Елена. Отрывки из книги воспоминаний

Наша с Еленой жизнь:
1935 год – родилась Елена,
1937 год – родился я,
1963 год – мы познакомились,
1977 год – мы поженились,
1 февраля 2008 года Елена скоропостижно скончалась.

Я с тупой надеждой ловил ее дыхание.
Вот совсем ровное… перерыв… опять ровное… перерыв…
Врач накрыла лицо Елены простыней.
Принесли ширму и отгородили кровать.
Мы с Еленой остались одни.

А накануне вечером, после всего кошмара и суеты врачей, дыхание у Елены выровнялось. Кончились хрипы, лицо опало, почти сошла синева, появился румянец.
Я все время держал руку Елены с иголками от капельниц, но тут она уже совсем успокоилась и затихла.
К приезду Гали, а потом Лени с женой, она уже как бы спала.

Я совершенно не умею разговаривать с врачами. Всегда это брала на себя Елена. Но Леня и его жена работают в институте Склифасовского, поэтому разговор у них с врачом начался профессиональный, со слова «коллега».
В общем, решили, что сейчас Елену трогать нельзя и потом уже вечер, а утром мы организуем ее перевод в Склифасовского. Там все по-другому и специалисты, и аппаратура.
Мы с Галей привезли из дома чистое белье, купили в аптеке памперсы и Галя уехала.
Часов в девять врач сняла капельницы. Я собрал всех дежурных сестер и мы Елену переодели, сменили постель, уложили ее немного на бок и дыхание вроде стало еще лучше.
Я дремал у постели. Тишина. Страх во мне сменился туманной надеждой, что вот Елена проснется, не поймет, где она находится, а я ей все объясню и успокою.

А часов в шесть утра Елена стала как-то часто дышать.
Я побежал за дежурным врачом, все спали, с трудом нашел ее на другом этаже.
Врач пришла, сразу позвонила помощнице, сделали несколько уколов. Я волновался, лез с вопросами, а они с отрешенными лицами меня не слышали, сделали еще укол. Наконец, дежурная врач с какой-то прямо злостью сказала: «Ну, что вы не понимаете, что она умирает».

А неделя началась как обычно. В понедельник Елена занялась уборкой квартиры. Теперь она это делала с передышками и за день не успевала.
Вечером прихожу – Елена с тряпкой в руках, вытирает пыль.
- Ты что это на ночь глядя?
- Как ты не понимаешь? У меня вечером сил больше.
Елена всю жизнь была ночным человеком.
Я встаю в пять утра, к десяти вечера у меня глаза слипаются. А у Елены за полночь все самое интересное по телевизору.
В среду вечером Елена объявила, что утром она хочет съездить в «Ашан» (от нас это минут пятнадцать на маршрутке).
Ходить с сумками Елене уже давно было тяжело. И в наши большие магазины: «Рамстор», «Перекресток», «Ашан» мы поочередно отправлялись по выходным.
Шагали не спеша, под ручку. Такая появилась традиция. Воскресная прогулка.
Обратно я тащил сумки, но Елена же не могла быть слабой и обязательно требовала:
- Дай мне одну сумку.
- Не дам.
- Дай, тебе говорю.
- Не дам…
Конечно, я сразу начал ее отговаривать от этого похода, но Елена уже решила и все:
- Я отдохнула. Что я дома сижу? Прогуляюсь за мелочами.
Раньше я днем с работы звонил по необходимости, Елена могла, устав, прилечь и я боялся ее беспокоить. Но тут как-то мы решили обязательно перезваниваться. Дескать, старые уже, нужно страховаться.
Поэтому часа в два, решив, что Елена уже вернулась, я позвонил и услышал: «Это скорая помощь…»
От неожиданности я выключил связь и тут же набрал снова.
- Вы что трубку бросаете? Вы кто?
- Муж.
- Вашу жену подобрали у «Ашана», везем в больницу.
Дальше путаный разговор, какая больница, наконец, я понял, что это больница в старых Химках.
Я на работе в Мытищах, сидим в прорабке, напротив мой напарник, смотрит на меня вопросительно.
Слава богу, у него машина и мы сразу поехали.

Елена лежала в торце коридора, у окна.
Вся в капельницах. Глаза закрыты.
Вид был ужасный, лицо посинело, раздулось, не дыхание, а какие-то хрипы.
На меня сразу бросились: «Где документы?» Тут же кучей лежали вещи, я порылся в сумке, достал кошелек, паспорт. Заставили пересчитать деньги. Мне не до этого, но им важно, что денег довольно много и все целы.
Врачи суетились с уколами, толком ничего не отвечали, и не мог я связать их отрывистые слова: «скачок давления», «кровоизлияние», «сердечный криз».
Видно, что очень плохо, нужно спасать.
А что значит спасать? Вроде вот и спасают. Уколы, капельницы, врачи работают.
Так в суматохе прошло часа два и внешне состояние Елены стало улучшаться. Дыхание наладилось, хрипы остались, но редкие, и эта жуткая фиолетовость постепенно сошла.

Вспоминая эти часы, реплики врача, мне теперь кажется, что она с самого начала считала положение безнадежным. Поэтому и была такой нервной и агрессивной.
Что вообще можно было сделать при таком диагнозе: «внутримозговое кровоизлияние при гипертонической болезни»?
Мы себя убаюкали тем, что Елена внешне успокоилась и слишком понадеялись на «завтра».

Можно только очередной раз проклинать условия нашей жизни, наши власти и самих себя за то, что все терпим.
Химки – та же Москва, столица. А в ней центральная городская больница, без отдела реанимации и без современной специальной аппаратуры.
Каких врачей обвинять? И до какой правды докапываться?
Лучше уж не тревожить покой Елены.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 
Елена.
Любимая женщина.
Мы были вместе больше сорока лет, но я так и не научился говорить «моя женщина». Елена всегда была самой в себе, всегда близко и чуть поодаль. Что-то у нее в душе постоянно варилось и созревало.
И я всю жизнь к ней тянулся, все удивляясь ее неожиданностям.

