воде быстрой, но мелкой в этих местах реки Ченчи. Ее шум заглушал им все звуки мира. Когда увидели открытую и проходимую террасу, поднялись на нее и услышали живые голоса тайги. Каждое из сущего говорило на своем языке: деревья, порхающие кузнечики, листья,  комары, пролетающие мимо и басовито гудящие жуки, травы, птицы и прочее, неведомо что  и чем возвещающее о себе миру. В полуденном покое, солнечном сиянии и запахах нагретой хвои, листьев, трав и земляной прели они воспринимались, как музыкальное сопровождение сказочной картины.

 И вот в этом гармоничном хоре, в этой симфонии они услышали нечто новое и незнакомое Юре. Как бы удивленное и скромное посвистывание. Где-то совсем рядом. Он пошел на эти сигналы. Увязавшийся за ним напарник шепнул: рябчики.

Совершенно бездумно, можно сказать, автоматически, как будто делал это привычное дело всегда, Юра, увидев серую парочку птиц, сидящих рядышком на нижней ветке недалекой сосны, снял с плеча ружье и, сместившись так, чтобы они обе оказались на линии огня, выстрелил. Они тут же и упали. Обе. Боже мой, какое счастье охватило его! Просто какое-то безмерное ликование. Оно придало силы, и парни продолжили свой путь, весело обсуждая удачу и ловкий выстрел.

На этом, собственно, его личный охотничий опыт в Сибири и закончился. Охотничья страсть не поглотила его. А бесхозное ружье украли рабочие их геологической партии, бывшие зэки. И потянулись месяцы голодного каторжного существования в тайге с изнуряющими маршрутами, драматическими приключениями и радостями вживания в профессию. Более всего мучили комары и голод. С комарами боролись дымом костров, с голодом попытками всем составом партии собирать грибы и малоуспешными стараниями предназначенного для этого человека  добывать мясо охотой.

Нанятый в партию в качестве проводника  эвенк Петр Иванович Власов был уже весьма немолодым аборигеном, но известным в тайге следопытом и удачливым охотником. Но в этот сезон ему роковым образом не везло, сезон оказался для него на редкость несчастливым, а  для маршрутчиков и рабочих тем более - очень хотелось есть.

 То ли вследствие откочевки зверья в другие более счастливые края, то ли от редкого стечения неудач, то ли от наступившей старости он не видел зверя, а если и случалась редкая удача, мазал. И, тем не менее, ноги еще хорошо носили его по гольцам и дебрям, глаза видели далеко и подробно, а руки были достаточно тверды и послушны.

Но добычи почти никакой не было. И он уверенно приписывал это козням не то шайтана, не то шамана. Наверное, все же последнему, так как однажды после очередной неудачи на охоте, когда он промазал, стреляя в выслеженную и недалеко стоящую олениху, вернувшись чернее тучи в лагерь, он тщательно состругал те места на цевье и прикладе винтовки, за которые, по его словам, брался шаман. После этого он продемонстрировал вполне добротную стрельбу по мишени. Свои промахи на охоте он объяснял неверным полетом пуль, каждый раз огибающих живую цель вследствие заговора вредного шамана.

После проделанной над оружием операции уверенность Петра Ивановича в будущей удаче несколько поприбавилась, но не надолго: добычи все не было и не было. И их проводник, охотник и кормилец ходил молчаливый, сумрачный и виноватый.

Взаимное сближение Юрия с охотником началось после неудачной многодневки в истоки реки Джелинды, откуда они бежали, изгнанные снегом (это в начале августа – то!) и голодом. Покончив с остатками продуктов, отряд двинулся на главный табор, маршрутчики маршрутами, рабочие и оленеводы караваном.

Юрий был в маршруте, Петр Иванович – на охоте. Их путь соединился у норы тарбагана, которого охотнику все-таки удалось подстрелить, но никак не удавалось извлечь из-под камней, куда проворный зверек юркнул умирать. Провозились они вдвоем  с ним долго, пока не извлекли толстого 4-х килограммового грызуна. Это была первая добыча охотника и первое Юрино знакомство с забавным животным.

 Словно солдатики, стоят они у своих нор в гольцовом высокогорье среди камней и мха, зорко следят за окрестностями и тревожно посвистывают при обнаружении опасности. Подкрасться к зверьку на выстрел очень трудно. Но трудность стоит того: мясо их очень вкусно, а водяно-прозрачный жир обладает целебными свойствами. Так рассказал  Петр Иванович Юрию, пока они шли с ним вслед за ушедшим вперед караваном.

