Блистало утреннее солнце, небесная синева распахнула объятия.
За спиной - древний Руан.
Автострада была свободна, как взлетная полоса.
Гражданин в годах и с однодневной щетиной, ибо в гостинице не побрился, вдавил педаль акселератора, включил круиз-контроль и начал:
«С этим городом у меня связана любовная история. Однажды на предприятии, где я осваивал премудрости французской бизнес-модели, а по большей части бездельничал, слоняясь между цехом по вытягиванию пластмассовых трубок и анфиладой административных кабинетов, появилась стройная девушка, племянница директора.
Ей где-то надо было проходить стажировку после второго курса Руанского университета, а известно, как во Франции это непросто, вот она и приехала за двести километров на Север – устроиться по знакомству к дяде. Сидела она возле бухгалтера, выслушивала его наставления, а я над ней без лишней дерзости посмеивался.
Такой неформальный, но решительный подход быстро растопил лед первоначального отчуждения, и буквально через пару дней она пригласила меня к себе в Руан, куда уезжала на выходные на своем стареньком «Рено-5».
Оговорюсь по ходу, что не хотел бы выстраивать свое описание в стиле новелл Мопассана, но уж, как получается…
* * *
Звали ее Изабель, не самое красивое имя, поэтому постараюсь не называть так ее далее. Привязанность к коричневым тонам в одежде также в моих глазах была не лучшим выбором цветовой гаммы, а несколько белых (седых?) волосков в смоляной жесткой копне, несмотря на юный возраст, вызывали ассоциации с черно-бурой лисицей. Кстати, может из-за этих несчастных волосков она и курила – шпионские «Benson & Hedges».
К счастью для девушки, а может, и для меня, у нее помимо зовущих форм был бархатистый тембр голоса, самоирония в речи, игривый изгиб губ и озорной взгляд при очевидной невинности.
Итак, в пятницу после работы мы выехали в город Корнеля и «пламенеющей готики», известный также как последнее пристанище Жанны д’Арк. Спутница довольно умело справлялась с вождением автомобиля, купленного d’occasion на кредит от собственного папаши. С моим в ту пору слабоватым французским, мне не было необходимости выдумывать сюжеты для разговора, потому что Чернобурочка всю дорогу увлеченно рассказывала, какие у нее бестолковые братья.
Долговязая, похожая на стоящий лук-порей, башня городского собора уже излучала таинственный свет, когда в сумерках мы, наконец, достигли цели.
Естественно, меня одолевали недвусмысленные фантазии относительно продолжения нашего уик-энда, но его программа была составлена заранее и не мной. Все домочадцы, а это были три мосластых брата и толстый бонвиван отец, встретили девушку радостными возгласами и тепло отнесясь ко мне, тотчас повели обоих в гостиную.
Угощали в атмосфере праздничного застолья культовой «фондю» - чрезвычайно питательным блюдом, главной прелестью которого была необходимость самообслуживания. Я участвовал в увлекательной игре натыкания хлеба на хищный двузубец и последующего макания в общий чан разведенного вином жидкого сыра потольку-поскольку, ибо мучивший меня прогноз дальнейших событий в тот момент никак не удавался.
Да, стажерочка нашей бухгалтерии была хороша и мила в тот вечер. Но, как я сам уже вижу, рассказ получается не столько про девушку, сколько про меня. Что поделать, собственные переживания, вызванные отсутствием должного любовного опыта, интересовали меня больше всего!
Трапеза, где мне в течение нескольких часов приходилось блистать непосредственностью интеллигентного Маугли перед любознательными варварами Нормандии, завершилась распитием кальвадоса. К этому часу я достаточно устал, и мысли о бурной страстной ночи постепенно заслонялись другими – о сладкой дреме.
Но я так понравился отцу моей Жозефины, ибо звали его Жозефом, что был благодушно взят им под локоть и отведен на веранду. Здесь мне весьма занимательным образом было рассказано про деревянную постройку, которой являлся сей двухэтажный дом - творение рук шведских железнодорожников и чудо теплоизоляции, ибо простенки были плотно засыпаны толстым слоем отборных опилок. Подумав о том, что термиты не дремлют, я все-таки выразил свое восхищение, и мы принялись беседовать о жизни и звездах.