Последние четыре года, каждый сентябрь мы уезжали в Евпаторию. Я уже выучил наизусть узкие, кривые улочки старого одноэтажного города.
- Вот наш двор, а дом уже сломали… здесь подруга жила, я ей стучала в окошко и мы бежали в школу… а вот школа (хорошее, свежепокрашенное здание)… а это улица, где Пригожие жили…
Мы едем на смешном одноколейном трамвае и я, хихикая, продолжаю экскурсию: «А это, Лена, больница, где ты Галю родила».
Но главное, для Елены море. Мы ходим на «дикий пляж». Это тут же, в старом городе, огромные, бетонные, уходящие в море ступени, протянувшиеся почти на километр.
Я хвалюсь, показываю разные кроли-баттерфляи, которым научился на своей маленькой Протве, а Елена в море, как дома, она, улыбаясь и почти не шевелясь, быстро удаляется от берега.
Я нервничаю, кричу: «Назад» (мало ли сердце).
Елена, удивительное дело, слушается.
Ступени высокие, да еще скользкие от водорослей, я протягиваю руку:
- Не надо. Я сама.
Ну, конечно, всегда «сама». Опираясь на коленку, Елена одолевает одну ступеньку… другую… и уже стоит на площадке, очень довольная собой.
Вечерами мы приходили окунуться и посидеть на ступеньках. Море чуть шелестит. Такая философская, расслабляющая тишина. Покой.
Везет же людям родиться у моря.
Мы смеялись, говорили о пустяках. А ведь была возможность оглянуться в прошлое, покопаться в своей душе. Время самое подходящее, уже за семьдесят лет.
Но нашим родителям, измученным нуждой, было не до задушевных бесед. И нас они к этому не приучили.
Елена всегда рядом и мне кажется, я знаю ее наизусть.
Но вот ее вдруг не стало, и у меня сразу оказалась масса вопросов, а ответов уже нет.
Вот и собираю я нашу жизнь по скупым документам, немым фотографиям и оставшимся в памяти случайным картинкам и словам.
Мы совсем не думали о разлуке. Правда, один раз я как-то к слову сказал, что мы с Аленой заходили в деревне на наше кладбище и я ей показал место, где меня похоронить.
- Как в деревне? – Тут же возмутилась Елена. – Я что, буду туда ездить!
Пауза… и мы расхохотались.
Не было у нас еще потребности в подведении итогов. Казалось мы на ногах и еще столько сил. А Елена, оказывается, все же перебирала наше прошлое. Только я, такой толстокожий, к этому никак не подключился.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Окончив школу с серебряной медалью, Елена решилась приехать в далекую, незнакомую Москву и поступила в МИИТ на факультет, считавшийся по сложности мужским, - «мосты и тоннели», хотя имелся более женский ПГС – тихое гражданское строительство.
Еще в институте Елена вышла замуж за своего однокурсника. Была шумная комсомольская свадьба и в том же году родилась Галя.
Елена взяла академический отпуск и целый год жила в Евпатории. Там тепло, море и мама очень вкусно готовила. Тогда в Москве мы все ели не до сыта, а уж приезжие особенно.
Когда Елена вернулась в институт, я уже учился на следующем за ней курсе.
Я тоже женился в институте, и тоже родилась дочь, которую мы назвали (тайные намеки) Леной.
Так что около трех лет мы с Еленой ходили по одним коридорам.
Хотелось бы «вспомнить», что мы случайно столкнулись и как-то «особенно» посмотрели друг на друга.
Но нет. Не было.
У судьбы все по порядку.

Закончив институт, Елена получила распределение в подмосковный мостоотряд, где уже работал ее муж. Такое распределение помогло им не уехать бог знает куда, а закрепиться около Москвы. Сначала это было общежитие в Спасе, в районе Тушино, потом квартира в Химках.
Елена четыре года отработала в мостоотряде  инженером ПТО. Про эту свою жизнь она мне практически ничего не рассказывала и я не допытывался. Дескать, что мне за охота слушать про радости без меня. Просто по своему отрядовскому опыту могу представить, что жили они на этой стройке весело, тем более в совсем молодые годы.
Потом у них произошла мало почтенная авария: во время монтажа рухнул пролет небольшого моста. Можно было такой казус пережить, но дело осложнилось гибелью рабочего, притом, что он долго лежал  в реке, у всех на виду, придавленный плитой.
Отряд расформировали, и Елена оказалась в ЦПКБ.
Наверное, для Елены это была большая удача. С рутинной отрядовской должности она попала в организацию качественно иного профессионального и кадрового уровня.
Ну, и вообще – мы встретились.

Центральное Проектно-Конструкторское Бюро (ЦПКБ), потом Специальное КБ (СКБ), а еще позже уже институт «Гипростроймост» Главмостостроя – единственная в нашей стране организация, проектирующая  способы постройки больших мостов.
Работа уникальная, потому что все большие реки очень разные, а еще широкие, глубокие и быстро текут.
Проект постройки большого моста, а тем более уникального, больше по объему и дороже проекта самого моста.
Инженеры ЦПКБ-«Гипростроймоста» - творческая элита нашего мостостроения.
Елена проработала ведущим конструктором и руководителем бригады более 20-ти лет. Она стала эффективным и эффектным сотрудником и ушла, находясь в прекрасной форме, оставив о себе яркую память.

Меня в ЦПКБ рекомендовали преподаватели, с которыми я общался, подрабатывая в институтской лаборатории, а они в свою очередь подрабатывали в ЦПКБ. Лабораторное начальство тоже сделало на меня заявку и какое-то время я висел между двумя организациями, но ЦПКБ к счастью перетянуло.
ЦПКБ в тот период решило омолодиться и сразу приняло много выпускников с курсов, на которых учились и я, и Елена. Поэтому работа в чем-то стала плавным продолжением институтской жизни: много знакомых лиц и похожая общая атмосфера.
Товарищи Елены, крепкие общественники, и на работе сразу принялись устраивать вечера, конкурсы, капустники, выпускать стенные и световые газеты и вообще всячески тормошить и эпатировать старые кадры.
И вот тут я уже во всем принимал активное участие. Еще мои маленькие пародии стали печатать в разных журналах, особенно в «Крокодиле», и даже читать по радио. Так, что я был в расцвете своего, как при случае сказала Елена, «искрометного» остроумия. Заметив, что меня от этого слова всего передернуло, Елена-умница больше никогда его не произносила. Она вообще очень чутко себя корректировала.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Все работники ЦПКБ были распределен по бригадам.
Бригада – это 6-10 человек постоянных работников. При аврале могли несколько человек добавить. Во главе бригады стоял отец родной – главный инженер проекта (ГИП).
В те времена была мода на командировки. Часто выезжали всей бригадой на месяц (максимально разрешенный срок), если не укладывались, как-нибудь химичили или на несколько дней возвращались в Москву.
Свои девять лет в ЦПКБ я проработал у Гевондяна.
Завен Серапионович был высокий, худющий, совсем не типичный армянин. Может, из-за ранней седины он нам с Максом казался пожилым, «стариком», а ему было-то в то время чуть больше сорока лет.
Как-то в командировке, расслабившись, он немного пооткровенничал. Оказалось, что у него есть любовь, чуткая женщина, и есть совершенно прозаическая жена, а еще сын и вообще семья.
Завен Серапионович был интеллигентным, деликатнейшим человеком и все житейские проблемы были для него совершенно неразрешимы.
А вот специалистом он был от бога. Наши старики, для которых все были бестолковыми засранцами, «Завенчика» встречали с улыбкой.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
И вот, в один прекрасный зимний день 1963 года открылась дверь и Гевондян вошел с молодой красивой женщиной.
- Познакомьтесь, наша новая сотрудница, Елена Филипповна Пекарская.
Где у нас свободный кульман?
А свободный кульман рядом со мной.
Смущенная Елена стала устраиваться, приветливые Парзик и Ольга начали ей помогать, попутно знакомя с бригадой.
- А это, Леночка, Лев. Вы с ним осторожней, он очень коварный.
Да уж, такой коварный, что залился краской до ушей и все рассмеялись.
Потом уже Елена любила вспоминать, как она внутренне ахнула и сказала себе: «Все, мать, пропала».
Ну, я думаю, Елена приукрашивала свои романтические воспоминания.
Я про мое аханье не помню, но волнение началось сразу. Так смеется красиво, а из глаз просто лучи.
В нашей большой комнате, где сидела еще одна бригада, шел постоянный треп. Я в нем активно участвовал, смешил публику, но теперь уже с обязательной оглядкой на Елену.
При всей нашей внешней общительности мы с Еленой были очень стеснительные.
Вроде такой бойкий, я от разных намеков заливался краской к восторгу всех женщин в комнате.
А Елена вообще очень скрытная. Да и робела она еще в новой обстановке.
Слава богу, судьба нам помогла, а то бы мы еще долго мучились со своими комплексами.