 С этой встречи, совместного добывания из-под камней тарбагана, общения в длинном переходе к табору и образовалась их взаимное притяжение и симпатия. И впредь они старались оказаться вместе при многодневных и дальних маршрутах. Похоже, Петр Иванович увидел в Юрии некое противоядие от своих охотничьих неудач, а Юрий бессознательно потянулся к охотничьей атмосфере и участию в ней.

 О кулинарных же достоинствах тарбагана Юра с величайшим наслаждением узнал на вечерней трапезе. Мучная затируха с тарбаганом была отменной, и запах ее кружил голову и вселял в душу блаженную уверенность в том, что жизнь все-таки прекрасна, как ни тяжки муки, ее сопровождающие.          

Отныне голодное  существование партии время от времени все-таки прерывалось                разгульным мясным пиршеством, когда Петру Ивановичу улыбалось охотничье счастье. И, как это не странно и не поразительно, но все они были связаны с Юриным  участием, так как приходились всегда только на их совместное с ним кочевье в многодневных маршрутах.

Впервые это случилось спустя несколько дней после счастливой добычи тарбагана. Они ушли в многодневный маршрут, двое ростовских студента и Петр Иванович.  В конце первого же дня после изнурительного подъема вверх по речке и на скальное плато они обессиленные, измотанные и измокшие насквозь  потом, полулежали, привалившись спинами к рюкзакам у подножия очередного скального останца на уютной моховой площадке.

 Перед ними расстилалось холмистое высокогорье, обрамленное гольцами, изъеденными ледниковыми карами с отвесными стенами. В их углублениях ярко блестит фирн, на дне просторно и спокойно лежат озера, сине глядя в высокое небо. Нагромождения валунов перемежаются с бело-оливковыми полянками ягеля, кое-где чахлые кустики полярной березы, серо-зеленые лохмотья ерника, пятна не дотаявшего снега и темные тяжелые сгущения кедрового стланика, слойника, как говорят здесь. Красотища несравненная, одухотворенная покойными думами о вечном.

Петр Иванович после долгого созерцательного молчания вымолвил:
 - Однако, хорошее место. И оленям нравится.

 И опять надолго воцарилось молчание. Юра буквально ласкает взглядом созерцаемую картину вечности, медленно и глубоко вдыхает свежий и абсолютно чистый воздух, пахнущий тающим снегом, нагретым камнем и распускающимися листочками карликовой березы. Им владеет блаженство, которое он ощущает каждой клеточкой отдыхающего тела. Боже, как хорошо, как сладко жить и видеть этот мир!

И вдруг видит оленя. Настоящего живого оленя. И никакого не вьючного, а совершенно дикого и прекрасного. Но глазам своим все-таки не верит. Но он-то , олень, действительно есть, вот он, такой красивый, быстрый и легкий, куда-то спешащий и перемещающийся на фоне снежника грациозно и как-то воздушно, как призрак.

Юра говорит внезапно охрипшим голосом:
- Петр Иванович, олень. Вон, вон, на снегу. Видишь, бежит.
- Молчи, однако. Лежи здесь, - быстро отвечает Петр Иванович и, выскользнув из лямок рюкзака, крадучись, но  проворно устремляется к далекому зверю.

Ребята  напряженно следят за охотником и добычей, переживают каждое их движение, испытывая то надежду, то страх и разочарование, пока идет эта смертельная игра, будто сами участвуя в ее перипетиях. Ожидание захватывающее и азартное достигает неимоверного накала, когда фигурки игроков совсем сближаются и замирают, казалось, навечно в оцепенелой неподвижности.

 Потом возле одной из них клубочком вспыхивает легкий и прозрачный беловато-голубой дымок, а вторая, более дальняя, картинно поднимается на задние ноги, перебирает в воздухе передними и медленно валится на бок. И тут до них доносится звук выстрела, и они, оглашенно крича, бросаются со всех ног туда, к финалу этой драмы, чтобы непосредственно вживую самим принять участие в ее апофеозном завершении.

