Медицинские сёстры и врач СЭГа №290
во время короткого отдыха после
длительного дежурства.
Слева направо:
Надежда САВЕЛЬЕВА, Дуся ЕРШОВА,
Владимир Михайлович ПРОНИН, военврач 2-го ранга;
Антонина АРТЮХОВА
Москва, Лефортово; лето 1942 года
ДУСЯ ЕРШОВА: «Я НИ О ЧЁМ НЕ ЖАЛЕЮ»
(Беседа с ней 17 мая 2011 года)
С Евдокией Ивановной Коноваловой (в годы войны - Дуся Ершова) мы знакомы давно. Я ходила на встречи ветеранов сортировочного эвакуационного госпиталя (СЭГ) № 290, когда они уже проходили регулярно в Москве в Центральном доме медицинских работников на улице Герцена, теперь – Большая Никитская.
Их госпиталь был основной медицинской базой Западного, а с 1944 года - 3-го Белорусского фронта.
На те встречи со всего Советского Союза, где после войны поселились бывшие работники этого фронтового госпиталя, собиралось столько народу, что, как говорят, негде было яблоку упасть. Кому не доставалось кресел, сидели на ступеньках или стояли.
Они были молоды, улыбчивы, энергичны. В фойе играла музыка; кто-то танцевал. Но больше они обнимались и целовались, как бывает при долгой разлуке. Для многих врачей, медицинских сестёр, санитарок и санитаров, парикмахеров, поваров, водителей, вольнонаёмных и другого персонала госпиталя, действительно была долгой разлука с боевыми товарищами.
После победы они разъехались по всем республикам СССР. Организаторам встреч не всегда удавалось быстро найти их адреса. Женщин находить было особенно трудно: выходя замуж, многие меняли фамилию.
Словно сейчас вижу запоминающуюся фигуру их командира – бессменного начальника СЭГа № 290, военврача Вильяма Ефимовича Гиллера. Выделялся он тем, что был высоким и по-спортивному подтянутым, а ещё - ослепительно белыми-седыми волосами. И, конечно, тем почтением, с которым к нему относились бывшие его подчинённые.
Какое-то время эти встречи проходили 9 мая, что совпадало с военным парадом и проходом военной техники по Красной площади. Улицы Москвы, ведущие к Красной площади, перекрывались. И чтобы пройти к Дому медицинских работников, надо было «патрулю» предъявить приглашение. Я храню те приглашения.
В фойе выставлялись стенды с фотографиями военных лет. И надо было слышать восклицания тех, кто себя узнавал:
«А вот я бревно пилю. Откуда только силы брались!»
«А это мы с нашим начальником отделения крышу землянки настилаем»
«Узнаю мою подругу. Была ранена. Прожила после победы недолго»
«Боже мой! Сколько же носилок с ранеными мы перетаскали! До сих пор руки ноют»
«А это наша художественная самодеятельность» …
После торжественной части встречи ещё молодые ветераны шли в какой-нибудь ресторан. В этот весенний день чаще всего, как по заказу, было тепло и солнечно. На кофточках и пиджаках бывших фронтовиков звенели их многочисленные (заслуженные!) боевые награды. И надо было видеть улыбки и внимательные взгляды москвичей, слышавших этот звон.
Не помню, кто меня познакомил с Евдокией Ивановной. Мы встретились, поговорили. И в журнале ЦК КПСС «Агитатор» в 1985 году, накануне 40-летия Победы над Германией, вышли три моих рассказа: о Евдокии Ивановной Коноваловой (Ершовой), Зое Ильиничне Никитиной (в замужестве – Каравайцева) и Анне Павловне Медведевой.
Потом я вновь напросилась на встречу с Евдокией Ивановной, чтобы подробнее расспросить о войне и нынешнем её житье-бытье.
ТРИ ДНЯ РОЖДЕНИЯ
- Евдокия Ивановна, расскажите, где вы родились и о своих родителях?
- Родилась я в 1923 году в деревне Старая Кашира Ступинского района. Это под городом Каширой, на Оке. Мама моя в то время жила в деревне, а папа работал в Москве. Он приезжал домой по воскресеньям, тогда был только один день выходным. Мама работала в колхозе. Нас было три сестры, я - младшая.
Уже нет моих сестёр, умерли, я осталась одна. Маме было трудно в деревне: дети, хозяйство, сенокос… В 1930 году родители решили переехать в Москву.
- А чем занимался ваш отец?
- Он работал в типографии, в самой лучшей тогда типографии Сытина. Он был литпереводчиком. Вредная работа; он и умер от отравления цинком, от цирроза печени.
Я приехала с фронта в 1945 году, он лежал в больнице. Главный врач вызвал меня в кабинет и спросил: «Вы медсестра?». Я сказала: «Да». И он посоветовал: «Возьмите папу домой. Ему недолго осталось жить. Пусть он дома будет».
- Как его звали?
- Иван Васильевич Ершов.
- На фотографии вашего отца я вижу Георгиевский Крест. Он воевал в первую мировую войну?
- Да, он был на фронте в первую мировую войну и там получил Георгиевский Крест.
Главный врач сказал, что даст обезболивающее лекарство, и я буду папе делать уколы. Санитарная машина привезла его домой. 6 марта 1946 года он умер. Папа мне сказал, что он умирает в день, когда я родилась.
Но с моим днём рождения произошла путаница. Я теперь отмечаю день рождения 8 марта. Так решила. Почему произошла путаница? Потому что в моём свидетельстве о рождении написан... 1823 год.