Елена родилась 28 апреля, именно на этот день в ЦПКБ назначили первомайский вечер.
Все, как всегда: торжественная часть, концерт и застолье в институтской столовой.
Из всего я помню только танцы.
Музыка, полутемный зал, мы танцуем с Еленой, я что-то нашептываю, Елена смеется.
- А у меня сегодня день рождения…
- Правда? Поздравляю…
- Спасибо…
- Леночка…
Замечательно, что в танце можно быть так близко, почти обнимать. Да какое почти! Мы уже обнялись, и лица совсем рядом, и я целую в шейку…
Людей так много. Толкают. Мешаются.
Мы оказываемся в пустом темном здании института и находим самое укромное место.

Потом я провожал Елену в ее далекое Тушино. Домой вернулся глубокой ночью.
Начались наши встречи и мои ночные путешествия на последних электричках, товарных поездах, запоздалых автобусах и уборочных машинах.
Мы тайно побывали в моей коммунальной квартире на Цветном бульваре.
Потом Тушино, комната Елены в общежитии.
А потом… потом было много всего.
Оказалось, что мы просто созданы друг для друга и какое счастье, что мы, наконец, встретились.
Тут кстати появился роман «Мастер и Маргарита»: «Любовь выскочила перед нами, как из-под земли выскакивает убийца в переулке, и поразила нас сразу обоих!» - читали мы взахлеб, абсолютно про себя.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Мы с Еленой встретились уже взрослыми людьми. У обоих -  семьи, маленькие дочери.
Нам казалось, что мы нашли свою судьбу, но жизнь была до того бедная и так привязывала к единственному жилью и налаженному семейному быту, что нам пришлось еще долго жить в фактически разваливающихся семьях.
Проза жизни много раз напомнит о себе, а пока мы были в эйфории, очень заметной для окружающих.

Скоро небольшой группой мы поехали в Пермь, в нашу с Еленой первую и последнюю командировку.
Какое счастье, свободные, в чужом городе! Только Владимир Иосифович хмурится и Парзик с Ольгой поджимают губки. Как так, я был собственностью бригады, а тут, не успела появиться и сразу все ей.
Сама Елена вела себя идеально, добросовестно корпела над чертежами, а я такой весь балованный и нетерпеливый портил ей репутацию.
Вот, например, всей компанией мы отправились в кино, только Елена этот фильм видела и осталась в гостинице. Когда стали рассаживаться, гасить свет, я исчез и вернулся к самому концу сеанса. Удивленные контролеры пустили меня в зал, зажегся свет и… вот он я, просто в темноте потерялся и сидел на другом месте.
Были в этой командировке и другие фокусы.
По возвращении Гевондяну обо всем было соответственно доложено, особенно авторитетно, я думаю, выступил Владимир Иосифович со своей партийной прямотой, и Елену перевели в наше помещение около ГУМ-а.

Позже и Елена согласилась с тем, что мы должны быть очень благодарны Завену Серапионовичу за то, что он развел нас по разным углам. Это наверняка спасло и наши отношения, и деловую репутацию Елены. На новом месте она обрела душевное равновесие и со всем своим честолюбием занялась делом.
А еще Елена действительно переехала из «деревни» в «столицу». Этот наш отдел был знаменит очень интересными и модными женщинами, да еще рядом легендарный магазин.
Елене очень повезло с ГИП-ми, немного поработав с оригинальным и незаурядным Эпштейном, она окончательно обосновалась в бригаде Севы Белого.
Сева был талантливый специалист и просто хороший человек. Мы с ним какое-то время часто общались на почве сочинения стишков и разных шуточек. У него была небольшая, в основном женская бригада. Тон задавали Люся Дубская и Лена Потапова – женщины такой активности и стервозности, что любимый Севочка был, как за каменной стеной от всех конторских несправедливостей и посягательств. Елена прекрасно вписалась в эту компанию.
В общем, Елена, умная, волевая, во все дотошно вникающая быстро стала ведущим конструктором и оставалась в бригаде Севы Белого до ухода на пенсию.
Ну и, разумеется, Елена заняла свое место среди самых интересных женщин СКБ.
В те времена, когда все необходимое доставалось с боем, в огромных очередях или разными хитрыми путями, женщине для того, чтобы быть хорошо и модно одетой, требовались ум, энергия, фантазия, вообще деловая хватка.
Хорошо, что рядом был ГУМ, плохо, что денег платили мало.
Елену выручали ее швейные таланты, и большая часть ее красивой одежды была делом собственных рук.

Теперь мы чаще всего встречались «у Вовика» - небольшой бюст Ленина в вестибюле станции метро «Театральная», стоит до сих пор.
От кульмана Елены до «Вовика» пять минут ходьбы, но я с «Сокола» приезжал первым и изнывал, пока в проеме дверей не появлялась улыбающаяся Елена.
Иногда при хорошей погоде мы просто отправлялись погулять, что-нибудь посмотреть. Елена еще плохо знала Москву и я выискивал для нее самое интересное. Тогда Москва еще была небольшой красивой Москвой. Ходили на разные выставки, вернисажи.
Начинался период «оттепели», культурная жизнь Москвы оживала и расцветала. В Доме Художника на Кузнецком мосту постоянно менялись интересные авторы и экспозиции.
А вообще я завалил Елену книгами и бесконечными рассказами о своих литературных пристрастиях, любимых фильмах и спектаклях.
Если верно, что женщины любят ушами, то чувства в Елене должны были просто кипеть, а бедные уши, как они все выдерживали.
Все время, когда мы не целовались, я говорил, а Елена смеялась.
Особенно меня вдохновляло, что Елена всегда правильно реагировала, смеялась именно там, где смешно, все запоминала и впитывала, как губка. Поразительно, когда Елена успевала все читать, да вообще выдерживать наши перегрузки, ведь еще же был дом, хозяйство и поспать нужно.
Но это уж она была такая: все видеть, все знать, обо всем иметь мнение, везде - «я сама».
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
В стране продолжалась «оттепель», хотя Хрущев уже орал и топал ногами на встречах с творческой интеллигенцией.
Маленький, кругленький Хрущев позволил людям вздохнуть после мрачной глыбы Сталина. Впервые один из молчаливых, таинственных вождей открыл рот, выложил свой интеллект и развеселил страну.
Хохотали в зрительных залах, на кухнях и на работе. Ни один разговор не обходился без анекдота про главного комика страны.
Вот Хрущев на выставке картин:
- А это что за жопа с глазами?
- Да это зеркало, Никита Сергеевич.

