В небольшом городе Сан Хосе, что немного южней Сан Франциско, есть удивительный дом наследницы владельца Оружейной Компании, одной из богатейших женщин Америки начала ХХ века.
В доме около ста шестидесяти комнат, сорок лестниц - многие из них ведут в никуда. Десять тысяч окон - из них больше половины открываются в кирпичную стену.
Дом-тайна, дом-загадка.
Безумная хозяйка пряталась в этом доме от душ тех, кого убили из оружия, созданного ее свекром.
Так рассказывают туристам гиды.
1.
- Лежит наш город на семи холмах, на семи реках; сверкают золочеными куполами семь церквей.
- Мама, почему семь? У нас больше церквей!
- Так в народе говорят. Слушай, не перебивай, а то не буду больше рассказывать.
Замолкала маленькая Наташа, а сама загибала пальчики: Успенский Собор, Благовещенская церковь, Свято-Вокресенская, Свято-Троицкая... Двенадцать насчитала! А рек только три, да родник на Юрьевой Горке.
Красив ее город! Красив и спокоен. По крайней мере, так было семнадцать лет, что прожила Наташа на свете.
А теперь сполошно звонят колокола: всего за сорок вёрст, в Островно, разбили французы русскую армию. Гудит народ: что делать? Выступил Губернатор: призвал жителей не противиться оккупантам, в душе хранить верность Александру Первому, а лучше всего – уезжать поглубже в Россию. Отец сказал: "Нужно ехать!", а мама плакала: как бросить дом и всё нажитое? Решили так: мама с Наташей останутся – говорят, французы женщин не трогают, а отец с сыновьями поедут в Воронеж, к отцову брату.
Не спится на рассвете Наташе, и никому не спится: вступили в город чужие войска. Выбежали жители навстречу: кто радостно, кто со страхом смотрят на ряды Эскадрона французских егерей. Сверкают на солнце золочёные шнуры доломанов, покачиваются перья на киверах.
- Здесь моя армия отдохнет! - сказал император.
Успенский Собор разграбили, в Воскресенской церкви устроили лазарет, в Семёновской склад оружия. Замолчали колокола, сжался город от страха. Кто-то прицепил к рукаву сине-бело-красную кокарду – символ лояльности новой власти, кто-то прятал горящий ненавистью взгляд.
Одна Наташа была счастлива: у них в доме жил самый красивый егерь на свете! Глаза чёрные, как изюминки, усы ровные, аккуратные; улыбка – краше не бывает! С хозяйкой учтив, а на Наташу как взглянет... нет большего счастья на свете!
Сто один день длилось её счастье, а потом освободили город русские войска. Отступили французы, а с ними исчезла и Наташина любовь.
- Ты-то куда смотрела? - кричал на маму отец. – Как теперь людям в глаза смотреть? Добро сохранила, а дочь потеряла!
Мама что-то лепетала в ответ.
- Куда теперь с байстрюком? Кто её замуж возьмёт?
На Наташу отец не смотрел, как будто её и не было, и только через несколько месяцев вынес свой приговор:
- После Пасхи увезу тебя в Куковячино. Родишь и вернёшься домой.
- Одна? - похолодела Наташа.
- Одна. С твоим байстрюком ничего не случится: будет жить в бездетной семье.
Звенел над Двиной Благовест, созывая прихожан на Пасхальную Службу, а по усыпанному жёлтыми одуванчиками полю бежала Наташа. Скорее, скорее... пока никто не увидел, не остановил, не спросил. Слёзы застилали глаза. Скорее... туда,где светла под Луной холодная речка.
2.
Откуда этот сон?
Бежит она по огромному полю, усыпанному желтыми одуванчиками. Откуда-то знает, как называются эти цветы на чужом языке. Слёзы застилают глаза. Бежать тяжело. Она что-то несёт, или что-то лежит на плечах, но остановиться нельзя. Нет у неё другого пути, как бежать по этому полю туда, где светла под Луной холодная речка.
Опять этот странный сон. Предвестник беды. Что случится на этот раз?
Да что с ней может случиться? Разве что смерть, наконец-то, придет.
Как ноет всё тело! Еще бы оно не ныло в восемьдесят с лишним лет. Сейчас она встанет, подойдет к окну, распахнёт его и увидит рассвет. Хорошо, что легла вчера в этой спальне с настоящим окном. Сколько в ее доме спален? Тридцать? Сорок? Она сама давно сбилась со счёта. «Безумная». Да что они понимают в безумстве, эти люди? Весь город считает ее безумной. Пусть считают. Она знает, что не безумна. Она сама составила проект дома-загадки. Ей понятны и магия чисел, и таинственность теорем, и стройность геометрических формул, и красота лабиринтов.
Какое тихое утро! Если бы не молотки, что стучат, не переставая, уже тридцать восемь лет, была бы совсем мёртвая тишина. Интересно, приходили ли ночью гости? Вчера, как и каждый вечер, она велела накрыть в гостиной стол на тринадцать персон. На тринадцать душ, что пробираются в жажде отмщения сквозь все лабиринты и фальшивые стены и лестницы. Наивные души! Кому они мстят? Разве она виновата, что их убили из тех проклятых винтовок?
Холодно. Как в тот день много лет назад, когда они шли с подругой из колледжа и встретили Уильяма. "Познакомьтесь, - сказала подруга, - это мой брат". А потом ее пригласили на бал, который давал отец Уильяма, самый богатый человек в Нью Хейвене, владелец оружейного завода. "Надень розовое платье и атласные туфельки, - советовала подруга, - я так хочу, чтоб Уильям в тебя влюбился".
Она пришла на бал в коричневом клетчатом платье, в котором ходила в колледж. До сих пор смешно вспоминать, как, провожая ее глазами, удивленно пожимали плечами нарядные дамы. Ей тоже хотелось, чтобы Уильям в неё влюбился. В неё - не в красивое платье и завитые локоны.
- Красивое платье, - улыбнулся Уильям.
- На нем сто шестьдесят девять клеток, - сказала она.
- Тринадцать в квадрате?
- Тринадцать в квадрате.
Милый Уильям! Он был замечательным мужем. Они садились в гостиной и решали задачи, играли в шахматы или доказывали - кто быстрей? - теоремы.
"Сто шестьдесят девять клеток", - она знала, кому сказать эти слова.
"Тринадцать в квадрате", - он знал, как ответить.
"Несчастная женщина!" - бросил ей кто-то вслед.
Это она - несчастная?
Она была счастлива целых пять лет: с того самого бала и до ночи, когда ей впервые приснился загадочный сон. Тогда он принес ей смерть дочери и болезнь.
Сколько написано о любви! Сколько сломано копий! А она знает точно: любовь – это те десять лет, когда Уильям вытаскивал ее из безумия. А когда вытащил, не выдержал сам. Она не допускала к нему сиделок: меняла постель, кормила, когда он совсем обессилел; гладила пергамент пожелтевших рук, целовала пересохшие губы. А когда снова увидела этот сон, поняла, что осталась одна.
И тогда пришел страх.
Она бежала на Запад, пока не увидела океан. Наняла рабочих и по собственному проекту стала строить свой дом. Менялись бригады строителей, день и ночь стучали молотки. Не выдерживали прорабы: никто не понимал, от чего она прячется. И незачем им понимать.
Ей не страшен сегодняшний сон. Она готова уйти. Она хочет уйти – туда, где ждут Уильям и дочка. Туда, где не нужно прятаться и не нужно платить за чужие грехи.
3.
Сара Винчестер заплатила за все грехи.
Чужие грехи?
Свои ли?