По этому свидетельству я была записана в школу, потом получила паспорт, на фронт ушла, с фронта вернулась, замуж вышла.
- А кто рассмотрел, что вас сделали старше на сто лет?
- Сейчас расскажу. Много ли вы смотрите на свои документы? Вникаете ли? Сейчас паспорта красивые, а раньше это была бумажка. С этим паспортом я ездила с мужем на Колыму, с Колымы - в Одессу, из Одессы - в Березняки, из Березняков - на Каму… Муж был военным, поэтому мы и переезжали с места на место.
26 августа 1946 года я вышла замуж. Паспорт, как вы знаете, выдаётся на определённый срок. Истёк срок моего паспорта, надо было его менять на новый. Для этого я поехала в Пермь – ближайший город от воинской части, где муж служил.
В Перми пришла в паспортный стол. Вижу в окошке девушку. Говорю ей: «Девушка, у меня закончился паспорт». Она спрашивает: «Свидетельство о рождении у вас есть?». Я ей подаю свидетельство о рождении.
Паспортистка возмущённо говорит: «Вы что? Сколько вам лет?». Я говорю: «Двадцать шесть лет». Она рассердилась: «Это у вас подделка». Я ничего понять не могу, спрашиваю: «Что случилось?». Паспортистка разорвала моё свидетельство о рождении и паспорт забрала.
Пошла я к начальнику паспортного стола. Он спрашивает, где я родилась. Я ответила. Он и говорит, что я должна туда поехать и чтобы мне там сделали копию свидетельства о рождении.
Собрались мы с мужем и поехали. Встретилась с мамой, рассказываю, что случилось. Она мне говорит: «Доченька, свидетельство выписывали в деревенском сельсовете. Там вечно все пьяные были. Вот так и написали тебе спьяну. Поезжай в Каширу, может, там есть какие-нибудь записи».
Поехали в Каширу. А во время войны там немцы были. Загса уже того нет, много чего было разрушено. Что-то успели вывезти. Нашла я архив.
Спрашивают у меня: «Ваша фамилия?». «Ершова Евдокия Ивановна». «А кто-то ещё есть из Ершовых?». «Клавдия и Татьяна». Их документы нашли, а моего ничего нет. Потом искали в Ступино. Документы сестёр есть, а моих нет.
Я опять пристала к маме с вопросами: «Мама, я твоя дочь или нет? Почему никаких моих документов нет? Кто я?». Церковь, где меня крестили, была полностью разбита, ничего не осталось.
Вернулись мы с мужем домой, на Урал. Поехала я опять в Пермь. Там говорят: один выход, пройти вам медицинскую комиссию.
- Евдокия Ивановна, у вас же была красноармейская книжка и ещё какие-то документы, которые вы привезли с фронта. Они не могли помочь установить истину?
- Да, книжка была, совершенно истрёпанная. Но нужно было свидетельство о рождении.
Делать нечего, надо было пройти медицинское освидетельствование. Пришла я в кабинет, в который меня направили. Сидят мужики полупьяные. Врачи. Говорит один: «Раздевайтесь».
- А вы не могли сказать им пару слов по-фронтовому?
- Да что вы, такие бугаи сидели… Мне не хотелось конфликтовать.
- И чем закончилось освидетельствование?
- Меня спросили, когда я родилась. Я ответила, что 6 марта 1923 года. Они пошептались и написали мне день рождения 20 марта.
- А почему 20 марта?
- Всем прибавляли две недели. Такое было постановление: не убавлять возраст, а увеличивать. Но, думаю, что я родилась, как сказал отец, 6 марта.
МЕЧТАЛА ПОПАСТЬ В КОННИЦУ
- Евдокия Ивановна, как вы оказались на фронте?
- Я окончила восемь классов в Москве и пошла работать на станкостроительный завод «Красный пролетарий». И там же я поступила в станкостроительный техникум. Я была уже на третьем курсе, когда началась Великая Отечественная война.
- А что вы делали на заводе?
- Сначала была токарем. Но токарем я работала недолго. Через два месяца меня перевели в ОТК – отдел технического контроля. Я контролировала измерительные приборы. Мне так по душе была та работа!
- Я всё подсчитываю, сколько же вам было лет, когда вы начали работать…
- Шестнадцать лет. Тогда только с этого возраста разрешали работать. Когда началась война, мне было 18 лет. Завод «Красный пролетарий» начал готовиться к эвакуации. Я уезжать в тыл не собиралась. Хотела попасть на фронт, но непременно в конницу. Эта мечта не осуществилась.
Нас, девушек-комсомолок, оправили учиться на курсы медицинских сестёр при Киевском районном комитете Общества Красного Креста – это были очень популярные тогда курсы РОККа. А ещё мы были донорами – давали кровь для раненых.
У меня до сих пор есть документ, что я окончила эти курсы, - удостоверение № 018288. Я получила его 30 декабря 1941 года. Проучились мы, наверное, месяца два. Учились делать перевязки, уколы и многое другое.
А потом нас, медицинских сестёр, распределили по госпиталям; я попала в сортировочный эвакогоспиталь № 290. Он тогда располагался в Лефортово на территории нынешнего Главного военного клинического госпиталя имени академика Н.Н.Бурденко. Это было в начале 1942 года. Война шла под Москвой.