В театре «Современник» публика рыдала от смеха на спектакле «Голый король.
Ю.Любимов вспоминал, как его и несколько режиссеров позвали в качестве соучастников на совещание по вопросу закрытия «Современника»: «И все «Голого короля» разбирали: кто голый король, а кто премьер – это при Хрущеве было. И до того доразбирались, что закрыли заседание, потому что не могли понять – если Хрущев голый король, то кто же тогда премьер - министр? Значит, Брежнев».
Такое было сложное время, такие были заботы у партии.
А театры кипели и бурлили. Как будто из коробки высыпали огромное количество актеров, режиссеров и драматургов.
Цензура надрывалась, запрещая, вычеркивая, но театр в совершенстве овладел эзоповым языком, намекая, усиляя и подчеркивая двойной смысл.
А хорошо натренированная публика все понимала, хохотала и устраивала овации.
В 1964 году по Москве прошел слух о каком-то необыкновенном спектакле, который поставил педагог Щукинского училища Ю.Любимов со своими выпускниками.
Спектакль назывался «Добрый человек из Сезуана» по пьесе Брехта. Мы с Еленой смотрели его в каком-то клубе.
Все в этом спектакле было праздником: непосредственность молодых артистов, их музыкальность, пластичность движений, множество песен, на отчаянной ноте звучали стихи М.Цветаевой «Мой милый, что тебе я сделала…» А знаменитые зонги самого Брехта очень ложились на тогдашние настроения.
Любимов потом вспоминал:
«Когда спели «Зонг о баранах»:
Шагают бараны в ряд,
Бьют барабаны…
И второй зонг особенно:
Власти ходят по дороге…
Труп какой-то на дороге.
«Э! Да это ведь народ!»
Публика стала топать ногами и орать: «Пов-то-рить! Пов-то-рить! Пов-то-рить!» и так минут пять».
Как свидетели можем подтвердить, что в спектакле было еще много моментов, когда эмоции зрителей перехлестывали через край. Время было такое взволнованное.
Как и очень многие, мы с Еленой «заболели» Таганкой. Посмотрели все первые поэтические представления от «Антимиров» до «Пугачева», все спектакли с Высоцким – такие шедевры, как «Вишневый сад» (ставилА.Эфрос), «Жизнь Галилея», «Гамлет»…
То есть мы проучились в школе Ю.Любимова до самого ее кризиса: смерть Высоцкого, отъезд Любимова за границу, раскол труппы на два коллектива.
Сейчас при всех свободах и неограниченных возможностях даже близко нет тех театральных потрясений.
Тогда мастерство исполнителей падало на обостренное восприятие зрителей.
А сейчас нет не только тех мастеров, но главное нет того зрительного зала.
Исчез душевный отклик.

Мы с Еленой никогда не стояли в тогдашних безнадежных очередях за театральными билетами.
Обычно я рыскал по уличным театральным кассам. Была реальная возможность выпросить дефицитные билеты с нагрузкой, билетами на прогоревшие спектакли.
Слава богу, билеты в театры были тогда дешевы, хотя все равно я пребывал весь в долгах до самого Сургута.
Но в основном я «стрелял» лишние билеты у входных дверей. Задолго до начала спектакля я уже шустрил в толпе и сильно навострился в этом деле. Елена всегда говорила, что я очень глазастый. Действительно, я издалека замечал, что человек не спроста еще далеко на подходе лезет в карман и уже летел к нему с традиционным: «Нет лишнего билетика?» Кто-то выжидал до последней минуты, таких тоже нужно было держать на примете.
Иногда женщины говорили: «Есть, пойдемте». Ну, тут я дико извинялся, дескать мне бы билетик, а девушка уже есть.
В общем, мы попадали всегда. Такое было наше счастье и везение. Люди нам симпатизировали.

Ах, кино, ах, театр! Суета все это.
Поиски уединения – вот главная проблема.
Советская власть была очень пуританской, в любую гостиницу только по паспарту и со штампом о браке.
Мы перебивались квартирами друзей, знакомых, разными случайными возможностями, даже будущий начальник Гипростроймоста Алик Холмский помогал нам своей дачей.
От Северного речного вокзала на двухчасовую прогулку до «Бухты Радости» и обратно ходил теплоход с надежным паролем «Михаил Калинин». А на нем были двухместные каюты и документов не спрашивали. Я бегал к открытию касс и, отстояв очередь из озабоченных мужичков, добывал заветные билеты.
Насаждаемая мораль перекособочила все человеческое в людях. И одной из карикатур стали нелепые, ханжеские, плакатно-книжно- экранные интимные отношения.
Однажды я по простоте душевной попробовал снять комнату в каком-то пригородном домике.
Меня не поняли. Как это я буду иногда приезжать с женщиной!? Хозяевам показалось, что я склоняю их к чему-то гнусному, чуть ли не к измене родине.

Со своей новой бригадой Елена начала ездить в командировки. И, конечно, при первой возможности я мчался к ней на свидание.
Началось с Ленинграда. Оба мы в нем ни разу не были, а тут, как по заказу, еще и белые ночи.
Елена уже прожила в городе неделю и в восторге от ленинградских красот бросилась мне все показывать.
Пришли мы на квартиру Пушкина, а там огромная очередь растянулась по набережной. Мы зашли во двор, открыли какую-то дверь – вроде кухня, открыли еще дверь и оказались в гостиной. Экскурсовод вытаращила глаза, но у нас был такой виноватый и умоляющий вид, что она засмеялась и повела экскурсию дальше.
Мы даже немного побродили по романтическим пригородам. То ли дни были раньше длинней, как-то мы много успевали.

