Глава восьмая.
«Хватит плакать, извольте идти царствовать»
Граф Пален юному Александру 1му в ночь убийства отца его, Павла.
Всё смешалось, замелькало, и спустя минуту наши воздушные путешественники оказались внутри казарменного помещения пред светлым ликом старшины роты, прапорщика Вани Федотова. О том, что он Федотов, лейтенант знал заранее, а о том, что Ваня, гласила татуировка на правом кулаке старшины. При этом было ясно, что руки прапорщика заканчиваются не пальцами, а именно кулаками, как вескими аргументами в дискуссии об уважении окружающих к высокому званию советского прапорщика.
В помещении пахло так, что не оставалось сомнений, что за тонкой перегородкой, отделяющей каптёрку от кубрика, отдыхает не менее трёх десятков налазившихся за день по трясине человек. Ваня вёл учёт зимнему нательному белью, то есть не вёл, а руководил процессом. Считал бельё шустроглазый узбек, за малым ростом своим взгромоздившийся на табуретку. Узбек считал, старшина же глубокомысленно ковырял в зубах шариковой ручкой, время от времени отправляя в рот из алюминиевой миски куски плохо разварившегося мяса, сопровождаемые луком. Магнитофон орал песню о чернобыльцах, «лежим мы с Петей в лазарете и вспоминаем те часы, когда бывало на рассвете, палаткой дыбились трусы». На листах ведомостей, куда старшина вносил число пересчитанных кальсон и портянок, помимо вышеописанной миски с мясом, стояла и трехлитровая банка, заполненная мутной желтоватой жидкостью, от одного вида которой, не говоря о запахе, становилось ясно, что все, принимаемые партией и правительством меры по борьбе с пьянством, добираясь из столиц в глубины нашего Отечества, должны были преодолевать леса, болота и реки, да, видать заблудились и сгинули где-то в пургу или распутицу.
Не обращая внимания на других-прочих, старшина поднял взор свой суровый и скорбный на дембиля и произнёс тоном уставшего прокурора: «Явился, Витёк? А где был на вечерней поверке? Я же тебя предупреждал». Из-за банки и груды, разложенных на столе бумаг взлетело нечто, напоминающее зенитную ракету и впечаталось Варюхину в лоб. Впоследствии лейтенант сообразил, что это был всего лишь Ванькин кулак, но сейчас, в надежде прекратить несанкционированные ракетные пуски, он закричал: «Отставить! Товарищ прапорщик! Немедленно прекратить»!
И так это у него здорово получилось, что «товарищ прапорщик» как-то по-детски ойкнул и ошалело уставился на него. Оцепенение это длилось с десяток секунд, после чего, освободившись от оцепенения этого, Ваня выдвинулся из-за стола всей своей немалой массой, на ходу толкнув дремлющего на узле с бельём замкомвзвода Хачикяна: «Строй роту»!- и, приложив ладонь к козырьку невесть каким образом возникшей на голове фуражки, доложил: «Товарищ лейтенант, за время вашего отсутствия в роте происшествий не случилось. По списку 38, отпуск 1, госпиталь 1, командировка 2, налицо 35. Старшина роты прапорщик Федотов. Тьфу, опять всё перепутал, и рапорт, и расход, дичаем тут в лесу»…
«Лейтенант Перевалов, ваш новый командир»,- представился Серёга. «Сколько у вас налицо, я уже понял»,- стараясь придать лицу своему выражение холодной многоопытности и многозначительности, начал он, и, решив сразу «брать быка за рога», кивнул на Варюхина: «Самоволки у вас, как вижу, процветают. С этим разберусь позже, а пока о главном. Объясните мне, товарищ прапорщик, почему работа не идёт? Материалы, как мне довели в штабе части, завезены полностью, люди налицо. Что вам ещё нужно»?! «Так День Строителя же был, отдохнули ребята». «Отдых закончен. Сегодня одиннадцатое, а к 18му числу мы, кровь из носа, должны выйти на отметку 31й километр, проверять приедет лично полковник Сухов, отвечать будем вместе».