Это было счастье первобытных охотников, в которых они превратились тут же, напрочь позабыв о маршруте, о геологии, гранитах, полезных ископаемых – обо всем том, во имя чего были здесь, в этом дремучем древнем темени Азии.

Так состоялось первое Юрино знакомство с радостью и искусством охоты на крупного зверя, его добычи, свежевания, разделки и поедания. Этому был целиком посвящен остаток дня и начало следующего. Все время варили, жарили и ели, ели, ели.
С утра, нагрузившись добычей сверх меры, понесли ее в лагерь, бросив незаконченные и фактически не начатые даже маршруты. И тут им довелось познать и вторую сторону удачной охоты в горах – изуверски мучительную транспортировку добытого: обратный ход занял у них вместо одного два дня!

Ровно через две недели в следующем многодневном маршруте в верховья реки Джелинды Юра снова сыграл роль доброго охотничьего пса, наведя Петра Ивановича на крупную дичь.

Преодолев перевал и начав спуск в плоскую долину одного из притоков Джелинды, отряд неторопливо шествовал к цели – месту своих работ. Петр Иванович шел впереди и несколько в стороне от направления их движения, Юрий, поотстав, позади, остальные – еще далее.

 И вот, верный своей невесть откуда взявшейся привычке следить не только за тем, куда поставить ногу, но и одновременно видеть все окрест, Юра и увидел далеко впереди двух оленей. Они тоже, совсем не спеша, спускались вниз вдоль  ручья, осторожно ступая меж камней и на мгновения скрываясь за кустами слойника. Петр Иванович не видел их, так как между ним и оленями возвышался небольшой холм. Юра заорал не своим голосом:
- Олени!

 Петр Иванович остановился, оглянулся по сторонам и, не видя никаких оленей, обернулся в сторону кричащего. И Юра бросился со всех ног к охотнику, чтобы показать ему их. Потеряв контроль над ситуацией, Юра бежал, падая, теряя то молоток, то шапку, то снова падая, и добежав, торопливо стал объяснять ему, где видел оленей. И горячо растолковывая это, вдруг теперь уже совсем недалеко увидел еще одного.

Это был гигантский бык необыкновенной красоты и величия. Он спокойно переступал длинными и тонкими ногами по камням громко шумящего ручья, идя вслед за ушедшими далеко вперед оленихами. На суетящихся людей он не обращал никакого внимания то ли за шумом ручья, то ли всецело поглощенный чем-то иным.

Петр Иванович оставил замолкшего Юрия и устремился наперерез оленю. Обойдя холм, он встретил его и уложил одним выстрелом малокалиберной ТОЗовки. Ничтожной свинчатки оказалось вполне достаточно,  чтобы повергнуть наземь это великолепное чудо.

 Двадцать минут спустя они разбивали возле туши зверя  на террасе у ручья лагерь для  свежевания зверя, пиршества и ночевки. Ужин состоял из громадных шашлыков, пирожков с мясом, наваристого бульона и неизменного чая, заваренного брусникой. Теперь им не страшна Джелинда, чем бы она их не встретила – дождем ли, снегом ли.

Еще не раз Петр Иванович добывал оленя и кабаргу, и каждый раз по Юриной наводке. Сам Юрий  не мог объяснить этого, иначе как пробуждением в нем самом охотничьего инстинкта, свойственного его далеким и не очень далеким предкам. Почему-то всегда именно ему выпадало счастье первым увидеть зверя и подсказать Петру Ивановичу нужное направление его скрадывания.

 Иногда  охватывавший его восторг с воплем вырывался из  разверстой глотки, а сам он, теряя всяческую сдержанность, выпучив глаза и суматошно роняя вещи, бросался к Петру Ивановичу, видимо, удивляя его сочетанием  таких несовместимых черт: охотничьего таланта высмотреть и безобразной городской бездарности осквернить лес воплями и суматохой.

 Лишь потом все пришло в соответствие, и внешнее проявление экзальтированности сменилось сдержанностью и даже отвращением к неуместной в лесу развязности. И, тем не менее, собственные охотничьи проявления ограничились в тот полевой сезон первыми и последними в жизни вышеупомянутыми двумя рябчиками.

В своей сибирской практике, еще не став охотником, Юра познал охоту не как игру, не как досужее удовлетворение первобытного инстинкта, а как средство пропитания, как способ выживания в суровых условиях, где иного способа выжить просто нет или его недостаточно
.