И когда Елена работала под Серпуховым, я ездил туда все входные.
В этой командировке с ними был Абрам Лазаревич Зубок – легендарная в СКБ личность. В молодости он был хулиганом и бабником. Все наши женщины- ветераны смотрели на него с обожанием и краснели по старой памяти.
Как-то Елена встречает меня и хохочет:
- Зубок спрашивает: «Куда это ты собралась? Небось, Лев уже караулит в лесочке? Слушай, да что она у тебя золотая что ли? Что он в такую даль к тебе мотается?»
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Во время «оттепели» очень популярной стала тема Древней Руси.
Когда немного рассеялся сплошной туман советской власти, оказалось, что у нас есть яркое прошлое.
Вдруг, как будто открыли старый сундук с добром и все ахнули.
Огромные очереди стояли на выставки картин Николая и Святослава Рерихов. Горы, облака, необыкновенной освещенности. Идолы в пустынях, таинственные знаки на скалах, вся эта мистика Гималаев переплеталась с древностями Руси, ее деревянными богами, ночным «Гонцом» в утлом челне.
И тут же ярморочная старина Т.Мавриной с ярко раскрашенными людьми и каруселями.
Солнечная зима Юона и «Русь уходящая» П.Корина.
Глазунов подсуетился с глазастыми святыми, тонконогими конями, князьями и хоругвями.
Ну и наконец, целая россыпь художников «серебряного века»: Добужинский, Бенуа, Лентулов, Билибин, Лансере, Серебрякова и много-много других. Это уже была старина не просто яркая, а очень изящная, такая вся из себя.
Но самое чудесное то, что этой красоты оказалось очень много вокруг нас: иконы, церковные росписи, а главное архитектура, особняки, усадьбы, храмы.
Тут же и книжки интересные появились: подробные путеводители по древним русским городам, туристические карты, наборы открыток по всей старине, вроде деревянного зодчества Севера. Я всем этим добром завалил Елену, а прекрасная книга Л.Волынского «Страницы каменной летописи» была у нее всегда под рукой.
Этим нашим увлечением уже полностью командовала Елена. Со всей дотошностью она готовилась к каждой поездке, намечало все, что мы обязательно должны были увидеть, и программу свою выполняла неукоснительно.
Мы знакомились со стариной расширяющимися кругами: все в Москве, потом усадьбы и монастыри: Абрамцево, Архангельское, Марфино, Загорск, Новый Иерусалим и, наконец, города, позже получившие название «Золотого кольца»: Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Углич, Переяславль-Залесский, Муром, Ярославль.
Самой прекрасной была поездка в Суздаль. Солнечная зима, гостиница пустая, кроме нас еще пара командировочных.
Я тут же со своей подушкой прибежал в номер к Елене и вообще жил бы в гостинице, не вылезая, в рай ведь попали.
Но Елена была тверда:
- А вот это вот не входит в наше трехразовое питание. Ты помнишь, зачем мы сюда приехали?
Я грустно закивал, какие с Еленой споры.
А на улице все специально для нас, двух единственных бездельников, которые бродят по городу и все им в ответ улыбаются. В церквях, музеях скучающие смотрительницы радовались нам, как родным.
Мы все облазили: Суздаль, Владимир, Кидекшу, а на Нерль пробивали тропинку в глубоком снегу.
Бывают в жизни мгновенья счастья, а тут его целая неделя.

Спустя несколько лет я возвращался из командировки. Поезд остановился во Владимире. Я соскочил и махнул в Суздаль. Вспомнить о счастье.
Лето. Жарища. Пылища. Городок оккупировали туристы. Толкотня, экскурсоводы орут.
Я себя обругал и быстро развернулся назад.
Елена выслушала мой рассказ с удовлетворением.
- Я тебе всегда говорила, не суетись, не жадничай, все испортишь. На что ты, дурачок, надеялся?
- Да вот… думал, что вот… опять… струны там… зазвучат, - мямлил я под снисходительный смех Елены.
«Э-э, - заметил я себе, - а ведь это уже не первый раз Елена с удовольствием учит меня уму-разуму».

А вообще-то, не все же время мы где-то бегали, как ненормальные.
Мы ходили в гости к Ирине и Сане Пригожим, к Холмскому, к Володе и Лиде Александровым, байдарочная компания собиралась.
И было такое, что Елена заболела воспалением легких и лежала в больнице на Соколе. Я суетился вокруг, приносил ей одежду и мы потихоньку бегали к Вике – подруга Елены, жила рядом с больницей. Можно было помыться и отдохнуть в человеческих условиях.
Очень долго у Елены не было улучшения. Кто-то рассказал о чудесном импортном лекарстве, очень редком.
А лечащий врач вообще считал все эти заграничные штучки вредительством.
Я поднял на ноги всю свою родню и лекарство мне достали. Елена стала его тайно принимать, и быстро пошла на поправку.
- Вот видите, - торжествовал врач, - а вам все иностранное подавай.

И тут наши отношения переехали самые что ни на есть житейские обстоятельства.
В 1967 году мужа Елены направили в загранкомандировку в Афганистан.
Для той жизни это означало, что человеку вдруг привалило счастье. Из таких командировок приезжали с машинами, всякими импортными штучками и пачкой чеков, на которые в специальных магазинах «Березка» можно было купить все, что душе угодно. Теперешняя душа над ассортиментом «Березок» просто бы обхохоталась. Но в те времена, когда и наш-то кособокий ширпотреб был дефицитом, а уж за любой импортной вещью люди давились в очередях, «Березки были предметом мечты и зависти.
Одно из условий загранкомандировок – ехать обязательно с женой.
Собственно, какие у Елены могли быть колебания и возражения.
Отказаться от возможности резко улучшить свое материальное положение, вырваться хоть на время из нашего паскудного быта, да просто семейный долг.
Я-то, что мог предложить взамен?
Загранкомандировки были строго дозированы – три года работы и жесткой экономии, чтобы уж потом отвести душу.
Кстати, для жен там никакой работы не было, только домашнее хозяйство.
Мы с Еленой без конца прощались. Я был в отчаянии и нервы Елене трепал без зазрения совести. Упреков не было, но хватало моего настроения.
А через 192 дня, к концу того же года, Елена вернулась в Москву: заболела Галя.
У меня дома был полный разлад и в основном я жил у матери. Отношения сохранялись, Алена пошла в школу, но все это на нервах и слезах.
Елена сразу вышла на работу в свою бригаду.
В общем, она пробыла в Москве почти год. Мы постоянно были вместе, ходили в гости, весной плавали на байдарке, у Елены я бывал очень часто, портил ей репутацию: соседи-то все видели.
Потом Елена стала опять собираться в Афганистан, а я выкинул такой фортель: пошел в Главк и попросился на работу куда-нибудь подальше. Скрыться от проблем мне показалось их оптимальным решением.
В Главке меня похвалили и с удовольствием направили далеко, в Узбекистан, а там еще в его самую дыру – Каракалпакию, начальником производственного отдела Мостоотряда.
Елена когда-то так начинала инженером, но я-то сразу начальником.
Теперь она меня провожала и мы обманывались какими-то нелепыми планами, что вот дескать я буду рядом с Афганистаном и она ко мне приедет. На маленькой карте мира расстояние между нами было ничтожным.
В СКБ меня долго уговаривали одуматься и расстались со мной в полном недоумении от моей решительности.
Елена после меня застряла в Москве еще на четыре месяца.

Итак, при общем мнении, что у меня что-то с головой, я улетел в Ташкент. Добрался до треста, представился начальству. Меня оформили, горько посетовали, что еду к таким нехорошим людям и пообещали не оставить в беде.
А в коридоре я встретил ГИП-а из СКБ Виктора Калашникова. Мы так обрадовались друг другу и так напровожались, что я чудом успел на самолетик до Нукуса и предстал перед своим новым руководством в довольно потрепанном виде.
Отряд раскинулся на берегу Аму-Дарьи, там, где пустыня Кара-Кум (черные пески). На другом берегу пустыня Кызыл-Кум (красные пески).
Самое обидное, что жара, а в Аму-Дарье не искупаешься: ледяная вода несется с гор и не успевает нагреваться.
Основная работа – строительство гидроузла на Аму-Дарье. Мостовики бурили дно реки и погружали железобетонные оболочки диаметром полтора метра. Стоила эта работа очень дорого и была основным доходом.
Еще до моего приезда началась личная вражда между начальником Мостоотряда Николаем Карповичем Каралкиным и управляющим Треста, который не постеснялся использовать все рычаги своей должности для капитального уничтожения врага. Трест волевым порядком сократил поставку свай-оболочек и Мостоотряд стал загибаться.
Так что я сразу попал в зону боевых действий и слышал лишь вздохи о прежних больших премиях.