Меня направили в 1-е хирургическое отделение госпиталя. И моя старшая сестра Татьяна, она с 1920 года рождения, тоже окончила курсы РОККа. До войны сестра училась в Бауманском институте. В госпитале она была в 3-ем хирургическом отделении.
Так я и осталась в СЭГе 290, и дошла с ним до Кёнигсберга.
Потом, как говорится, отобрали самых лучших, Катю Гаранову, меня, Марию Брюзгину и ещё несколько человек из нашего госпиталя, и отправили на Дальний Восток. Это было уже после победы над Германией; в июне 1945 года.
- Катя Гаранова - это Екатерина Сергеевна Зоткина. Я давно с ней знакома, у меня есть её письма из Мценска, где она жила.
- С Катей мы дружим и сейчас. Уже не встречаемся, но по телефону часто разговариваем. Сейчас она живёт у дочери в Костроме.
ЗНАКОМСТВО С ОПЕРАЦИОННОЙ НАЧАЛОСЬ… С ОБМОРОКА
Небольшого роста, худенькая Дуся Ершова старалась всем помочь: кого напоить, кого накормить, кому помочь снять гимнастёрку, кому надеть шинель, подсадить в машину …
Руки её ныли от носилок и мытья полов, стирки; всё время хотелось спать. Но она носилась по коридорам госпиталя, потому что ей было жалко всех, кто лежал на носилках, на госпитальных койках, на операционных столах.
- Сестра, тебя не хватит на всех, - пытались останавливать её раненые. - Успокойся. Судьба у нас такая: кому-то - умереть, а кому-то – жить.
У Дуси Ершовой была первая группа крови: в те годы её считали универсальной и переливали всем, кто был обескровлен ранением. Резус-фактор и другие особенности крови определили позже.
- Евдокия Ивановна, вспомните первые свои дни и недели в госпитале. Вы же – многие медсёстры, санитарки – были такими молодыми! Можно сказать: только от маминой юбки оторвались.
- Первое время было самым тяжёлым. Пришла я в операционную, посмотрела, как оперируют… Столько крови! Два раза падала в обморок, меня откачивали. Никак не могла привыкнуть. В операционной я не работала, это было просто общее ознакомление с 1-м хирургическим отделением.
Сначала начальником нашего отделения был хирург Михаил Яковлевич Комиссаров. А потом - Дина Лазаревна Цирлина. Меня поставили работать в палатах. С Клавой Фроловой мы менялись сменами. Так всю войну и прошли вместе. Катя Гаранова, моя подруга, тоже работала в этом отделении.
- А сколько раненых было в палатах?
- Раненые постоянно менялись; тех, кого можно было отправлять дальше, в тыловой госпиталь, выписывали, а на их место поступали новые. Лежали и в коридорах. В палате было человек тридцать. На одну медсестру.
Работали мы так: сутки работаем, сутки отдыхаем. Но как отдыхали? Если раненых поступало много, то отдыхающие бригады будили. И мы шли разгружать или нагружать машины с ранеными. Будили нас часто, потому мне и хотелось постоянно спать.
НЕ КОЗЫРНУЛИ, И ПОПАЛИСЬ!
- Госпиталь располагался в Москве. Разве вы не могли бывать дома и там отдыхать?
- Нет, нас не отпускали. Военное время! В госпитале мы и жили. Если увольнительную попросишь, то могли и отпустить. Один раз я попросила увольнительную у начальника отделения Дины Лазаревны.
Мама заболела, я хотела её навестить. Дали увольнительные мне, Наде Савельевой и Тоне Артюховой. И мы поехали.
Только вышли из метро «Кропоткинская», а тут патруль. Мы его не заметили, и честь, как по уставу было положено, не отдали.
- Вы ходили в военной форме?
- Да, в военной. Я уже получила звание «старшина». Останавливает нас патруль. Я прошу: «Ради бога, отпустите нас. Моя мама болеет. А времени у меня мало». Не уговорила.
Потом патруль наловил ещё офицеров, получилась группа человек двадцать. Построили нас и через всю Кропоткинскую улицу провели до Зубовской площади. Там, с левой стороны был военкомат. Нас направили во двор, где уже собралось огромное количество людей.
- Делать нечего было! Война, ждут раненые…
- Я тоже так считаю. Когда мы проходили мимо нашего дома, то меня увидели мальчишки, которые играли во дворе. Меня они знали. Побежали к моей маме и сообщили ей: «Тётя, а вашу Дусю повели под конвоем!». Мама плакала, не знала, куда нас повели, к кому обратиться за помощью.
Нас так и не выпустили. Во дворе военкомата нас гоняли строевым шагом туда-сюда. Мы есть и пить хотели, в туалет не пускали. Заставляли на землю ложиться; одежда наша была перемазана грязью.
И у рядовых, и у офицеров. Дикость какая-то была! Офицеры просили: «Разрешите позвонить»; не разрешали. Мобильных телефонов тогда не было.
- У вас были документы, когда вы ушли в увольнение?
- Конечно. Красноармейская книжка и увольнительная.
- Раз документы есть, уже не враг!
- Да они нас задержали не как врагов, а только за то, что честь им не отдали, не поприветствовали их.
- Штабники, как их называют, и тогда лучше жили, чем те, кто был на фронте.
- Как тогда, так и сейчас. Отпустили нас только в семь вечера. Нам же надо было торопиться на смену в госпиталь! Пока с девочками добрались, было уже девять часов. Дина Лазаревна сердилась: «Где вы были?».
- Вот так вы повидались с мамой!
