Склероз

Сергей Лушников
Сегодня с утра Владимир Михайлович был явно не в себе. Вчера вечером приготовил
деньги, целых пятьсот рублей, а сегодня никак не мог найти.
«Старый козел! – нещадно ругал он себя. – Куда сунул? Пропади они пропадом. Хотя зря так ругаю. Может, поэтому и пропали. Но куда?» Он обыскал все карманы, но деньги словно провалились сквозь землю.
Обессиленный, он присел на старый диван. Посмотрел с тоской на разбросанные вещи: куртку, брюки в клеточку, потертые джинсы, пару рубах, и задумался: «Склероз окаянный начинается. Однако рано. Мне только 70 в прошлом году стукнуло. Или уже пора? Черт, старуху угораздило на дачу уехать! Та про деньги всегда помнит, чует, словно волк зайца! Когда работал, бывало, с мужиками посидишь вечерком, придешь домой – были в заначке деньги, а утром их нет. Все знает, а про деньги в первую очередь! Сейчас, правда, искать сильно нечего, и пенсии обе сама получает. Вот из пенсии оставила 500 рублей и живи теперь неделю. Черт, где же проклятая пятисотка?!»
Владимир Михайлович снова взял в руки джинсы и начал методично обыскивать свои карманы. Там ничего не было, кроме зажигалки. Он отложил их в сторону на диван и принялся вновь перетряхивать рубахи, но денег не нашел. Махнув рукой, словно сообщая о своем решении закончить с поисками, он вышел на балкон. Там на столике лежала пачка «Примы» и сигарета поодаль. Он закурил, глядя на улицу, по которой катился вниз полупустой трамвай, громыхая сочленениями и скрипя на поворотах. Через дорогу напротив стоянка перед баней заполнилась машинами. Ему тоже захотелось в баню, но цена там кусалась – 80 рублей. Поэтому последнее время он ходил туда раз в месяц. Тело вдруг зачесалось где-то под лопаткой. 
«Чует грязь или мысли прилипли? – подумал Владимир Михайлович. – Интересно, все-таки, иногда кажется, что мысль материальна. Сколько раз, бывало, только подумаешь, а эта думка уже здесь. Эх, кабы пятисотка так же объявилась», – размечтался он, взяв пачку из-под сигарет в руки, и обалдел – 500 рублей торчали в пачке!
 – Надо же! Как я забыл, что туда сунул! Точно, склероз. Ну, смотри, мысль опять превратилась в дело. Чудеса, да и только! – удивлялся пенсионер.
Выбросив, пустую пачку в ведро, Владимир Михайлович начал собираться в магазин. Через пять минут он был одет в джинсы, серую куртку и полосатую рубашку, которую подарила на день рождения перед самой смертью его любимая теща – Мария Петровна. 
. Она тоже любила его как мать, и он отвечал взаимностью, помогая во всем, даже в побелке квартир еще при социализме богатых людей.
На улице стоял май. Деревья распускали свои листочки, радуясь солнышку и подставляя их теплу. Легкий ветерок обдувал приятно и тихо, словно опытный массажист в начале своего сеанса. Владимир Михайлович улыбнулся и зашагал за покупками. Раньше он очень любил рынок, особенно, когда в кармане были деньги, много денег. Любовь к нему осталась, но удовольствия от прогулок по базарчику уже мало.
Улица, названная в честь академика Кузнецова, радовала глаз. Старинные деревянные купеческие свежевыкрашенные дома, чередуясь с каменными добротными домами новых купцов, воодушевляли Владимира Михайловича. Пройдет пятьдесят лет, и народ будет говорить, что купеческие дома на Кузнецова создают неповторимый стиль сочетания XIX-XX веков прошлого тысячелетия. «Молодцы, что красивые дома построили. Дома будут стоять, в них будут жить люди, радоваться жизни, рожать детей, учить их – так будет вечно, пока, жив человек», – размышлял Владимир Михайлович.