Но, как выяснилось, Ваньку так просто было не взять. «А что мне докладывать»?- вопросом на все Серёгины вопросы ответил он: «Что змей по болотам шарит? Что дороги немереные? Что чудеса сплошные? Что сегодня плиты положили, а завтра их нет или лежат, но на другом краю леса»? «Здесь, лейтенант»,- продолжал он: «Раньше техники и войсков много было нагнано, командовали тут не лейтенанты с прапорами, а майоры с капитанами, да и работали войска теперешнему не чета. Торф из-под дорожного полотна выбирали на шесть, а то и на восемь метров, Надрывались, старались, а всё без толку. Змею в 80м годе не то дурь в головы втемяшилась, не то по радио услыхал, что вокруг Москвы есть кольцевая дорога, так он нашу вокруг Валков кольцом обернул, капитан Савостин, тогдашний командир, погон лишился. Тут чудеса сплошные. Да и сам ты, чай не на Уазике к нам прикатил, а на чёрте верхом в роту явился». «Так вот»,- продолжал он: «Доложу я всё это, так что мне скажут? Допился скажут, Ваня, на вольной самогонке… Так скажут, и никак не иначе. А ты, Сухов-Сухов. Сухов, между прочим, тоже тут, в этом лесу, лейтенантом службу начинал. Я сижу здесь тихо, войсков по мере сил в узде держу, ни с кем из местных чуд не задираюсь. С этой нечистью задерёшься, пожалуй, сожрут и портянок не оставят. А за работу с меня спросу нет, я старшина, а не командир роты. Вот командиры и меняются через полгода, а Федотов без пяти минут ветеран части»… «Да, но»,- сказал, было, Серёга, но старшина не дал ему закончить столь интригующе начатую фразу, потащив его за собою из каптёрки: «Никаких тебе, парень «но» не остаётся. Пойдём, примешь роту»,- с сочувствием в голосе завершил он свой монолог. Взирая на новоявленное командование мутными, полупроснувшимися глазами, вдоль стены коридора, кое-как соблюдая подобие строя, колыхалась человечья масса, одетая весьма разнообразно, по пословице «форма номер восемь, что украли, то и носим», отдалённо напоминающая воинское подразделение.
«Вот оно!»- запела в душе Сергея командирская жилка: «Вот оно поприще достойное. Если из этой банды анархистов я сумею слепить подчиненную строгой дисциплине роту, значит я командир. Вот так, или грудь в крестах, или голова в кустах»! Тем временем шла поверка роты. Шла кое-как, не подчиняясь даже алфавиту. Замком взвода Хачикян выкликал фамилии, войска отзывались.
-Мирфазиев!
- Я! -Ворожкин!
-Я! -Данияров!
-Я! -Гражданин Варюхин Виктор Юрьич!
- Уволен в запас! Наконец, процедура знакомства завершилась тем, что старшина представил честному воинству лейтенанта Перевалова.
Взгляды личного состава устремились к нему, оценивая, обнюхивая, чуть ли в карманы и под фуражку не залезая, пытаясь враз понять, что ждать им от этого человека. Солдат человек подневольный, и вся-то жизнь его зависит от того, каков командир.
Сергей тоже смотрел на строй, смотрел не менее внимательно, пытаясь понять, что за люди стоят перед ним. Смотрел, смотрел, но понять не мог. Опытный командир, из тех, что жили на страницах советских романов, давно различил бы в этой толпе различные призывные и национальные группы, выделявшиеся здесь куда заметнее деления на отделения и бригады. Он мигом препарировал бы личность каждого исходя из примет известных ему одному, и спустя минуты, знал бы, чего стоит каждый. Сергей же был не из романа, а из училища, молод, зелен, и потому просто не знал с чего начать.
Взор его скользил вдоль строя землеплавающих войск, пока не упёрся в табуретку, на которой восседал «гражданин» Варюхин, отрешенно карябающий что-то в свой дембельский блокнот, дабы не терять времени попусту..
