Страх потерял
Целую неделю светило яркое, слепящее солнце. И даже в городе вокруг деревьев и мелких и больных образовались в снегу лунки. Что-то там глубоко грелось и начинало толкать по холодным каналам соки и в стволе, и в ветках. Оглушительно трещала одна синица, повторяя тягучий тонкий долгий звук. И казалось, что не может она остановиться и закончить свою песню, так хорошо и тепло было под солнцем, что потихоньку сжигало в своих лучах зиму. Из-под лежалых, твердых, с грязной каймою сугробов, струились маленькие водяные широкие потоки. Но, чуть попадая в тень домов, покрывались тонкой пленкой льда.
- Скользко.
За городом вокруг деревьев тоже были уже пустые трубки без снега, касаясь стволов, снег сжимался и отваливался от деревьев. Но снег был белым, и снежные провалы у стволов были белыми и глубокими. Слышались первые голоса синиц, серых, толстенький, совсем маленький, с длинными тонкими хвостиками. Они порхали сразу все вмести с одного куста на другой. Рябина была уже вся съедена сойками еще с осени. Но синицы облетали тонкие ветки кустов, и находили там то, что тоже вместе с солнцем просыпалось от спячки.
- Мошкара выползает.
Калитку к дачному дому не пришлось откапывать, снега на неделе не было. Вот только солнце прижало верхний край вырытых на прошлой неделе в глубоком снегу узких тропинок. И стали они не острыми, а покатыми и плавными. В доме было не холодно, так, казалось, что и выше нуля, тепло шло от прогретых солнцем стен. А вот на улице был легкий мороз, а ветра не было, штиль.
- Нужно Виктору Ивановичу позвонить, - сказала Вера Ивановна.
- Сам придет.
- Нет, он гордый, без приглашения не придет, ну, если только мимо пойдет, тогда уж точно зайдет.
- А вот его пес прибежит точно.
- Тот тоже, как и хозяин, нет, без Виктора Ивановича не придет, точно.
- Тогда звони.
Через некоторое время у дома заскрипел снег. В окно было видно, как пес Степан улегся на крыльце, понимая, что хозяина придется ждать долго. Его бежевая густая короткая шерсть переливалась в лучах солнца, как низко скошенное осеннее поле, таким же цветом.
- Слушай, Виктор Иванович, прошлый раз так и не договорили о том, как ты остался один, и уже без отца.
- Без отца был уже два года, когда начал работать, но знал, что он существует и живет с мачехой в комнате, где все раньше вместе жили, и мать, и сестра, и брат, и отец, и я.
Пустая комната без вещей, что осталась после ухода отца, Виктор не пугала его. Соседи подсказали, что на чердаке можно найти разные вещи. Так в комнату перетащил Виктор две железные кровати, у которых спинки складывались и прижимались к сетке. Сетка была жесткой, туго натянутой, с круглыми ножками пружинами. Наверное, от госпиталей в Москве оставались такие кровати, что стояли вдоль одной стены в комнате. На чердаке валялись и стулья, и столы, у которых ни ножек не было. И тюки всякого ненужного тряпья.
- Был я к этому времени, после двух лет работы, еще не краснодерёвщиком, но столяром уже не плохим. Все мог сам делать и исправлять.
Делая для себя и брата все старательно, Виктор и стол привел в порядок, стол теперь был в центре комнаты, и стал уже необходимой вещью для жизни. Брата Виктор у тетки забрал, ходил брат в школу и за этим столом делал уроки. А стулья, что были гнутыми, но облупленными и старыми, вернули свой первоначальный вид, и было видно, что сроку им много, но прослужат они еще долго и Виктору, и брату. Соседи приметив, что может Виктор с деревом обращаться правильно, и возвращать к жизни то, что можно было выбросить, стали к нему обращаться по многим домашним столярным делам, и за это давали, что могли. Появились в доме и занавески, и одеяла.
- Только не рос я тогда совсем. Так и не мог дорасти до полутора метров. Все уже меня переросли, да и брат стал догонять.
Отец пришел в дом, в комнату, только через полгода. Был пьяным, но не сильно, так слегка, орал на Виктора и брата. Виктора избил и ушел. Потом приходить стал чаще, раз в месяц, обязательно. Замки на двери ломал, когда дома никого не было, все разбрасывал, а то и разбивал что-нибудь. Виктор поменял замок, новый повесил, такой замок, чтобы так просто не мог сломать его отец. Как-то раз пришел отец уже с милиционером, говорил, что отца в свой дом не пускают. Значит, решили с мачехой или назад вернуться, или просто опять комнату отнять.
Все стояли напротив друг друга. Отец с милиционером, а Виктор у керосинки, на которой сварил борщ для себя и брата. Отец стоял огромный, красивый и огромный. Крик отца заглушал все мысли, бил в голову. Отец наклонился, сжатый кулак стал приближаться к лицу Виктора.
- Бывают у человека такие моменты, когда у него берутся такие силы, что и поверить нельзя. Откуда они возникают?
Виктор схватил руку отца быстрым движением, потом перебросил руки и схватил отца за пиджак, оторвал махину от пола и выбросил в дверь. Потом схватился за горячую кастрюлю, как защиту, чтобы бросить горячее варево в след отцу. Когда развернулся, то не увидел в комнате и милиционера.
Как появился в комнате его друг, Виктор не помнил, может, прибежал со двора на крик. Он укрывал дрожащего Виктора, который лежал на полу, одеялом с постели.
- Попей, попей водички, - говорил друг Василий.
И холодная вода текла и в рот, и на щеку, и на пол, и на одеяло. Так пролежал Виктор на полу несколько часов, потом пришел брат, сам поел борщ из той кастрюли, что так и осталась стоять на керосинке.
Виктор заснул, но так чутко, на каждый звук и шорох в длинном коридоре барака отзывался, сон рвался на части, был наполнен и живыми людьми и живыми заботами. Во сне приходила и мать, она гладила Виктора по волосам, густым черным, смотрела и на брата Виктора, но не подходила к тому. Мать ничего не говорила, но Виктор чувствовал, как по сердцу льется горячим потоком кровь, и омывает, омывает его сердце. И Виктор понимал, что если мать заговорит, то его сердце не выдержит и разорвется от боли, от одиночества, от тоски. Но мать молчала, и сердце затихло, и кровь стала не такой горячей, и потекла не сверху сердца, а как будто нашла правильный ход и потекла вовнутрь маленького, надорвавшегося сердца.
- Потерял я после этого страх. Потерял страх. Отца больше не боялся. Совсем. И тот больше не тронул меня. Понял, что не пройдет больше ни его крик, ни его удары, - сказал Виктор Иванович.