Было бы лучше это делать в обществе моей намечающейся возлюбленной, но она, как назло, была занята по хозяйству.
Опять ловлю себя на игривости стиля, хотя на самом деле все протекало в высокой степени гармонии человеческих душ…
* * *
Но вот, остатки алкогольного зелья надежно спрятаны в дубовый шкафчик, и я узнаю, что Жозефина будет спать в своей спальне на втором этаже, а мне отведено место в комнатке по соседству - бок о бок с ее младшим братом, хоть и на отдельной кровати.
Отмечу, что младший в совокупности с плечистыми и толсторукими старшими, предки которых, вероятно, месили саксов при Гастингсе, представлял собой грозное и, скорее всего, непреодолимое препятствие для моих планов завоевания молодой руанки.
Так или иначе, приняв душ и разоблачившись, я стал как мог дожидаться, прислушиваясь к нежному девичьему и грубым мужским голосам из расположенной ниже гостиной. А они раздавались долго. Мысль о том, что я, когда все угомонятся, осмелюсь проникнуть в комнату девушки, стала беспокоить меня.
Как можно, под чужим отчим кровом и под (повторюсь) покровом ночи цинично покуситься на честь самого любимого и бережно хранимого существа в этом патриархальном мирке, отплатив тем самым черной неблагодарностью за оказанное гостеприимство?! Нет, я не пойду на это. К тому же, не зря меня оставили под присмотром одного из братьев, дав вежливо понять…
Конечно, юная озорная особа влекла меня, необстрелянного в любовных баталиях 24-летнего самца, но я не был уверен в ее чувствах. И сам факт приглашения меня в ее дом отнюдь не означал, не так ли, что она будет ждать меня в своей постели с распростертыми объятиями.
А если нет? Ситуация может выйти неловкая и, мало того, что я рассержу ее братьев, так еще приведу в полное недоумение девушку, которая из дружеских чувств и слегка разыгравшихся гормонов пригласила меня посетить родовое гнездо.
Лучше подождать ее сигнала. И я вновь стал вслушиваться в голоса и звуки, доносящиеся из-под деревянных досок настила. Они звучали то вразнобой, то монотонно, иногда прерывались дружным хохотом, но никакого интереса к моей персоне не выражали.
Зачем я тащился за двести километров, как не за любовью? Ждал приключения, и вот – тупик. Надо было что-то делать, но в моем положении какие-то активные шаги были совершенно невозможны. Оставалось рассчитывать на Госпожу-Удачу и гениальную изобретательность Изабель-Жозефины.
Придя к такой констатации, я заснул.
* * *
…Утро, как нарочно – серое, обрушило все мои надежды. Во-первых, я проснулся один. Это было терпимо. Но за этим последовало нудное ожидание завтрака, который выглядел до неприличия буднично, поскольку интерес ко мне со стороны хозяев странным образом трансформировался в отношение к предмету домашней обстановки.
Сама Жозефина к принятию пищи спустилась под самый занавес и ограничилась чашкой кофе, которую потребовала недовольным тоном. Меня она вообще игнорировала.
Я не понимал, в чем дело?! Все мои вопросы и попытки пошутить, обращенные к ней, оставались без ответа. Несколько раз сходив на приступ твердыни и встретив холодный отпор, я был обескуражен. Более того, огорчен. Что было сделано не так? В моих осторожных поступках не было ошибок.
Но кто же расстроил девушку?! Я апеллировал к отцу, тот пожал плечами.
Более тоскливой субботы я во Франции еще не проводил. Одним словом, планы Жозефины поменялись, и вместо того, чтобы уехать в воскресенье, мы оставили Руан в тот же вечер. Однако, перед отправлением, надо отдать должное ее батюшке, он свозил меня к друзьям, где мы снова выпили домашнего кальвадосу.
По дороге на Север обменивались односложными фразами. Любви больше не было – это бросалось в глаза. И вызывало терзания в моей душе до такой степени, что мне хотелось выпрыгнуть из машины и пойти пешком.