Кроме гидроузла строили еще несколько мостов на речках в пустыне и в соседней Туркмении.
Коллектив Мостоотряда оказался таким симпатичным и доброжелательным, что я освоился в нем моментально.
Тон задавал Николай Карпович – здоровенный крутой мужик с густыми насупленными бровями. Отряд держал в трепете. Но на наших вечерних планерках, в узком кругу, вся его хмурость разглаживалась и оказывался очень симпатичный, ироничный человек, умный и с хитринкой. Идиотская война с трестом его, конечно, изводила, и хотелось ему помочь, чем только можно.
Ну, а когда мы совсем сработались, он мог благодушно сказать главному инженеру:
- Что-то, Володь, у нас Лев загрустил, пусть в Москву слетает, померзнет.
И за время работы я раза три летал в Москву по надуманным предлогам и один раз от треста, по делу.
Незабываемое впечатление. Прямо из песков (аэропорт был рядом, за рекой, в Нукусе), а через несколько часов Москва и снег лежит.
По работе моим шефом был главный инженер, смешливый, непробиваемо спокойный хохол Володя Слободяников. В выходные дни они с женой откармливали меня домашними обедами и очень смеялись над моим московским говором, просто получали удовольствие.
Еще у них был мощный радиоприемник, заграница рядом, никаких глушителей нет, все, что хочешь в чистом звуке. Как-то Володя говорит: «Сейчас я тебе такую мелодию поймаю, ее уже несколько дней все станции крутят». И пошла:
«Дорогой длинною, да ночкой лунною…»
Действительно, она тогда звучала очень часто, и эмигранты пели, и Вертинского откопали. Так эта мелодия и прошла рефреном через всю мою жизнь в пустыне Кара-Кум. Хорошо было под нее себя пожалеть, особенно, когда получал письмо от Елены.
В «Литературной газете», на популярной тогда странице «Двенадцать стульев» напечатали мою пародию. Елена писала, что на работе ее все поздравляют с моим успехом.
А потом, уже из Афганистана, Елена жаловалась на дикую жару и что приходится ходить, завернутой в мокрую простыню.
Ну, а я теми же днями в поезде, на самолетах-«кукурузниках», а чаще всего в кузове грузовика, мотался по такой же горячей пустыне Кара-Кум, по нашим дальним объектам.
Работы было много, я пропадал на ней, не глядя на время. А чем еще заниматься?
Мой смешливый женский отдел встречал меня по утрам, мы быстро перебирали бумажки, я давал наставления и, на пару с геодезистом, исчезал обычно на весь день.
Самыми нелюбимыми были поездки через плато Устюрт, на мосты железнодорожной линии, которая тянулась мимо Аральского моря к Гурьеву, на Каспий. Едешь по пустыне и вдруг перед тобой высокая меловая стена, хитрый подъем и дальше уже по самому плато.
Говорили, что оно кишит змеями, но мы их никогда не видели. Мы вообще ничего не видели в плотном облаке пыли, которое нас окружало.
Волосы встают дыбом, превращаются в колтун, который долго потом вымачиваешь под душем.
Иногда приходилось на участке влезать в работу и оставаться на несколько дней.
Один раз монтировали пролеты моста шагающим экскаватором, гигантской махиной, предназначенной рыть великие каналы.
Оторопь взяла, когда этот монстр подъехал к маленькому мосту, размахивая своим ковшом  величиной с избу. Разнести опоры – это ему было без проблем, а положить на них балки – цирковой номер с нарушением всех технических правил.
Я, как лицо ответственное, должен был это безобразие пресечь, но не пресекал, а активно участвовал, просто иного выхода не было. И в который раз наше родное «авось» да «небось» вывезло, и балки мы поставили.

Елена в мае 1969 года снова вернулась в Москву.
По какой причине, не знаю. Возможно, было все вместе: и то, что она там сатанела от безделья, и то, что здесь она сразу начинала работать и получать деньги.
А у нас трест методично добивал отряд. Когда я в очередной раз приехал в Ташкент с отчетами, мне сказали, что при возможной смене руководства я должен остаться и помочь новым людям входить в курс дела.
Наконец, Каралкин и Слободяников подали заявления об уходе.
Я тоже написал бумажку на увольнение.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Я ехал в Москву поездом в самых растрепанных чувствах. Я привык к своему бесконечному рабочему дню и одновременно полной свободе. Мы больше года не виделись с Еленой и ворочались в голове неясные обиды, что вот она меня бросила и ко мне не приехала. Обиды глупые, но я их лелеял и всю дорогу готовил речь.
Я прощался со Средней Азией. В древней Хиве я бывал по делам, а вот в Бухаре на сутки слез с поезда, потом так же сутки пробыл в Самарканде. До Москвы я добирался неделю.
С Еленой мы встретились на квартире у Александровых.
Елена заметно поправилась, это ее смущало, и, вообще, в глазах были тревога и вопрос.
Хозяева тихо исчезли.
У Аркадия Аверченко есть рассказ о писателе, у которого встречи героев, кто бы они ни были: водолазы в скафандрах, бабушка и внучек, две мухи – кончались одинаково: «он бросился к ней, схватил в объятия и все завертелось».
Вот и мы с Еленой, лишь только оказались рядом – сразу «все завертелось».
Какие слова! Какие обиды!
Вернувшись, Александровы увидели двух совершенно счастливых людей.
- Ну, вы, ребята, молодцы. А то мы боялись, что у нас вся посуда перебита.

