- Не для меня
Взойдёт Луна… -
простодушно переиначивая старинную песню, распускаются в воздухе свежие молодые голоса. Солнце поспело - и тяжело клонится за окоём. Песня, сильная и крыластая, как большая птица, когтит душу. Вот ведь как бывает: простые звуки, простые слова - но кто-то вдруг соединит их в особый, единственный строй: слушаешь - и наслушаться не можешь…
Иванов в новенькой грубой гимнастёрке. Курит, смотрит на ясный закат, слушает душевную песню баб. До войны такие песни тут певали только мужики, а теперь - бабы и работают, и поют за всех, ушедших и оставшихся… Да и мало мужиков нынче по деревням остаётся, и с каждым днём - всё меньше и меньше их; а те, кто ещё не ушли - не поют больше. Молчат. Готовятся. Иванов вздохнул и глубоко затянулся утешительно-горьким самосадом. Вот и его черёд настал. Пора.
Все последние дни волновался, тревожился, даже суетился как-то не по делу - но когда всё с ним окончательно прояснилось, сразу притих и словно повеселел. Теперь и он вместе со всеми - уходит. Уходит на войну.
Он знает, за что там, на войне, будет драться - и потому почти спокоен. Лишь изредка словно шепнёт кто в ухо: а что, если уйдёшь теперь - и не воротишься более никогда? Споткнёшься там, на войне, о случайную - или искавшую тебя пулю, упадёшь - и не встанешь? Иванов трясёт головой, отгоняя поганую мысль, как конь - надоевшего овода, снова и снова повторяя про себя: нет, не бывать тому! Уж слишком многим он связан, породнён с этой жизнью; слишком многое ещё держит - и будет держать его на этой земле.
...Где-то далеко драли глотку взрывы, но их разрушительные звуки казались отсюда, с родной завалинки, глубокими умиротворёнными вздохами, не омрачавшими тишины прощания. Незаметно стемнело. Потерянно заморгала над головой первая звёздочка - одна в огромном опустелом небе. И вдруг с острой ясностью снова прорезался в душе давешний проклятый вопрос: а что, если это всё и взаправду - в последний раз?! Дурной, тяжёлый вопрос - но не смолкает он, как не смолкают безобидные в такой дали, и всё же гибельные, разбойные взрывы… И то ли раз и навсегда отмахиваясь от жестокого сомнения, то ли напоследок поддавшись ему, солдат решил на всякий случай вспомнить и определить перед самим собой, как он успел прожить жизнь до этого заката.
Детства своего он спасительно не помнил. Жизнь началась с революции, когда Иванов, к тому времени уже осиротевший десятилетний человек, подался из родной разорённой деревни в Москву на заработки. Тогдашнее всеобщее изверженное бытие нынче казалось багровым бредовым сном, к тому же почти погребённым под пеплом забвения. От этого времени сохранилось одно стойкое воспоминание о постоянно грызущих чувствах опасности и голода, сливающихся в больное, слепящее ощущение непрерывной, изматывающей, животной борьбы за существование.
Работы для него в городе не было, а возвращаться было некуда. Попрошайничал, воровал, метался, путался. Излазил вдоль и поперёк длинные грязные улицы своего бездомного отрочества. В конце концов был пойман и отправлен в приют для беспризорников. Воспитали хорошие, ясные люди. Если бы не они, стал бы зверёнышем. Но даже эти люди не погасили в душе мятежный, лютый огонь. Окончательно побеждать себя пришлось самому…
Уже много позже, получив специальное образование в фабрично-заводском училище, отработав несколько лет на заводе и отслужив в армии, вернулся сюда, в Кулички, где и нашёл применение своим способностям на местной машинно-тракторной станции. Хотя второе и главное рождение состоялось в городе - деревня, забытая, да и незнаемая почти, неукротимо тянула к себе: каждую ночь приходила и опускала на лоб прохладную сухую ладонь, дышала в лицо своим золотым покоем, настоянным на невесть как выжившем в памяти чувств тонком, застенчивом запахе придорожной кашки…
Вскоре по возвращении женился на простой, доброй, сразу какой-то очень родной бабе. Жили трудно, особенно когда пошли дети - светлые и сероглазые, в обоих родителей сразу. Однако с ними в жизни появилось окончательно определённое, хотя и нелёгкое с непривычки, чувство смысла и цели. И он вынес этот смысл, не уронил, не сорвался, хотя руки мертвели от напряжения…
Иванов мельком глянул на свои руки, похожие на ветви кряжистого дерева: сколько им ещё придётся потрудиться! Будут воевать. Раньше становилось не по себе от этих слов: «труд войны»; но когда раздумал над ними, понял - и война может быть трудом. Не работой - трудом. Мало того: до той поры, пока война будет для него трудом, - с ним будет и надежда эту войну закончить, как рано или поздно заканчиваешь пахать любое, самое большое и неподъёмное с виду поле… Как говорится: глаза боятся - а руки делают. От этой внезапно вспомнившейся почти весёлой русской пословицы - стало спокойно и легко.
...Вот и вся прошедшая жизнь - его и как будто уже не его, словно он смотрел теперь на себя и своё прошлое с какой-то новой высоты, где никогда ещё не был… Зла - ни своего, ни чужого - не помнилось. Наоборот: глядя на медленно гаснущий закат, с особенной ясностью вспоминал он, как, порой через силу, пытался делать в прошлой жизни добро - и был сейчас мучительно-счастлив сознанием этого. Он и на войне будет делать добро - правда, совсем не то, рабочее, привычное, каждодневное - и всё-таки добро, которое никто за него не сделает. Конечно, порою непросто будет, творя военное добро, оставаться человеком в мирном смысле слова - но если не будет он делать такое добро, то уже не сможет сохранить в себе человека ни в каком смысле; это солдат почему-то ощущал наверняка, хотя особенной жажды войны и не испытывал. Сейчас он только упрямо думал о том, что не всё кончается с войной, кончится когда-нибудь и сама война - и он ещё порадуется её концу, он ещё успеет оставить свой глубокий мирный след на земле…
И солдат был заранее доволен и успокоен этим.
...Вечернее небо сгустилось, как молоко в масло. Звёзды, теперь большие и уверенно-светлые, лежали на этом масле льдистыми размашистыми узорами. Вот только луны сегодня не было…
Внезапно очень близко отчеканились в тишине чьи-то чёткие шаги.
- Иванов? - скрип сапог, как скрип несмазанных дверных петель. - Смотрите, не задерживайтесь, товарищ Иванов. На призывном Вас ожидают.
Вот и всё. Или не всё?
Жизнь - такая ёмкая, разная, но всегда значительная - должна продолжаться даже после ЭТОЙ войны. Конечно, она продолжится, и не только не исказится от прошедшей бойни, но станет лучше - она просто не может не стать лучше, иначе для чего за неё сейчас воюет столько хороших людей - даже тех, кто не умел и не хотел воевать?..
Иванов представил себе на миг эту ожидающую всех добрых людей неведомую, но обязательно прекрасную послевоенную жизнь, как представлял себе когда-то во сне незнаемую, и всё-таки давно обжитую им - родную деревню. Эта жизнь расстилалась перед его мысленным взором - чистая, как первопуток; не новая, та же - просто совсем, навсегда настоящая - будущая жизнь…
- Прощай, Нюра…
- Ванечка, соколик мой ясный…
И глядя в близкие горестные глаза, солдат окончательно поверил в неотвратимость будущей жизни, до краёв наполненной миром, как его последний тихий вечер на Родине.
1984 - 1985