АНТИЛОПА САЙГА И ПРОЧЕЕ
Геологическая публика создается из людей, сохранивших каким-то образом в себе потребность в общении с Природой. Иначе, с какой бы стати человек обрекал себя на радостные муки естественного дискомфорта вдали от удобств цивилизации.
Но Боже! Как сладостен этот дискомфорт. В нем ты ощущаешь себя не придатком к расслабляющей паутине бесчисленных способов отлынивать от жизни, а в слиянии и противоборстве изначальной среде обитания – созидателем жизни. Даже если соприкасаешься с крайним способом жизнетворчества – убийством живых существ для их съедения.
Имею ввиду разные виды добычи пищи: сбор плодов и злаков, грибов, охота на дичь.
Цивилизованный человек отгорожен от этих действ целой системой условностей и приемов, но все равно поддерживает свое существование за счет братьев и сестер своих меньших. Как правило, он не хочет смущать себя размышлением на эту тему – она травмирует его нежную психику, отгороженную от правды ложью.
Одним из крайних проявлений таких случаев является вегетарианство – человек якобы ушел от убийства и пожирания себе подобных (ведь генетические коды человека и даже какого-нибудь тритона одинаковы более чем на 90%) живых существ, ограничившись лишь растительными братьями и сестрами. Но задумывался ли он над тем, почему растения – можно, а животных – нельзя. Ведь и те, и другие – жизнь! И кто знает, которые из них священнее. Все это как-то очень уж близко к обыкновенному ханжеству или недомыслию.
Прости меня, наш великий вегетарианец и путаник, Лев Николаевич! Но ведь Господь Бог поместил в центр Едема не животного, а деревья - Древо Жизни и Древо Познания добра и зла.
Зайчики, рыбки, цыплятки, поросятки – все это не только герои наших милых душещипательных сказок для детей, но, прежде всего, это наша еда. И ее добывание в условиях первобытной и современной охоты при жизненной необходимости ничуть не хуже и не оскорбительнее для нормальной психики, чем совершеннейшие инкубаторы, скотобойни, свино- и птицефермы, мясокомбинаты, крупный и мелкий рогатый и безрогий скот, откармливаемый для убоя, и трогательные при нем пастухи и пастушки. Равно как и пшеничные и гречишные поля, вишневые и яблочные сады, приусадебные огороды и другие растительные комбинаты на потребу нашим с вами желудкам.
И еще я бы прибавил сюда культуру цветоводства. Оно хоть и не служит удовлетворению физического голода, но утоляет духовный путем абсолютно безжалостного срезания, то есть обезглавливания живого существа, и создания из чудных, но, увы! бестелесных голов букетов и икебан для юбиляров, эстетов и милых дам. Не правда ли, кошмарный ракурс!
Эти рассуждения потребовались мне, чтобы хоть как-то смягчить впечатление от одной из ярчайших сторон ставропольской жизни нашего героя. После окончания аспирантуры он бросил якорь в г. Ставрополе, где открылась к тому времени подходящая для молодого кандидата наук контора для изучения геологии и гидрогеологии Кавказа. Параллельно с этим полезным для общества занятием он не упускал случая предаться своей «пагубной» охотничьей страсти.
Сравнительно с московским аспирантским периодом, когда место охоты определялось только местом полевых работ, здесь к нему присоединилось еще и место камеральных работ и внеполевой жизни – степи Предкавказья. Главным объектом охоты стали зайцы-русаки, буквально «наводнявшие» их. Способ охоты по необходимости стал преимущественно самым варварским – ночью из-под фар автомобиля сначала из-за дефицита дневного времени, потом из-за пристрастья, так как само это занятие было невероятно увлекательным, азартным и красочным, а есть свежее и почти бесплатное мясо по-прежнему хотелось.
Специально на эту охоту выезжали сравнительно редко, обычно она осуществлялась по пути на полевые работы в горы или обратно. Такие поездки совершались довольно часто не только летом, но и зимой. Как правило, удовлетворялись одним – двумя зайцами, попадавшимися прямо на дороге и не желавшими ее покинуть при бегстве от машины в свете фар. Иногда, впрочем, сворачивали за изменившим этому правилу бегуном на окрестные поля или рыскали по ним в поисках добычи, ловя фарами вспыхивающие зеленым светом глаза зверьков, когда дорога была пустынной.
Конечно, такая охота при всей ее азартности была все же нечестной: уж больно неравные условия и возможности были у ее участников, людей и зверей. Фактически охотники и добыча обращались в палачей и жертвы. Сильная сторона, разумеется, сознавала это, но…И все же подобная забава была частью жизни нашего героя и, увы, не единственной.
Самое дикое, восторженное и опьяняющее впечатление дарили редкие случаи охоты на сайгаков в степях и полупустынях Прикаспия и на «Черных землях» Ставрополья. Это было фантастическое, просто невероятное действо! Сайгаков тогда в этих местах водилось несметное множество, наверное, существенно более 100 тысяч голов.
Вторая половина пятидесятых годов прошлого столетия в СССР (Казахстан, северный и северо-западный Прикаспий) отмечается невероятным взрывом их поголовья – около двух миллионов. Так что не исключено, что на самом деле в Ставрополье временами их насчитывалось сотни тысяч. Это очень подвижные животные, меняющие ареал своего обитания с поражающей скоростью.