В СКБ я не вернулся, а устроился в Мостоотряд-4 – основной мостостроитель Москвы – втянулся я уже в живую, подвижную работу.
Где-то с полгода мы встречались с Еленой, а потом она опять уехала в Афганистан. Правда уже в последний раз и всего на четыре месяца.
А в Мостоотряде началась неожиданная экспериментальная работа. Через некоторое время меня назначили этим делом руководить, и я влез в него по уши.
Это очень меня отвлекало от моей очередной грусти.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Мы опять вместе и продолжилась наша и счастливая, и несуразная жизнь.
Мы успешно работали, интересно проводили время.
Но у нас обоих семьи, и они окончательно распались.
Я не знаю подробностей семейной жизни Елены. Никогда к ней в душу не лез и никаких жалоб и исповедей от нее не слышал. Про себя я недоумевал, как это у мужчины жена постоянно пропадает, он слепой что ли. Тем более мы вращались в одной профессиональной среде и, естественно, были доброжелатели, озабоченные желанием открыть глаза и сообщить подробности.
В общем, я примерно догадывался, что они по обоюдным грехам дали друг другу вольную.
А у меня дома никакой «вольной» не было. Светлана по мягкости характера скандалить не умела, но слез лилось море.
Периоды, когда я уходил жить к матери все удлинялись, дочь я видел все реже, а мать меня методично пилила.
В конце 1974 года и в начале 1975 года, с разницей в два месяца состоялись наши разводы. Мой проходил очень тяжело. Светлана плакала, судья ей сочувствовала и развела нас из отвращения ко мне.
Ну вот, мы развелись. А дальше что? Где жить? При Елене вся семья.
Выход просто напрашивался – уехать. Отстраниться от проблем, оглядеться, прийти в себя.
Куда ехать? Конечно на БАМ, тогда все туда ехали. И мостов там много строили.
И вдруг, в тот момент, когда мы уже совсем определились, на БАМ решил ехать муж Елены.
Тут уже получалась комедия: действие первое – все разводятся, действие второе – все едут на БАМ.
Муж Елены работал в Главке, поэтому имел возможность подобрать себе выгодное место. Но все равно очень долго тянул с отъездом.
А наши планы как бы рухнули, потому что другого такого подходящего места в обозримом пространстве не было.
С другой стороны – что мы суетимся? Есть квартира в Химках, зачем куда-то ехать?
Наверное, здесь начало ошибок, которые через некоторое время привели к тому, что мы разошлись.
Совсем необязательно в семье командовать, нравится жене указывать пальчиком и очень хорошо, и на здоровье, но взять на себя основные заботы о семье нужно непременно.
А я безвольно плюхнулся в насиженное место. Один чудак морочил Елене голову, теперь на шею сел другой.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
И вот, мне 39 лет. Я в расцвете сил и в личном тупике. В памяти от тех дней сплошная муть. Какие-то неясные лица и встречи.
Часто виделся с Александровым, может еще и потому, что это оставалась ниточка к Елене. Володя в это время работал в журнале «Детская литература», занимался писателями братских республик, особенно Прибалтики. Он мне давал небольшие книжки молодых авторов и я писал на них короткие рецензии. За каждую напечатанную рецензию платили 10 рублей, которые мы радостно пропивали в их дружной и симпатичной редакции.
Но это был светлый эпизод в общем бестолковом досуге.
А вот работа помнится в деталях, наверное потому, что ее было очень много и шла она успешно. Грутман назначил меня своим заместителем по производству. Я получил орден за строительство Рижской эстакады в Москве. Это было совершенно против тогдашних правил: молодой, беспартийный, да еще с бородой, которую я тогда зачем-то отрастил. Министр даже попятился, когда я подскочил к нему принимать награду.
Тогда списки награжденных печатали в «Московской правде» и меня поздравляли со всех сторон.
Строительство Хаммеровского центра выпихнуло нас с уютного места на берегу Москвы реки и мы начали осваивать новую площадку у платформы «Покровская».
Я отвечал за оба полигона, да еще ходил с проектировщиками по бесконечным организациям, согласовывая проект  новой базы отряда.
Кстати, проектировщики были из СКБ, я стал часто заходить в помещение около ГУМ-а, но Елена уже переехала в новое здание у Рижского вокзала.
В итоге работы навалилось столько, что при всем моем здоровье, я был на пределе сил.
А тут Елена в душе, как заноза, жизнь беспросветная, тоска одолевала, просто достоевщина какая-то, вплоть до того, что всплывало временами национальное лекарство от всех проблем:
- А не удавиться ли мне?
Особенно, когда я тащился с работы и по дороге принимал стаканчик-другой.
Мать была мной недовольна и все мне подробно высказывала.
И вдруг, совершенно неожиданный поворот судьбы: СКБ предложило мне должность начальника своего филиала в городе Сургуте.

Незадолго до всех наших событий СКБ решило навести порядок в своем хозяйстве.
Тогда вся страна была поделена на десять районов, каждый из которых обслуживал мостостроительный трест. При трестах были маленькие проектные группы, которые делали разную текущую работу.
СКБ взяло все эти группы под свое крыло, укрепило и дало статус своих филиалов.
Когда Западная Сибирь стала качать нефть и бурно развиваться, организовали Мостотрест-11 в Сургуте. К нему полагался филиал СКБ. Вот мне и предложили его организовать.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Оглядевшись в Сургуте, я вернулся в Москву, чтобы отобрать на складах максимум всего необходимого.
Заведующая библиотекой, а ей стала наша Ольга, встретила меня, как родного: «Да, бери чего хочешь, разгрузишь нам помещение». Я отобрал целую гору книг и в Сургуте у нас с самого начала был хороший подбор технической литературы.
Вообще, СКБ встретило меня очень ласково, прямо как вернувшегося блудного сына.
Но это все ерунда.
Главное-то, я Елену увидел.
И очень прозаически: открытая дверь в буфет, и она стоит в конце очереди.
Такая, мне показалось, печальная.
И она на меня посмотрела.
И душа, и сердце у меня хором заныли, заскулили.
Мы встретились на лестничной площадке. Как это произошло, не помню. Наверное, все мои силы ушли на то, чтобы выговорить:
- Лена, выходи за меня замуж.
Как она согласилась, я тоже не помню. Факт, что не бросилась мне на шею. Кивнула, наверное.
Да, какая разница!
В ЗАГС-е нам назначили день регистрации – 13 мая. Число такое тревожное и месяц сомнительный. Есть же поверье: в мае женишься – всю жизнь маяться будешь. Черт его знает. Жизнь была трудная. Обиды были, но криков, склок не было никогда. Вообще, всякий базар – это какие-то совершенно непонятные мне отношения.
А в СКБ сенсация, продолжение сериала: Кириченко и Золотайкин женятся, и Елена едет за мужем в Сибирь.
Потом рассказывали, что даже начальник СКБ на планерке сообщил, что «вот у нас новость: Елена Филипповна едет работать в Сургутский отдел».
Я опять улетел в Сургут. В мае вернулся и мы расписались. Приехали к матери. Она видела Елену только издалека в цирке, теперь вот познакомилась с невесткой. Ну, мать, слава богу, молодец, была сама любезность и сердечность, хотя все ее симпатии остались на стороне Светланы.
Я снова улетел, а Елена еще три месяца заканчивала свои дела на работе и дома.
В письмах Елена смеялась, что на работе с ней прощаются, как с безнадежной «декабристкой».
Одним из первых к нам в отдел приехал Юра Алексеев. В московское СКБ он пришел недавно, о нашем романе с Еленой не слышал и был потрясен, когда узнал, что я женюсь на «самой Елене Кириченко» и «сама Елена Кириченко» приедет в какой-то задрипаный Сургут.
Сургут – это наша добрая сказка. Мы перенеслись в иную жизнь, в огромный природный и человеческий заповедник.
Сразу за домом сосновый лес и совсем рядом обрыв, под которым широченная пойма Оби, вся в озерах и протоках, а дальше сама Обь. Мы такой огромной реки никогда не видели.
С обрыва открывались бесконечные просторы земли и неба. Смотреть вечерние закаты над Обью мы ходили, как в театр.
Спокойная работа рядом с домом.
Народ другой, молодой, улыбается.