Она довезла меня до дверей моей квартирки, которую я снимал в мансарде над гаражом приятеля ее дяди-директора, и мы расстались.
Следующая неделя на предприятии прошла грустно, я страдал. На уик-энд Жозефина, которая вообще не разговаривала со мной, уехала одна. Я боялся, что навсегда. Сердце разрывалось.
В понедельник, ближе к обеду, я заглянул в отсек бухгалтера, где она меланхолично постукивала авторучкой по зубам, и со словами: «Я люблю тебя!», вышел. Таким образом, в нашем едва начавшемся романе была поставлена жирная точка. Тем лучше.
* * *
Баночка с чечевицей и консервированными сосисками на обед. Короткий сон – и я вернулся в цех к своим полистирольным трубочкам, вечно заедающим индустриальным ножам и курганам картонных коробок.
Ближе к четырем, когда механик–алжирец с молитвенным ковриком под мышкой отправился в раздевалку на намаз, а я присел возле железного лотка, над которым змеилась прозрачная продукция нашей компании, моего плеча мягко, но без слов коснулась женская рука.
Это была Чернобурка. Она таинственно улыбнулась и тут же вновь скрылась в административных покоях, оставив меня в полной растерянности.
Однако, я быстро взял себя руки и начал соображать. Значит, однозначно порванные отношения вдруг восстанавливаются? Неужели? Я был рад, так как тихо умирал от скуки и ощущения разбитых чувств.
Как ни в чем ни бывало, я зашел к ней в конце рабочего дня и, улучив момент – рядом никого не было – подошел сзади и целомудренно поцеловал в волосы. Но этого было мало, требовалось продолжение. Но что я мог предложить? Сводить в ресторан, ухлопав все сбережения?
Решил пойти ва-банк:
- Давай увидимся сегодня вечером.
Звучало конкретно, но на самом деле в голове был полный туман. «Увидимся», - могло означать бесперспективную прогулку по городу. Либо мой приход в гости к ее дяде, у которого она столовалась и ночевала - столь же безнадежный вариант, потому что подразумевавший общение в строгих семейных рамках. Других не было.
- Хорошо.
- Где? – осмелев, спросил я.
- Я приду к тебе, - произнесла она скороговоркой.
Мне стало жарко…
На ужин я купил курицу-гриль и кока-колу. Помню, даже не стал брать вина. Придет или нет, и что будет?
В сумерки в точно назначенный час с сырой от моросящего дождя улицы позвонили. Это была Жозефина.
* * *
Я попытался поцеловать ее у подножия крутой лестницы, ведущей в мои скромные аппартаменты. Она отстранилась. Мы молча поднялись. Потом была съеденная с аппетитом курица. Я включил телевизор и для удобства просмотра предложил ей переместиться на надувной матрас у стенки, заменявший мне диван.
Дожидаться окончания передачи было бессмысленно, ибо затем все стало бы развиваться по будничному сценарию. Поэтому я приступил к каким-то действиям. Она ответила взаимностью. На этом резиновом ложе Жозефина и подарила мне то, что, по утверждению некоторых феминисток, является не главным из благ, которыми женщина может осыпать мужчину.
Она ушла в ночь с довольным видом. Я тоже лег спать окрыленный, отчасти еще потому, что моя раскладушка не выдержала бы двоих, а матрас постоянно сдувался.
Перед уходом я высказал предположение о браке.
Хэппи-энд? Отнюдь.
Наутро она повезла меня на работу на своем «Рено». Обратно тоже. Перед этим заехали на заправку, и она благосклонно восприняла тот факт, что я взял на себя половину расходов на бензин.
Но на мое предложение отправиться в кино ответила отказом, сославшись на семейный ужин в узком кругу. Я великодушно согласился подождать сутки.
Но во вторник она была с покрасневшими от слез глазами. Отгородилась от меня стеной молчания. Когда мои пластмассовые японские часы указали на окончание рабочего дня, я заглянул в ее офис. Но ее уже след простыл.
Дядя-директор с вечно желчным видом старого астматика, с показной небрежностью ответствовал: «Уехала домой». - «Почему?» - «Какие-то экзамены». – «Когда вернется?» - «Не знаю». Ох уж, эти французские нравы, а в особенности, лицемерие! Но мне оставалось только поверить.