Он повернул на проспект Кирова. Тополиная аллея легла островком тишины посреди проспекта, но сегодня его путь лежал мимо ее уютных лавочек и компаний студентов и голубей. 
Вот и шумный рынок, расположившийся прямо на улице и занимающий целый квартал. Пестрели веселые киоски по обеим сторонам, предлагая людям разнообразные продукцию – только, успевай, плати.
Владимир Михайлович начал с самого необходимого – табачного киоска. Он купил пять пачек сигарет «Прима», истратив 60 рублей. «Теперь на неделю хватит», – с удовольствием отметил он. Далее надо мясной посетить, чтобы неделю прожить – приказал он самому себе. Мясо было разное – от вырезки за 250 рублей за килограмм до костей по 70 рублей. «На обед и ужин суп – надо триста граммов, множим на пять дней и получается полтора килограмма костей», – раскинул пенсионер. Косточки были свежие, с приличным количеством мяса – и вскоре они оказались в пакете Владимира Михайловича. «Теперь надо обеспечить себя завтраком, а для этого пойдут каши», – решил Владимир Михайлович и купил гречневую за 35 рублей и овсяную за 25 рублей. Масло сливочное к кашам стоило 32 рубля. Пачка майского чая обошлась еще в 36 рублей. Владимир Михайлович любил чай с молоком, поэтому пришлось взять литр за 36 рублей. Оставался 171 рубль. По идее нужно бы растительное масло, чтобы пожарить свою картошку, но ему уже второй день хотелось селедки… И он взял одну рыбку тихоокеанской малосоленой за 41 рубль. «Ладно, теперь можно и масла взять»,  – решил он.
Растительное масло стоило нынче дорого, и пришлось выложить 60 рублей. Пакет наполнился. Оставалось еще 70 рублей. «Однако нужно оставить на хлеб и на проезд, вдруг куда-нибудь понадобиться», – рассудил Владимир Михайлович, глядя на мандарины. Он любил их и мог съесть целый килограмм, но сегодня на них денег не хватало.  Пора домой.
Дойдя до «Живой Аптеки», он вдруг почувствовал, что приближается приступ астмы. Увидел скамейку и сел, достал свой ингалятор.
Стало легче, но Владимир Михайлович решил отдохнуть, присев на лавочку. Рядом сидела парочка – молодые девушка и парень. Девушка говорила громко и зло: 
– Какая Родина?! Родина там, где условия лучше! У тебя есть шанс уехать в Англию, а ты рассуждаешь! Патриотизм придумали, чтобы дурачить людей, его придумали верха! Сами своих детей там учат, спят и видят, чтобы нахватать и слинять за бугор! А ты уши развесил!
Парень вдруг резко встал и пошел, а девчонка вынула сигарету и затянулась, закинув ногу на ногу.
 «Ноги ничего, а в голове каша», – обратил внимание Владимир Михайлович, стараясь найти слова, чтобы защитить Родину, но не находил. Они упорно не шли, он понимал, что хотел сказать. Но не мог решиться то ли из-за ее тона, то ли стеснялся чужого человека, но когда девушка ушла, задумался – что же для него Родина? Встал и пошел в обратную от дома сторону. Он шел и вспоминал… и чем больше приходило воспоминаний, тем быстрее ускорял шаг:
«Родина! Сразу неосознанно приходит в голову одна картина. Я поступил в институт, а жил в Чернышевске. Поезд из Чернышевска отходил утром рано, в четыре утра. Мы с мамой были одни, а отец находился на работе. И надо же было проспать. Мы проснулись за пятнадцать минут до отхода поезда, а до станции добираться без сумок требовалось времени не меньше. Как мы собирались, не помню, но я помню тот наш бег с мамой, которая страдала астмой. Когда я смотрю в фильме Рязанова «Вокзал для двоих» сцену бега Гурченко с Басилашвили в тюрьму, то я плачу всегда, как впрочем и сейчас, когда думаю. Я не могу не плакать, так как вспоминаю маму, которая падала, задыхаясь в приступе, останавливалась и снова бежала, таща за собой дурацкую сумку с харчами. Бежали через железнодорожные пути, огибая какие-то вагоны, и уже возле поезда, в котором все вагоны оказались закрыты, она опустилась на землю. А я продолжал метаться вдоль состава и искать открытый вагон, который как назло оказался в самом начале. Я уже не видел, как моя мама, просидев почти полчаса прямо на земле, задыхаясь и постоянно щелкая колпачком ингалятора, потом еще два часа плача плелась домой, но чувствовал, что ей плохо. И я плакал в тамбуре. Часто ругаю себя. Можно было бы уехать позже, но прошлого не вернешь, как и любимую маму. И стоя над ее могилою, я всегда прошу прощения у самого родного человека….