- Да, не пришлось тогда повидаться с мамой. Потом я ей позвонила и всё объяснила. Она сказала: «Да я знаю, доченька, что вас куда-то повели. Переживала».
КАК ДУСЯ СПАСЛА БУДУЩЕГО МУЖА
- Евдокия Ивановна, вы и в СЭГе 290 были донором?
- Все годы войны. У меня первая группа крови. Её всем вливали. Тонкостей тогда не знали: резус положительная или резус отрицательная. Некоторых раненых после вливания донорской крови трясло, как в лихорадке. Трясло и Павла Ивановича, моего будущего мужа.
Наш госпиталь тогда уже был под Вязьмой – в Пыжовском лесу. Помню, что после того, как у меня взяли кровь для какого-то раненого, прошло дней пять. Вдруг врач кричит мне: «Дуся, раненый поступил. Такой молоденький лейтенант». Раненый умирал, у него было тяжёлое ранение грудной клетки.
Я говорю врачу: «Доктор, я же только дала кровь, состав её ещё не восстановился». А врач сокрушается: «Ну и что! Жалко паренька, посмотри на него, умрёт».
- А нельзя было взять у кого-то из другого отделения? Госпиталь был большим.
- Нет, во всех отделениях были свои доноры, и они давали кровь только для тех, кто к ним поступал. В госпиталь привозили кровь и с донорских пунктов. Но в тот день не осталось никакого запаса.
Была весна, дороги размыло, машины не могли пробиться. К нам даже продовольствие не поступало. Питались сухарями.
Я пожалела паренька. Взяли у меня кровь, ему перелили. Его так трясло после этого! Было сомнение: выживет ли? Но он выжил.
На следующий день врач увидел, что раненый открыл глаза. Сказал ему: «Тебе повезло, парень, что смогли кровь для тебя найти».
Раненый спросил: «А кто дал для меня кровь?». «Да вот сестричка Дуся». «Можно её увидеть?».
Врач позвал меня: «Дуся, подойди». Я подошла к койке, спросила: «Как дела?». Он спрашивает: «Вы дали мне кровь?». «Я».
Посмотрел на меня и сказал: «Если жив останусь, из-под земли тебя достану».
Так я и познакомилась с Павлом Коноваловым.
ОДНАЖДЫ НА ТАНЦАХ
- Кем Павел Иванович был на фронте?
- Он воевал на Западном и 3-м Белорусском фронтах, в 31-й и 39-й армиях. Сначала в разведке. Пять раз был ранен. А в конце войны его назначили помощником начальника штаба дивизии.
- Из вашего госпиталя Павла Ивановича отправили в тыл?
- Да. Павлик всё время писал мне письма. А когда госпиталь был уже в Каунасе, он приехал. Это было ночью. Он спросил в отделении: «Где Дуся?», а ему ответили: «Она на танцах». Пришёл он туда, где были танцы, увидел, что я танцую с фельдшером.
Он был не один, а с товарищами, наверное, до этого они выпили. Вызвал Павел этого фельдшера с танцплощадки, и куда-то его увезли, трое суток где-то держали.
- Заревновал!
- Глупость, дурость… Выпивши были.
- Значит, фельдшера изолировал, а вас взял в плен?
- Нет! Он даже не подошёл ко мне. Уехал, не повидавшись. Потом мне кто-то сказал: «А здесь был Коновалов. Ты его видела?». «Не видела!».
- А потом как вы с ним встретились?
- Во время войны мы с ним больше не встречались. Потом он участвовал в Сталинградской битве, там его снова тяжело ранило. Его отправили лечиться в Иран, где был советский госпиталь. Затем снова был на фронте.
Так мы и растерялись с ним. Хотя были недалеко друг от друга. Он служил в 31-й армии, а наш госпиталь шёл за ней. Но мы не знали ничего друг о друге. Зато Павел всё время писал письма на мой домашний адрес в Москву и спрашивал: «Где Дуся?».
Потом его армию перебросили на Дальний Восток, и я там оказалась. Но это уже было после победы над Германией.
- Но хотя бы фотографиями вы обменялись?
- Да, есть у меня его военная фотография.
- На фото написано: «На долгую и вечную память Дусе Е. от Павла К. Дуся, вспомни, в свободную минуту, кто так крепко любит тебя. Павел. Пусть это мёртвое изображение заменит натуральный образ мой. 23.09.44 г. Литва, Отечественная война, 3-й Белорусский фронт».
Красивый парень! А что это за орден на гимнастёрке?
- Орден Красной Звезды. Павел Иванович за годы войны получил два Ордена Красной Звезды, два Ордена Отечественной войны I-й степени, медаль «За боевые заслуги» и многие другие награды.
Он был храбрым воином!
УСПЕЛА И С ФРАНЦУЗАМИ ПОТАНЦЕВАТЬ
- Евдокия Ивановна, мне рассказывали ваши подруги, что вы танцевали с французскими лётчиками из эскадрильи «Нормандия», потом – «Нормандия-Неман».
- Да, танцевала, - смеётся Евдокия Ивановна. – Это было уже в Каунасе. Французы заехали в госпиталь, кажется, по пути в Москву. Руководство госпиталя решило угостить их обедом.
В 1-ю хирургию пришёл Вильям Ефимович Гиллер и сказал начальнику отделения: «Подберите несколько самых красивых девушек. Они будут прислуживать за столом».