Одержимый идеей прояснить ситуацию, я купил билет на субботний поезд. Сунул в карман заначку, тонкая пачка банкнот прибавляла уверенности в чужой стране. От руанского вокзала каким-то чудом добрался на рейсовом автобусе в район, где стояли домики «шведских железнодорожников».
В окнах горел свет. На пороге встретил кокосообразный Жозеф.
- Ее нет дома, – его широкая улыбка уже не казалась искренней. – Ушла в гости к тетке.
- Мне нужно с ней поговорить, - настаивал я.
Из дома вышел нормандец – его ровесник. Из-за двери напряженно зыркнул один из братьев.
Папаша и его друг принялись пространно и приветливо, как в разговоре с чокнутым, рассуждать о том, что женщины легкомысленны. Посоветовали поспешить назад к поезду, чтобы не тратиться на гостиницу. Девушки-то все равно нет дома.
- У нас с ней отношения, - сорвалось у меня.
- О, разве можно доверять девушкам, сегодня у них одно на уме, завтра другое, - Жозеф покачал головой.
Тут у меня начались комплексы. Кто я, простой стажер со SMIC-оподобной стипендией, да еще иностранец?! Предприятие хоть и держится наплаву, но явно не питомник для миллионеров.
Но я молод, у меня есть будущее!
- Сейчас время тяжелое, на одних чувствах не проживешь, - соскальзывает с его губ. – Нужны деньги.
И мои собеседники закивали в унисон.
- У меня они есть, - бросил я с вызывом, вспоминая о полутора тысячах франков за пазухой.
Приятели всхохотнули.
- Хотелось бы мне сказать такое о себе, - заметил с фальшью в голосе тот, с кем мы намедни пили кальвадос почти на брудершафт.
В общем, сцена из мещанской жизни а-ля Островский.
Я ушел bredouille.
В конце улицы темнела будка «Франс-Телеком». Подождал полчаса. Наскреб мелочь, набрал жилье Чернобурки. К телефону, как ни странно, ее все-таки позвали. В голосе слезы.
Сбивчивый разговор.
Она навзрыд: «Тоже очень хочу тебя видеть. Но это не-воз-мож-но».
Все предельно ясно. Я решительно бросил трубку, побрел через город. Купил пачку ее любимых «Benson & Hedges». Вышел к Сене, слева белый, величественный и безучастный, памятник Корнелю в кресле, прямо - одноименный мост.
Закурил – впервые в жизни – и двинулся через реку. Ноги гудели, оперся на каменные перила. Огоньки фонарей на набережной красиво отражались в подернутой рябью черной воде. Бросил в пучину монетку. Захотелось когда-нибудь вернуться.
И пошел искать номер в отеле.
* * *
Следующий месяц, нет – две недели – чуть окончательно не разрушили мою психику. Словно незаживающая рана на сердце. Или само оно расколото на куски. Душа сломалась, как ветка.
Потом, хоть я не верил, что такое возможно, боль притупилась. Спасибо рутине.
Жозефина больше не приезжала.
Кончилась и моя стажировка. Спустя год, не помню уж какими путями, до меня донеслось, что Чернобурка начала frequenter un batelier, то есть, встречаться с каким-то лодочником. Мне тут же вспомнилась ночная Сена.
Даже сломанная ветка заживает, если ее правильно подвязать. Так и моя душа.
Кажется, они даже поженились. Не думаю, что она счастлива. А впрочем, постоянного счастья не существует в природе... Есть только его мгновения...»
* * *
Мимо проскочило синее панно с белыми буквами: «Paris 90».
Мужчина умолк, бросив взгляд с грустинкой в стиле «танго» на по-кошачьи устроившуюся справа пассажирку приятной наружности.
Произвела ли история на нее впечатление, сказать было трудно.
Во всяком случае, она загадочно улыбалась.
«Лукавая», - подумал он, залюбовавшись ею. И вдруг с досадой спохватился:
"Куртку забыл в гостинице!"
И с досадой додумал:
- А она, с..., не напомнила!"
* * *