Сегодня я проснулся от шума дождя, который настойчиво барабанил в моё окно:
– Ну что спишь? Скорей поднимайся, ведь ты же любишь такую погоду! Глянь вокруг: всё, как ты заказывал, – выбивал дождик азбукой Морзе по железному козырьку над окном.
Я поднялся, раздвинул шторы и увидел привычный для меня пейзаж. Вдали за дорогой, упираясь макушками в тучи, стояли стройные тёмно-зелёные пирамидальные тополя. Под окном распластали свои длинные ветвистые руки с полными ладонями слив и яблок плодовые деревья. Сквозь них, словно специально прорисованный для разнообразия красок, просматривался красный боярышник с блестящими капельками дождя на колючках. Ничто не выдавало наступившей осени, лишь американский клён, затесавшийся, как шпион, в русский пейзаж, покрылся оранжево-жёлтой листвой. Я не смог без грусти посмотреть на засохшую огромную берёзу – символ России и подумал:
– Да! Видимо, тяжёлые испытания грядут моей Родине, если даже берёзы засыхают повсеместно по всей Руси.
Тут я услышал сопение моего ребёнка. Чтоб привлечь к себе внимание, просыпаясь, она всегда начинает шумно дышать носом. Время было раннее, рассвет ещё только-только просыпался. Я осторожно открыл штору в детскую спальную комнатку. Ребёнок сидел на кровати, закутавшись в одеяло, и о чём-то сосредоточенно думал. Спутанные после сна волосы беспорядочно закрывали её сонное личико. Чтоб не спугнуть мысли, я бесшумно присел на краешек кровати и, убрав прядь волос на бочок, погладил её по голове.
– Понимаешь, папа! Я знаю, от чего умирают люди… Они просто устают жить, когда из них уходит любовь! Ведь Бог создал душу человека бессмертной, а душа – это и есть любовь. Когда ребёнок рождается, он маленький и его душа, то есть любовь, заполняет всё его тельце. В нём ведь нет пока еще других чувств и переживаний, кроме любви к папе и маме. С годами он узнаёт о боли, о сладком, о кислом, о радости, о печали – всем этим растёт человеческое тело. Но вот появляются дети, а потом внуки, и человек отдаёт им свою любовь – душу, и если его взаимно любят, то душа его остаётся прежней, и он живёт долго, а если не любят и «мотают нервы», то душа становится меньше, любовь уходит, и человек, устав видеть всё это безобразие, умирает. Потому что он здесь становится никому не нужным, – с грустью завершила дочка свой монолог и, обхватив меня за шею, изо всех сил сжала свои тонкие ручонки и прошептала в самое ухо:
– Ты у меня никогда не умрёшь! Я научу своих детей, внуков и праправнуков любить тебя так же сильно, как я тебя люблю!!!
– Ну, значит, и ты никогда не умрёшь, мой ангелочек! Моя любовь к тебе так же безмерна и безбрежна. И будем мы вместе жить вечно во Славу Божию, – сказал я и почувствовал колючих ёжиков в своих глазах, а к горлу подступил огромный ком. Это, видимо, моя любовь-душа рвалась от счастья из груди…
Дочка отпустила мою шею, с размаху плюхнулась на мягкую подушку, повернулась на бочок и сонно прошептала:
– Ну, всё, я дальше спать. Потом проснусь и расскажу ещё что-нибудь, что увижу…
Ровно посапывая, она моментально уснула.
Я стоял у кровати и не замечал, как по щекам катятся крупные слёзы.
– Да, сентиментальность – признак старения, – подумал я и бросился к письменному столу, чтоб записать услышанное…