Получилось, что самые красивые: я, Тоня Артюхова, Надя Савельева, Клава Фролова, Зина Андреева. Обед готовили, конечно, повара. Нам выдали фартучки, и мы расставляли на столе тарелки, ложки-вилки, бокалы и прочее.
За столом с гостями мы не сидели.
Французы ели-пили, тостами обменивались с нашими врачами, которые были приглашены на этот обед. Играл оркестр. У нас был свой оркестр, которым руководил Марк Давыдович Нейт. Наша медсестра Наташа Карпенко тоже играла в оркестре.
- Понятно, раз есть музыка, то должны быть и танцы. И вот вас приглашает француз, и что?
- Я сняла фартук и пошла с ним танцевать.
- А что танцевали?
- Разные были танцы. Вальс, фокстрот… Помню, что оркестр играл вальс «На сопках Маньчжурии».
- «На сопках Маньчжурии»? А говорят, что нет предзнаменований. Для вас это был намёк откуда-то: будешь в Маньчжурии.
- Тогда я об этом не думала. Мы были молоды. Война – постоянный тяжёлый труд. И мы были рады хоть чуть-чуть отдохнуть. Правда, начальник госпиталя Гиллер был недоволен, что мы пошли танцевать с лётчиками. Но это было их желание нас пригласить, а с гостями не спорят.
- А вам французы понравились?
- Очень! Они были в лёгких кожаных тужурках, тонких белых сорочках, галстуках. Красивые ребята!
КАТАСТРОФА НА ЯБЛОЧНОМ ПЕРЕВАЛЕ
- Евдокия Ивановна, но ведь для вас война не окончилась в мае 1945 года?
- Как я уже рассказывала, группу медперсонала из нашего СЭГа 290 направили на Дальний Восток. И я в неё вошла. Война с Японией продолжалась недолго. Но было много погибших и раненых.
Я вывозила раненых из Манчжурии на нашу сторону. Там я уже работала с незнакомыми медсёстрами и врачами. С подружками пришлось расстаться. Катю Гаранову перевели в Читу, Мария Брюзгина попала на Камчатку.
После капитуляции Японии 2 сентября 1945 года -это было уже окончание второй мировой войны.
Я сопровождала с Дальнего Востока эшелон с демобилизованными. Это был товарный эшелон № 508, его называли «Пятьсот весёлый». В этом железнодорожном составе было сорок или пятьдесят вагонов.
А в каждом вагоне везде нары, помещалось примерно шестьдесят человек. Я сопровождала эшелон, как медсестра. Конечно, я была не одна, медработников было много. Но все незнакомые.
На Яблочном перевале поезд попал в аварию. Был декабрь 1945 года. Холод стоял страшный! Бойцы где-то достали печку - «буржуйку», трубу вывели наружу. Так обогревались.
Машинист часто останавливал поезд возле деревушек. Бегали туда солдаты и брали дрова. Как-то раз разожгли «буржуйку» докрасна. Вдруг топот по крыше вагона, и кто-то выдернул трубу печки. Наверное, в свой вагон понёс. Все кинулись заливать огонь, мог бы быть страшный пожар, потому что на нарах лежала солома.
Однажды ночью, не знаю, по какой причине, поднялся один железнодорожный рельс и на ходу расщепил три вагона. Крики, шум! Меня как ударило чем-то по голове! Наверное, нарами. И я сильно испугалась.
Выбежали из вагонов; холод, тьма, ничего не видно… Это и был Яблочный перевал. Где-то возле Урала.
- Погибшие были?
- И погибшие были, и раненые.
- Безумно их жалко! Пусть земля будет им пухом!
А что вы ели в дороге? Ехали ведь очень долго.
- От той еды у меня до сих пор желудок болит. А что нам давали? Сухари, селёдка и сухая колбаса. Воды для питья было мало. Когда поезд останавливался, все бежали с котелками к источникам. О том, какого качества воду пили, не думали.
Кроме холода и плохой еды, была ещё одна проблема. Как по естественной нужде ходить? Мужчинам было проще: открывали дверь вагона и из тамбура… А женщинам как быть?
Когда поезд останавливался, то все бежали, чтобы присесть «под кустик». Мужчины залезали под вагоны. А нам, женщинам, стыдно было рядом с ними присаживаться.
Как-то отбежала я подальше от поезда, в поле. Снегу по пояс, мороз. Пока брюки сняла, снег разгребла, присела… Ничего не получается, живот болит, плачу. И вдруг поезд поехал… Я штаны руками держу и бегу. И вижу, что не успею его догнать. А тут вдруг какой-то майор увидел меня и кричит: «Сиди, старшина! Он маневрирует».
На войне не раз случалось, как в пословице: и смех и грех.
Я демобилизовалась лишь в конце 1945 года. Когда вернулась домой, то у меня всё время было кровотечение из носа. И болела голова после того, как меня нарами ударило в вагоне при аварии на Яблочном перевале.
Все вокруг шептались: «Не жилец она, умрёт». Мама плакала. Но, как видите, я выжила.
ПАВЕЛ ОКАЗАЛСЯ НАСТОЙЧИВЫМ ЖЕНИХОМ
- А как вы всё же встретились с Павлом и поженились?
- Его часть после войны оставили на Дальнем Востоке. И я там была. А вот не встретились. Павел Иванович всё время писал мне в Москву. Когда я демобилизовалась и вернулась домой, мама дала мне пачку писем и сказала: «Какой-то Павлик шлёт и шлёт тебе письма».