А мои речки детства Куэнга, Алеур, Олов, по которым пацаном с удочкой прошел не одну сотню километров. Забайкальское солнце слепило глаза, пытавшиеся неимоверными усилиями разглядеть прыгающий на перекатах реки поплавок. Вода приятно омывала ноги, которые щекотали мальки рыб; удилище, постоянно вытянутое, нагружало правую руку так, что отнималось плечо. Но все вместе это было только прелюдией трепета – с приближающейся ко мне рыбой казалось, что я, наконец, поймал ускользающее, мимолетное счастье. А вокруг улыбалась черемуха, осыпая белоснежные цветочки в воду. Шелест ивовых листочков заглушали шумные потоки быстрой речки, и было спокойно и безмятежно на душе, в которой потихоньку шевелились мысли, теплые и родные.
А еще приходит на память грязная спецовка отца, брошенная на пол в больнице, и крик матери, предвещающий пугающее и страшное. Отец разбился, упав вниз головой с тендера паровоза, когда разгребал замерший уголь. Помню его слова, что я остаюсь единственным мужчиной в доме и что я должен беречь мать. Потом его без сознания выписали домой. Но отец поднялся – неправильно собранные руки разрабатывал сначала сжимая грушу от клизмы и падая в обморок от каждого сжатия, а затем гантелями и уже через семь месяцев работал кочегаром, перекидывая тонны угля.
Нам детям было его очень жалко, особенно, когда он заставлял работать свои руки. И мы восхищались им как Мересьевым.
А первый и последний удар ложкой тяти, так звали в деревне деда, когда вперед батьки полез за картошкой в дымящий чугунок… Тяте было уже за 85, а он еще пилил с нами, внуками, дрова, когда мы так хотели сбежать на улицу, где гулял свежий ветер. Тогда нас удивляло, что он хорошо говорил о своем хозяине-кулаке, на которого начал работать с девяти лет. Как любили тятю и как кричали его дочери над могилой! До сих пор этот крик где-то у меня внутри.

Наверное, мне везло в жизни. Скольких людей я еще бы мог перечислить, чьи души переселись ко мне, спасая от многих неприятностей, что бывали в жизни!
И что же такое Родина?.. Все мое родное? Родные души, родная природа, родной воздух!   Родина – это могилы близких, чьи души во мне будоражат свою круговерть чувств и эмоций! Я понял сейчас, что не смог бы объяснить девушке, что такое Родина, ибо для меня это слишком многое! Это сотни гектаров очищенных нашей организацией от нефти земель, это очищенные водные объекты, где плещется весело рыба! Это десятки домов, построенных нами в городе! Это дети и внуки со своими проблемами и делами! Это тысячи людей, с которыми делаешь общее дело, доброе и праведное! Я думаю, что чувство Родины у большинства людей нашей страны такое же, и как хочется не ошибаться! Как хочется, чтобы мы помнили все свое родное, ибо прошлое наше есть ступень к будущему, более светлому и доброму!»

Владимир Михайлович очнулся от своей тирады и недоуменно смотрел на рынок, весело и шумно, даже издевательски встретивший его вновь. Он некоторое время недоуменно смотрел на людей, снующих с авоськами, потом развернулся и побрел потихоньку назад, домой.
 «Точно, склероз начинается», – вздохнул Владимир Михайлович.