«Власть в подразделении надо брать сразу и безвозвратно, одним точным ударом в самое сердце этого борделя»,- как молитву повторил про себя лейтенант и взгляд его, скользнув вдоль строя, вновь упёрся в Варюхина.
Сердце борделя было найдено, и ему предстояла операция. Чем-чем, а рассказами о страшных дембилях, кушающих призывников вместо компота, Перевалов был ещё с училища напичкан до предела и все силы свои готов был положить в борьбе с этими исчадиями и их страшным порождением - неуставными взаимоотношениями.
Неуставные взаимоотношения - кошмарный сон замполитов, они же - надёжный кусок хлеба для них. Они и только они диалектически подтверждают необходимость в войсках этих «по Брежневу комиссаров». Убери неуставнуху, и политрукам останется одна читка газет и расклейка плакатов. Умрут со скуки, сердешные…
Потенциальный неуставник был прямо перед ним, и даже не скрывался. Торчал на линии прицеливания будто поясная мишень. Серёга подошёл к нему и сурово, как учили, сдвинув брови, спросил его, уже успевшего расхвастаться перед всей ротной аристократией, что «лейтенант Перевалов мужик простой, его лучший друг и службу понимает»: «Товарищ солдат, а вас команда «смирно» не касается»?
Глаза Витьки полезли на лоб от возмущения, однако он, действуя как на автопилоте, поднялся с табуретки, не зная, как дальше поступить. Распутин из рекламы одноименной водки, узнав об обилии её подделок, молча, мигал глазом, Варюхин делал то же самое, только обоими. Распутин говорил: «Я опечален», Витя был опечален тоже. И как Распутин не хотел, чтобы его топили в Неве, так и дембель к подобному обращению просто не привык. Своё воинство он без лишнего зверства держал в рамках почтительности, предыдущий ротный, лейтенант-двухгодичник, в общении с солдатами был на редкость робок, Ванька же воспитывал штатного дембиля подручными средствами исключительно в каптёрке, но чтобы так - «товарищ солдат» и так далее перед всем строем! Так с ним за всю службу обращались лишь дважды, и то на гауптвахте у мотострелков в Петровске, куда он впервые попал, возвращаясь из отпуска, а вскоре был отослан вновь налетевшим в роту с проверкой ПНШ. Варюхин не знал, что и делать, а лейтенант, воодушевлённый успешным началом наступления, выхватил у него из рук записную книжку, и, перелистав её, обратился к строю: «Товарищи солдаты, да здесь стихи, причём названия то какие! «Посвящается дембилям», во как! «Уезжают в родные края»…Дальше читаем фразы, «армия это волчья тропа, и по ней надо пройти, стиснув зубы», нда. Все согласны»?...
Простим Серёгу, молодой он ещё, тем более срочную не служил. Откуда знать ему было, что строки эти злые появились в книжке после того, как теперь уже год обретающиеся на гражданке, дембиля Караханян и Адыгезалов предложили молодому солдату Варюхину постирать их портянки. После его отказа они долго били Витьку в туалете, пока он, сплюнув вперемешку кровь и зубы, не встал, усилием даже себе непонятным не оторвал от стены брусок, чтобы не бить, а убить. Поняв это, господа дембиля покинули туалет через окно. На этот вечер конфликт был исчерпан, хотя впоследствии «борзый дух» имел ещё много неприятностей.