Я раскрыла последнее письмо, а в нём такие строчки: «Напишите, где Дуся? Я в отпуске, нахожусь в вологодской деревне». Я послала ему телеграмму: «Павлик, я дома. Приезжай».
Он приехал 25 ноября 1946 года. На следующий день мы пошли в загс и расписались, а 28 ноября он уехал. Потом прислал за мной солдата и вызов. И я поехала к нему. С тех пор мы были вместе, прожили 57 лет.
«ВОТ НА КОЛЫМУ И ПОЕЗЖАЙТЕ!»
- А когда вы совсем возвратились в Москву?
- Это случилось не сразу. Когда мы вернулись в Москву, у нас уже было две дочери. А жилья не было. В восемнадцатиметровой комнате нас было десять человек: сестра Таня, её трое детей и муж, мама, я, Павлик и наши дети.
Это была коммунальная квартира, всего в ней жило сорок пять человек.
Меня прописали в Москве, а Павла – нет, потому что площади для него не хватало. Писали мы, куда только можно. Никакого результата. Поехала я на Ленинградский проспект, в милицию, где занимались пропиской.
Попала на приём к генералу. Он сидит, чай пьёт.
- Вас угостил?
- Что вы! Даже не предложил сесть. Говорит: «Ну, что вам?». «Я пришла за разрешением на прописку мужа». «А кто он?». Я показала все его военные документы.
- Кто он? Фронтовик, пять ранений!
- Генерал спрашивает: «А где вы до этого жили?».
- На Колыме, где муж служил после войны. А генерал мне: «Вот туда езжайте и живите там!». Я ему говорю: «Когда мы нужны были Отечеству, то нас нашли. А теперь вы куда нас отсылаете?».
А он крикнул: «Следующий!».
С тем я и ушла.
Потом я обратилась в райисполком. Председатель райисполкома сказал, что он даст разрешение на прописку, но только, когда военкомат выдаст бумагу, что он Павла Ивановича ставит на учёт. А в военкомате отвечали, что не могут поставить на учёт без прописки. Вот так нас долго футболили.
В конце концов, мужа прописали. Но жили мы в такой тесноте! Как-то все наши дети заболели корью. Пришёл педиатр, ужаснулся: «Боже мой, как же вы здесь живёте!».
Мама говорит: «Вот так и живём. Четыре фронтовика…». Потом нам дали комнату в трёхкомнатной коммунальной квартире.
Я поступила на работу в 35-ю поликлинику, и мне от райздрава дали трёхкомнатную квартиру, в которой мы с вами беседуем.
ЖЕНА ВОЕННОГО – ТА ЖЕ ДЕКАБРИСТКА
- Евдокия Ивановна, а где родились ваши дочери?
- Старшая на Колыме, а младшая – в Одессе.
- Значит, муж прислал за вами солдата и вы уехали. На Колыму?
- В тайгу! Сначала – в порт Ванино, а из порта Ванино через Татарский пролив и пролив Лаперуза, Охотское море мы добрались до Магадана. Там я заболела. С продуктами была большая проблема.
Давали нам паёк: рис и жир нерпы. А я не могла есть жир. И до того дошла, что у меня было полное истощение. И тогда мужа перевели в Одессу.
- Всё-таки, получше место. Овощи, фрукты, море.
- Нет, трудное было время и там. Прожили мы в Одессе года полтора, и мужа перевели в город Березняки, на Каме. А оттуда – в Чёрмоз, из Чёрмоза – в Пожву… И отсюда мужа демобилизовали. Это было в 1954 году.
- Павел Иванович – это был мужчина, который любил вас одной, но пламенной любовью. Так?
- Да, любил всю жизнь. Вот на Колыму привезут спирт, все брали вёдрами. Жизнь там была трудная, жили, как говорят, перебиваясь с хлеба на воду. Пили спирт. А он – нет. Выпивал чуть-чуть. Курил. Помню, я ему привезла пятьдесят пачек «Беломора». В тех краях трудно было с папиросами.
Мой Павлик был редкой доброты человек. Лучший муж! Однолюб. Никогда никого не ругал. Был спокойным человек, всегда с улыбкой. Я ездила в санатории, а он – нет. Как-то всё же уехал, потому что ранения давали о себе знать. Но вернулся через несколько дней. Соскучился.
- Где работал Павел Иванович в Москве?
- Он был помощником начальника вневедомственной охраны промышленных министерств на Калининском проспекте (теперь – Новый Арбат). Оттуда и на пенсию ушёл. Я выходила замуж за лейтенанта, а службу он закончил капитаном. Павел Иванович умер в 2004 году.
Из 31-й армии почти никого не осталось. Его друг, с кем он прослужил всю войну - полковник Алексей Ефремович Гордеев - умер 7 февраля 2013 года. Так и у меня оборвалась связь с этой армией.
В РЕКЕ КАМЕ С КОЗОЙ
- В нашей жизни с Павликом было много приключений, - говорит Евдокия Ивановна. - Я в Каме чуть не утонула.
- Евдокия Ивановна, вы не могли утонуть! После всех испытаний на фронте, вы обязательно должны были жить.
- Мы с мужем выиграли по лотереи тысячу рублей. Надо было что-то на них купить. Поехали мы в Чёрмоз, купеческий город. Туда раньше ссылали разный народ. Ходили мы, ходили. Приобрели большой радиоприёмник, девочкам накупили всего.
И тут Павлик говорит: «Давай козу купим». Стоит старушка с козой, предлагает: «Купите. Ребятишкам будет молочко». Купили мы эту козу, сели на пароход – «Тарас Шевченко», огромный, прямо великан. Плывём.