Например, в 1959 году или около того зимой они внезапно появились даже вне сферы своего существования - на автомобильной трассе Ростов - Минеральные Воды в количестве, не поддающемся счету – тьмы и тьмы. Проезжая в этот момент на отрезке от Невинномысской до Минвод и, как всегда, имея при себе оружие, Юрий подстрелил одного приглянувшегося, и по приезде в Пятигорск отметил это необычное событие банкетом с сослуживцами и сайгачатиной.
Впрочем, далеко не лучшим из известных ему яств.
Но главные события охоты на сайгаков развертывались осенью на Черных землях, и не попутно с другими делами, а специальными экспедициями, подготовленными и организованными надежным коллективом сослуживцев-охотников: знатоком Черноземелья и главой экспедиции Иваном Цвиркуном, Василием Кувшиновым в качестве водителя и стрелками Анатолием Гончаровым, Евгением Казинцевым и Юрием Масуренковым.
Эта группа обычно и составляла основной костяк охотничьих вояжей. Совершались они тоже только ночью – днем к сайгаку близко не подойти – очень чуткое и опасливое животное. Видит за километры и уходит от греха подальше. А ночью они словно дурели. Сбивались в огромные плотные стада и коротали ее обычно посередине гигантских блюдцеобразных понижений, неких подобий такыров.
Едешь, едешь по степи, свет фар выдергивает из гладкой поверхности земли щетину сухой травы, местами густеющей, местами редеющей до обширных проплешин. Всюду, куда не повернешь свет фар, одно и то же: сверху и вокруг непроглядная чернота неба и окрестностей, снизу в яркой полосе света серебряная слегка ощетиненная гладь лысоватой земли с иногда попадающимися пучками полыни.
Все совершенно одинаковое, и кажется, что ты не прочесываешь многокилометровые просторы степи, а вертишься на одном месте. И приходит мысль: как же Василий (шофер) и Иван Степанович (их командор!) ориентируются здесь, чем руководствуются они при выборе пути.
Иногда едва проглянет еле видный след автомобиля, неведомо когда и зачем проехавшего этим же или каким-то иным путем. А то мелькнет более наезженная колея, по которой, казалось, и следовало бы отправиться дальше. Но нет, водитель и ведущий выбирают бездорожье в загадочном для остальных участников поиска направлении.
И снова – странный мир, состоящий из неподвижной окружающей черноты и яркой, безумно мчащейся в одном и том же направлении – из тьмы под колеса - фантастической реальности вечной земли.
Ломкая хрустящая трава, изломанные трещины в глинистом грунте, холмики пыли у норок тушканчиков и других подземных жителей, ослепительная кость то ли сайгака, то ли верблюда, то ли лошади, да иногда вдали, на границе мрака и света, светящийся глаз корсака, степной лисицы. Но охотникам не до него. Они терпеливо ждут своего часа, главного события ночи.
Тент на ГАЗике снят, переднее стекло откинуто на капот, стволы подняты кверху, все сосредоточенно смотрят вперед. Слегка волнистая земля то задирает, то опускает столб света от фар, поэтому они видят то его бесконечный провал во тьму ночи, то резко расширяющийся световой конус на земле.
Это колеблющаяся вверх-вниз картина светотьмы сначала возбуждает, потом утомляет своим однообразием и гипнотическим колыханием. Но, в конце концов, наступает момент, когда свет падает вниз и вместо того, чтобы проявить уже надоевшую картину мчащейся под колеса автомобиля земли, заставляет светиться тысячи огоньков на дне гигантского такыра.
Они, как огни огромного ночного города, сияют великолепной россыпью. Это сайгаки. Они еще далеко, и их самих не видно – только светящиеся глаза. Но иллюзию ночного города никак не удается преодолеть, пока вся эта россыпь внезапно не придет в движение и не начнет течь океанскими реками влево, вправо и вдаль.
Мотор дико взревает, и машина бросается вдогонку. Ветер свирепо теребит ресницы и веки, срывает с глаз слезы, врывается в легкие через распахнутые и что-то орущие рты.
Господи, как упоительна эта погоня! Вот впереди показываются первые несущиеся от них антилопы. Они ближе, ближе, их становится все больше и больше, охотники оказываются в середине стада. И раздаются выстрелы. И твои, и оглушающие тебя возле самого уха выстрелы других.
И брызжет из стволов огонь и картечь, и первые жертвы падают, нелепо болтая белыми ногами в воздухе. А они все несутся и несутся сквозь редеющее стадо, и все палят и палят налево и направо, повергая все новые и новые жертвы наземь, пока не пронзают несущееся стадо насквозь.
И ликование, и сладость добычи, и забвение всего и вся.
Потом – добивание подранков, поиск и собирание убитых. Непонятно, как они находят их после такой безумной погони-потехи. Но находят, и складывают туши в машину, и возбужденные делятся впечатлениями, и каждый внутренне или вслух приписывает ловкий выстрел себе, и радуются, и любят эти мгновения, эту ночь, себя и друг друга. И им совершенно не жалко уничтоженных прекрасных животных, потому что они не уничтожены, а добыты. И способ добычи не смущает. Пока еще.