Ее голова была похожа на Чуйскую дыню, поставленную на «попа». Этот долговязый, рыжий фрукт раскачивался на плечах из стороны в сторону как сбившийся с ритма метроном. Туда-сюда, сюда-туда. И все это было бы ничего, если бы артистка на сцене не шарахалась точно также. Эти две бабы словно сговорились. Артистка прыгала влево, и дыня немедленно склонялась в ту сторону, вправо — все повторялось. В попытках хоть что-нибудь рассмотреть я вспомнил невольно своего командира взвода с его любимым перлом:
—Не раскачивайтесь, не на рябине сидите!
Но лучше бы я действительно сидел на рябине. Выше или ниже, а так я в основном только слышал музыку и утешал себя тем, что ради нее я, собственно, сюда и пришел. Хотя насчет «я» — отчасти лишь правда, ибо инициатива принадлежала все-таки не мне.
—Идем! Хоть встряхнешься, — прицепилась жена. — На людей хоть посмотришь.
Вполне может быть, мне действительно следует разнообразить свой мир. Он слишком замкнут и, в общем-то, однообразен. Я делаю так, как будто всего уже достиг, все повидал и почувствовал. Я не ищу уже нового. Меня тешит иллюзия, что и старого столько, что жизни и так не хватит перелопатить все это пером.
Слушаю джаз. Многим не нравится эта музыка. Но что тут поделаешь? Вкус — производное биографии. Я тоже когда-то не любил джаз. Я много чего не любил, чем сейчас живу. Джаз — это, пожалуй, единственная музыка, которая не мешает думать о чем-то своем, причем с оптимизмом. Классика в этом смысле все же более дидактична. Так кажется мне иногда. Хотя что такое классика? Это же тоже — такой винегрет.
—Давай пересядем? — шепнула жена минут через десять после начала концерта.
Кивнула на соседку спереди:
— Я ничего за ней не вижу.
—Ради бога.
Я в принципе уже кое-что успел рассмотреть. На сцене разминалось заявленное на афише джазовое трио. Их представил на правах конферанса их шеф, известный пианист, джазмен. Он похвалил контрабас, но особенно много лестных слов досталось солистке. Та, по его словам, блестяще делала все: и танцевала и пела, и даже обладала магическим даром завоевывать публику, не зная при этом ни слова по-русски. И, ко всему, она еще прилетела из Нью-Йорка, имела смуглый цвет кожи, здоровое чувство юмора и т.д. и т.п. Ну, в общем, завязывался определенный интерес. Сосредотачиваясь, я даже вынул изо рта жевательную резинку, которой заглушал запах водки, принятой накануне в буфете. Какое-то время катал липкий комок между пальцами.
Жена уже привстала:
—Ну, что?
Почти машинально я прилепил резинку к обратной стороне своего сиденья. Ничего более приличного в голову тогда не пришло.
Американка действительно оказалась — огонь. Не буду о пении (с Эллой Фицджеральд ее роднил, пожалуй, только цвет кожи), но что касается пластики, то да. Владела девушка своим телом. Не всем одинаково, но то, что она проделывала пальчиками, впечатляло. Казалось, что это нечто совершенно отдельное, что возле нее, как у яркой маленькой лампочки, вспыхнувшей в темноте зала, порхает стайка мотыльков. Они беспокойно хлопали крылышками, разлетались куда-то, словно вспугнутые ее порывистыми жестами, собирались вновь и с той, и с другой стороны в пару стаек. К джазу это вряд ли имело какое-нибудь отношение, но любители шумных шоу порадовались. Особенно, когда она, не зная ни слова по-русски, убедила их спеть какую-то ритмическую абракадабру.
—Питипа! — хором вторили ей в одном конце зала.
—Питита! — перекликались шумно в другом.
Меня это, впрочем, не вдохновляло, я не любитель попсы. Да и, потом со своего нового места, что мог я такого особенного уцепить?
Домой шли пешком. Развеивались. Вокруг, на бульваре, пустынно. Город, засыпая, стихал. Долговязые фонари устало склоняли над нами свои лебединые шеи.
—И как? — спросила жена.
—Да, ничего, в общем.
—Лучше, чем лежать на диване?
Пожал плечами. Кивнул. Хотя устал после работы, как каторжник. Не сто грамм в буфете, — не знаю уж, что бы было. Скис бы, пожалуй. При всей любви к искусству. И тут же подумал: а что действительно лучше? Ну, пусть не вообще, а скажем, на этот вечер. Ну, лег бы я на диван, нашел в Интернете тех же самых людей. Услышал и увидел бы то же самое. Причем, практически в том же масштабе и фокусе, что и — со своего места в 20-м ряду. Что потерял бы в результате? Да, не пришлось бы толкаться в буфете, — просто взял бы со стола и тяпнул рюмку под настроение, тут же и закусил. Причем, хоть сидя, хоть лежа. Хоть стоя на голове. Никаких условностей! И не было бы рыжей соседки перед глазами. Вообще никого, разве кошка Маруська. Шлепнул по заднице — уйдет без всяких фокусов. С другой стороны, что может быть лучше живого общения? Есть люди, на которых нужно сходить, хотя бы раз. Чтобы проникнуться их обаянием и, может, быть, тоже чем-нибудь серьезно увлечься. А коль уж ты пишешь, тем более. Нужны впечатления, свежесть. Хотя бы эта «чуйская дыня». Какой-никакой, а сюжет!
Обломов и Штольц давно боролись во мне. Решительной победы никто не одерживал.
—Неплохо, да, — проронил я вслух снова. — Ты молодец. Спасибо, что меня выкурила.
Мы дома. Я — к холодильнику. Ключом от двери срываю с бутылки пивную пробку. Супруга, как всегда, не спешит. Копается в коридоре. Никак не может разуться. Через раскрытую дверь доносится ее раздраженный вопль:
—Какая же сволочь!
Подхожу. Сует мне под нос свой сапог.
—Смотри, — демонстрирует голень. — Какая-то сволочь прилепила сюда жевательную резинку! Еле соскребла. И это в концертном зале. Культурные люди вокруг!
Я солидарно кивнул:
—Кто ж посмел?!
Подумал и рассмеялся. Ну, правильно, она же сидела на моем месте!