А Павел Иванович договорился с солдатом, что он нас встретит в определённом месте, где остановится пароход. Павел с рюкзаком, у меня тоже рюкзачок. А верёвку, которой была привязана коза, я намотала на руку.
Пароход остановился. Смотрим, нас встречает на лодке маленького роста солдат, и у него только одно весло. Пароход качается, и лодка мотается туда-сюда. Мы должны были с кормы парохода прыгнуть в лодку.
Павел первый прыгнул, стал вещи укладывать. Солдат кричит мне: «Прыгай!». Я прыгнула, а лодка-то качается…
- А коза?
- Коза со мной, я держу верёвку. И я вместе с козой прыгнула, но мимо лодки. На пароходе увидели, стали кричать: «Женщина тонет». А коза-то испугалась, глаза вытаращила, ногами меня бьёт.
Она тонет и я с ней. Я за корму парохода хочу уцепиться, а поверхность совершенно гладкая, удержаться не могу. Потом у меня все ногти были красно-синие. Павел втащил меня в лодку. Я вся мокрая.
- А козу спасли?
- И козу. Она же была привязана к моей руке. Павел спрашивает у солдата: « А где же вёсла?». « Только одно весло». Кое-как доплыли. А потом надо было долго идти по тайге до нашей части. Я в мокрой одежде. Простыла.
- Жена военного, как декабристка. Куда муж – туда и жена. И всё поровну делят.
- Евдокия Ивановна, а в Москве вы работали только в 35-й поликлинике?
- Нет. Ещё до замужества я служила корректором в научно-исследовательском институте угольной промышленности, проверяла рукописи. А потом, кроме поликлиники, почти двадцать лет работала медицинской сестрой в противотуберкулёзном диспансере № 14 Гагаринского района Москвы. Оттуда ушла на пенсию.
- Как разрослась ваша семья?
- У наших с Павликом дочерей по одному сыну. У Гали – Александр, а у Тани – Павел. То есть у меня два внука и две правнучки – Даша и Маруся. Живу я сейчас со старшей дочерью Галей.
Мы рассматривали фотографии. Военного и гражданского времени.
Евдокия Ивановна показывает на фото и рассказывает:
- Это Катя Гаранова, Мария Брюзгина, моя сестра … А вот фельдшер, с которым я танцевала в Каунасе и которого потом Павлик с друзьями «арестовал» на три дня. Он, конечно, не забыл, как поплатился за то, что танцевал со мной.
И, прежде чем, спустя годы, пригласить меня танцевать на одной из встреч ветеранов нашего госпиталя, спросил разрешения у мужа. Павел Иванович смеялся.
Он не танцевал. Родился и жил в глухой вологодской деревне. В семье были ещё дети - мал-мала меньше. Он за ними ухаживал, помогал матери растить. Ему не до танцев было. Перед самой войной его призвали в армию, так он оттуда и ушёл на фронт.
В послужном списке Евдокии Ивановны Коноваловой такие записи:
Московская битва, Смоленская, Белорусская, Вильнюсская, Каунасская, Восточно-Прусская, Кёнигсбергская операции. Старшина медицинской службы.
Награды: Орден Отечественной войны 2-й степени, медали – «За боевые заслуги», «За оборону Москвы», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», «За победу над Японией», «За освобождение Белоруссии», «Ветеран Забайкальского фронта», «Ветеран труда» и многие юбилейные медали.
Я задаю самый главный вопрос:
- Жалеете ли вы или не жалеете, Евдокия Ивановна, что самые молодые свои годы провели на фронте? Вы подвергались опасности: могли получить тяжёлое ранение и стать инвалидом; могли погибнуть. В общем, вы имели полное право остаться в Москве и работать.
Горячее возражение:
- Нет, я ни о чём не жалею. Это лучшие мои годы.
ИСПЫТАНИЯ ДРУГОГО РОДА
Если кто-то думает, что фронтовиков после Победы в их родных краях встречали с распростёртыми объятиями, то вы глубоко ошибаетесь. Большинству (конечно, не всем, но многим), как и Евдокии Ивановне, пришлось оббивать пороги разных «контор», чтобы выпросить прописку, жильё.
Многим попадались генералы, «через губу» разговаривающие с бывшими фронтовиками (вспомните рассказ Евдокии Ивановне: генерал пил чай и даже не пригласил её – женщину - сесть). Женщинам, бывшим на фронте, могли бросить фразу: «Мы знаем, чем вы там занимались!».
Они знают! По себе судили. К сожалению, и ныне не перевелись равнодушные «генералы» разных мастей.
Расскажу, с чем столкнулась незадолго до нашей встречи Евдокия Ивановна.
У неё уже давно проблемы с сердцем. А в ночь на 27 мая 2010 года пульс упал до 35-40 ударов, сердце отказывалось работать. Дочь два раза вызывала «Скорую помощь». Состояние ухудшалось, но госпитализацию не предлагали.
С третьей «Скорой» приехал, как рассказала Евдокия Ивановна, врач - лохматый, седой, с бородой, как у Черномора. Посмотрел, послушал и строго сказал: «Лежать!».
Только этот «лохматый» доктор разобрался, что к чему. Больную посадили в кресло и унесли в машину, а потом отвезли в 4-ю городскую больницу.
Там после осмотра и прочего необходимого, что требуется для уточнения диагноза, решили, что ей надо поставить кардиостимулятор. Не новшество давно в медицине.
