Солнце мятой красноватой тряпицей окутало предзакатную жарёху.
Снег смялся, будто на кровати сжевали в судорогах простыню.
Тропинки покрылись водянистой корочкой, прорываемой следами.
Машины всё ещё бледнеют от инея, но стоит припечь лоскуту, растворяются в городском мегаполисе шмелиным жужжанием.
Сигаретный парок изредка вызывает неприятие зимней апатии.
Я шагаю, пачкая ботинки снеговой молью.
Шаг до головокружения так опьяняет весеннее влагодыхание.
Моя цель далека — город, смазливо скрашенный огненными фонарями, призывный, манящий, словно комара висок.
В городе по-другому...
Соль въедается в подошвы...
Кашица снега и льда осложняет путь.
В ярком бессонном городе день скрутила ночь, жадным ртом горизонта сожрала пятно солнечное и слепит молоком ламп.
Я знаю, что мне нужно - это доза тепла от кирпичных зданий, некое наслаждение от брожения между переулков...
Таких узких, что кажется, стены сдвинут пресс и ты останешься размазанным рисунком граффити, рисующим развороченную плоть.
Ночной визит к Эрмитажу, искорёженная потными руками купюра, и вот в ночном поедании музея видятся не великолепные шедевры, а будто нападающие на тебя монстры с картин.
Ещё немного - и меня сглотнёт круг старины.
Стены затхло дышат.
Эта экскурсия страшна, как ломающая кости машина.
Ангелочки пугают глубокими глазами, в них сваливаешься с паркета, и они, приведения художеств, беспощадны.
Тихо шаркаешь по глянцевому полу, страшит даже тень от скульптуры, кажется, у неё выросли руки, пытающиеся влезть в тенистое нутро.
Бродишь вроде беспомощно, но окна орошает зорька, и не понятно, последний или первый посетитель ты храма искусства.