Лейтенант же продолжал: «Неправильный это подход к службе, товарищи. Ничему этого солдата служба не научила, ни порядку, ни дисциплине, ни интернационализму»! С трудом, преодолев слово «интернационализм», Сергей решил, что морально растоптал дембиля окончательно. «С этим разгильдяем мы ещё поговорим»,- продолжал он: «А наша задача на предстоящие дни одна - вырвать объект из прорыва. Мы должны приложить максимум усилий»… Речь его лилась всё плавнее и плавнее, откуда только красноречие бралось. Перевалову казалось, что он полностью овладел вниманием роты, и по его слову эти солдаты, его солдаты немедля пойдут на…
Куда они пойдут, Сергей ещё придумать не успел, да и так и не придумал, потому что из-за спины его раздался ехидный смешок: «Складно брешешь, душа. Перестройку в три года»! Лейтенант осёкся на полуслове и, обернувшись, увидел нагло оседлавшего тумбочку чёрта. Чёрт был занят важным делом. Он, аж высунув язык от предвкушаемого кайфа, выдавливал в стакан тюбик за тюбиком зубной пасты, в целях приготовления небезызвестного коктейля, превратившего в конце 80х эту самую пасту в страшнейший дефицит. Серёга, не в силах собраться с мыслями от такой его наглости, не знал, что и ответить, когда старшина, недолго думая, сграбастал преступника за шкирку и выбросил в форточку. «Вот пасту то кто тырит»!- возмущался он: «Вчера только пасту роздал, а уже в половине тумбочек нет»!
Чёрт упал явно на что-то мягкое, и это что-то падению его было не радо. За окном раздался шлепок, затем по округе разнёсся истошный кошачий визг. Все рассмеялись, а лейтенант, пообещав завершить свою речь утром, дал Хачикяну команду отбивать роту. Строй начал расползаться, кто-то вякнул, что по телику идёт концерт, и охота посмотреть. Дембиль двинулся к двери. Из постели нежданно явился второй замкомвзвода, представитель «толстой и ленивой породы увольняемых в запас» сержант Мичурин. Этот огромный дядя в белье и фуражке, спросонок не разобрал в чём дело, и начал громогласно убеждать старшину, что необходимость составить ведомость на раздачу мыла слишком тяжкий груз для его, Мичурина, мозгов. И убедил бы, наверное, но тут распахнулась входная дверь, и на пороге появился кот.
Кот как кот, крупный полосатый котище с зонтиком в лапах. Он галантно поклонился честному воинству и направился к старшине: «Здорово, Михалыч! Опять проблемы с отбоем? Так это мы мигом». Кот вспрыгнул на тумбочку дневального, принюхался к ротным запахам, обласкал аудиторию «простым и нежным взором» и пожаловался Федотову: «Слышь, Вань, этот чёрт на меня брякнулся и даже не извинился. Кто его выкинул то»? «Я»,- отвечал тот: «Пасту гад воровал»! «А у меня, ты представь»,- пожаловался кот: « Чёрт тоже пришёл намедни и плачет - сердце болит. Дай, мол, валерьянки. Я и дал. Валерьянку чёрт выжрал, забалдел и как начал частушки матерные орать! Какой пример котятам»!
«Кто это»?- тихонько спросил старшину Серёга. «Обычное дело, Кот Баюн. Баюн, между прочим, профессиональный. Кого хочешь, в сон вгонит. Пушкина читал? Того самого кота учёного потомок, сорок томов Дюма наизусть знает, а поёт, что твой Кобзон». Кот же дождался, пока воинство заберётся в койки, спрыгнул с тумбочки, и вальяжной походкой пошёл меж рядами коек, голосом известного диктора всесоюзного радио излагая пятую главу «Трёх мушкетёров». Д, Артаньян со товарищи крушил возле монастыря кармелиток несчастных гвардейцев кардинала и уже почти одолел их, когда кот по запаху определил, где дежурный по роте ефрейтор Морозов прячет припасённую на ночь пайку своего наряда. «Санёк, ты только не обижайся»!- воскликнул кот меж двумя ударами шпаги и мгновенно проглотил грамм триста сала. Никто не обиделся, все были там, в Париже вместе с Д, Артаньяном.
Кот, довольный тем, что мушкетёрам сало не к чему, продолжал свой рассказ. Налево идти дальше было некуда, и кот развернулся обратно, но по условиям сказки, идя направо, он должен был петь, и он запел голосом покойного Андрея Миронова: «Бжик, бжик, бжик, уноси готовенького»! «Михалыч, всё будет путём! Десять минут и все спят»!- выкрикнул он между куплетами.