Через три дня Евдокия Ивановна оказалась на операционном столе. В операционной находились только больная и врач. Операция шла под местным наркозом.
И тут началось.
- Сосудики тоненькие… Мать - перемать (настоящую брань здесь повторить нельзя), б---ть! Старая ты уже! Захотела быть молодой? Зачем операция? Б---ть! Если железяку вам, старым, поставят, это хорошо, что ли? Хотите – сделаю.
Что-то у врача не получалось. Скорее, в тонкие кровеносные сосуды никак не монтировался кардиостимулятор. Хирург бил рукой по грудной клетке пациентки, ругался. Вернулась домой Евдокия Ивановна с синяками на грудной клетке.
- Вот сейчас умрёшь! – ругался врач. – Что хотела – то и получила.
- Ну и умру! – отвечала находящая в полном сознании больная. – Повезёте меня в мертвецкую.
Операция шла минут сорок. Особенно возмущал хирурга возраст пациентки: зачем старой кардиостимулятор? И всем своим больным он говорил «ты».
Не выдержала Евдокия Ивановна:
- Вы думаете, что я всегда была такой? Я – медицинская сестра, была на фронте, с военным госпиталем прошла всю войну. Я ассистировала Николаю Ниловичу Бурденко во время операции.
Назову ещё раз больницу – 4-я городская. Хирурга звали Максимом Юрьевичем. Что-то до него дошло; после операции он извинился и сам отвёз Евдокию Ивановну в отделение, где надо было проверить положение кардиостимулятора.
Но изменится ли в лучшую сторону этот «эмоциональный», как его называют коллеги, доктор, трудно сказать.
Я спросила Евдокию Ивановну: ругались ли врачи и другой персонал СЭГа 290 в операционных, палатах.
- Вы знаете, что Бурденко был главным хирургом Красной Армии во время войны. Иногда он и в нашем госпитале делал операции. Мог рассердиться, но не ругался.
Я, конечно, не ассистировала Н.Н.Бурденко. Сказала, чтоб хоть как-то приструнить Максима Юрьевича.
Если бы он оказался в нашем госпитале, то его быстро бы привели в чувство. Дисциплина у нас была строгая. Когда допускалась какая-нибудь ошибка или грубость по отношению к раненому или персоналу, то начальник госпиталя Вильям Гиллер, комиссар Георгий Савинов, партийная и комсомольская организации так прорабатывали виновного, что он больше не нарушал воинский устав.
- Уезжая из больницы или в то время, когда находились там, дарили ли вы что-то врачам, санитаркам?
- Никому ничего не даю, - ответила Евдокия Ивановна. - Ни в госпитале ветеранов войны, если приходилось туда попадать, ни в этой больнице. Не даю ни деньги, ни коньяк…
Не умею. Я никогда ничего от своих раненых и больных не брала.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Евдокия Ивановна умерла 10 августа 2014 года. Последние месяцы она чувствовала себя плохо и хотела лечь в госпиталь для ветеранов войны. Может, кому-то кажется, что медицинская служба в России как-то по-иному, более внимательно, относится к фронтовикам, чем к другим гражданам? На самом деле, это не так.
На словах - да, а на деле - нет.
Не знаю, кому в голову пришла «гениальная» мысль – объединять поликлиники в своеобразные медицинские концерны. Парадокс: магазины открывают «в шаговой доступности», а поликлиники от населения удаляют.
Ещё один парадокс: вас не возьмут в больницу без свежих анализов крови и прочего, данных о состоянии сердца, лёгких … Человек поступает в больницу и ему сразу же делают такое же обследование. Где логика?
Чтобы сделать ЭКГ, Евдокии Ивановне пришлось вызвать такси и ехать в какой-то дальний центр. Потом начались проблемы с анализами. Врачи разбежались в отпуск. Евдокия Ивановна могла бы лечь в госпиталь ещё в мае, но не получилось именно из-за того, что не были готовы медицинские документы.
Чтобы ей сделали анализ крови, мне пришлось звонить заместителю главного врача поликлиники и напомнить, что речь идёт о ветеране войны.
Стыд и позор!
Увы, на этом огорчения Евдокии Ивановны не закончились. Когда, наконец-то, все документы были готовы, дочь Евдокии Ивановны отвезла их в госпиталь № 3 для ветеранов войны (Москва). Была назначена дата поступления и час, когда за больной придёт из госпиталя машина.
Прошёл назначенный час, машины не было. Ещё час … Евдокия Ивановна позвонила в госпиталь. И там ей какая-то дама сказала примерно такое:
- Ждите. Если вы не довольны, то жалуйтесь в муниципалитет.
Не прикрытое хамство! По-другому сказать нельзя. Такой персонал не должен работать в госпиталях для ветеранов войны. Те, кто был на фронтах Великой Отечественной войны 1941-1945 годов и участвовал в других войнах – это особые пациенты: измотанные физически, израненные, контуженные, с хроническими заболеваниями. А ещё надо учитывать пережитые ими стрессы, страх за жизнь. Человеческий организм ничего не забывает.
А за хамство персонала отвечает начальник госпиталя.
Евдокия Ивановна в госпитале была недолго. Вот там врачи, как она рассказывала дочери, относились к ней внимательно.
По всей видимости, было уже поздно спасать женщину, которая во время войны спасла своей кровью и самоотверженным уходом многих советских воинов.
Евдокия Ивановна умерла во сне.