Елена приехала в августе. Мы уже работали в новом просторном здании, в центре поселка, недалеко от треста.
И дома наши были готовы. Целая улица сборных коттеджей на две семьи: все начальство Треста и СКБ.
Наш дом крайний, у леса, соседи – семья Барто. Вообще, все наши друзья рядом, на одной улице. У нас с Еленой двухкомнатная квартира, со всем удобствами. Даже телефон с выходом на межгород.
Покупая все, что можно достать, я залез в долги.
- Опять долги, - ахнула Елена в аэропорту, - Хочу назад.
Но теперь этот страх был недолгим. Сургут имел статус Крайнего Севера со всеми его надбавками. Так что с долгами мы рассчитались быстро и навсегда.
Наконец-то , Елена освободилась от постоянной головной боли, что купить поэкономней и растянуть подольше. Закончилась жизнь с постоянными долгами. Можно было нормально помогать нашим матерям и дочерям.
«Ты знаешь, первый раз в жизни я шла по магазинам и могла купить, что хотела», - рассказывала Елена после своей первой поездки из Сургута на Большую Землю, в Москву.

В отделе мы с Еленой были старейшими-мудрейшими. Остальной состав – молодые инженеры с опытом работы 5-7 лет.
Общая численность отдела колебалась в районе сорока человек.
Елена, Саша Барто и его жена Ольга по своей квалификации задавали тон в работе. И нам оказалось по силам выполнять проектные разработки для всех без исключения объектов треста. А среди них были большие автодорожные мосты через Юганскую Обь у Нефтеюганска, через Туру в Тюмени, железнодорожные северные мосты на линии Сургут-Уренгой.
Так что Елена не только как обаятельная женщина, но и как опытный и очень добросовестный инженер, естественно стала лидером или, как сейчас называют, лицом фирмы. И действительно, во многом благодаря Елене мы выглядели очень привлекательно и даже заманчиво среди трестовских и мостоотрядовских подразделений, да и вообще в поселке.
А то, что Елена была жена начальника, так это счастье начальника, что у него такая жена.
В поселке вообще везде работали семейные пары, особенно в тресте, начиная с управляющего.
Обстановка в отделе установилась спокойная и дружеская. Никаких авралов, мы все успевали.
Елена и Ольга охотно выступали от имени народа, поэтому народ у нас никогда не безмолствовал и начальники были под неусыпным контролем.
Без церемоний заходя в наш с Сашей кабинет, жены заявляли:
- А народ считает, что нужно воспользоваться хорошей погодой и устроить санитарный день с походом за брусникой.
Тут и не поспоришь, продукт наиважнейший, а сезон сбора короткий. Рабочий день переносился на зиму и все хором-дружно отправлялись в ближний лес за железной дорогой.
А когда привозили молоко и сметану, нас вообще не спрашивали – громкий топот в коридоре и женский состав СКБ  с бидонами и банками несся в магазин. В наши окна было видно, когда подъезжает «молочница», поэтому на зависть и ропот трестовских дам – наши всегда были первыми в очереди.

Перед домами у всех были небольшие участки земли. От крыльца до калитки я наискось выстелил дорожку из досок и участок как бы разделился надвое: ближе к дому – сад (рябину, шиповник и другие кусты я натаскал из леса), а с другой стороны – огород со всякой зеленью и утепленным ящиком, где вызревала наша гордость – помидоры «черри».
Есть фотография: стоит Елена с домашней улыбкой и в горсти держит наш урожай томатов.
У Елены вообще было два смеха: один повседневный, всем на радость, а другой – редкий, когда что-то очень личное смешило ее, она давилась смехом, вытирала слезы, лицо становилось совсем счастливым. Каждый раз я от этого смеха приходил в веселое изумление.
Зимой, чтобы выйти из дома, я чистил дорожку от снега, по краям вырастали сугробы, а по крыше снег сползал, соединялся с сугробами и получалась берлога, только окна проглядывали и пар из форточки.

Первые годы мы с Еленой бегали в лесу за домом и делали зарядку. Потом угомонились.
А зимой обязательные лыжи. Я иногда ходил на высокий берег Оби, где бывали шумные сборища с разными скоростными спусками, трамплинами и другими способами лететь вверх ногами в снежном облаке.
Но, в основном, были прогулки по лесу. Мы с Писаревскими вставали у дома на лыжи и вперед. Евгений, как неистовый спортсмен, тут же убегал бог знает куда, а я «катал» девушек.
На лыжне были небольшие горки, Елена съезжали и обязательно садилась на попу.
- Лена, ну смотри, горка маленькая, пологая, ты только чуть присядь, наклонись вперед и езжай потихоньку.
Елена кивает головой и в конце спуска аккуратно приземляется.
- Мне так спокойней, - смеется Елена. – Зато я плаваю лучше тебя.
- А при чем здесь плаваю?
Это уже потом я увидел, что она в море, как в родной среде, а тут главное, что последнее слово за ней.
Скоро у Елены появились близкие подруги: Людмила Писаревская (муж – начальник отдела треста), Светлана Крапивина (муж – главный инженер треста) и ее сестра Татьяна (муж – прораб в мостоотряде).
Писаревские жили от нас через дом и тропинка между нами была всегда хорошо протоптана, тем более, что и мы с Евгением дружили и в свободное время он старался забежать в СКБ, особенно в биллиардную.
У Крапивиных мы бывали на разных тожествах, но чаще сестры прибегали к Елене на «чашку кофе». Чашку эту пили часами. Совершенно  обессиленная Елена, заполночь провожая гостей, изумлялась:
- Я, старая кляча, уже еле рот открываю, а эти хохочут и ни в одном глазу.

Вспоминая Сургут, я удивляюсь, какие вокруг были красивые женщины.
Во-первых, в отделе у нас все были очень симпатичные.
А из близких знакомых:
Про Ольгу Барто я уже говорил, яркая женщина и очень языкастая.
Людмила Писаревская – настоящая топ-модель, только очень  неуверенная в себе, вся в сомнениях, тогда наши женщины еще не знали, что они топ-модели.
Зина Шебалдова – тонкая, красивая брюнетка, все у нее кипело и сверкало. Веселая, шумная, лихо командовала большим, добродушным Юрой и кучей детей.
Наташа Фридман – преподавательница литературы. Эта, наоборот, томная, вся в бездонных глазах и пушистых ресницах. Зато муж – сплошной фейерверк.
Светлана Крапивина – изящная точеная блондинка, такого прибалтийского типа. Она вела математику и, светло улыбаясь, держала в дружеском трепете и детей, и их родителей.
А Татьяна просто красавица. Можно без конца ахать и все будет мало. Видно Господь держал охапку добра душ на десять и под настроение отдал все ей одной.
Вот такая россыпь самоцветов.
Но, как говорится в старом еврейском анекдоте: «Наша-то, лучше всех!»

Как-то после работы Елена, посмеиваясь рассказывает:
- Сегодня у нас девицы обсуждали семейные пары. Вот, говорят, Елена Филипповна, как Лев Матвеевич на вас смотрит, как с вами разговаривает, сразу видно, что он вас любит, а наши…
- Леночка, - наконец, произношу я, слегка опешив, - у нас с тобой бывает, когда я про чувства говорю тебе очень проникновенно, и значит все мимо ушей. А тут со сторон заметили и для тебя такое откровение.
Кстати, они не увидели, тоже сразу, как ты ко мне относишься?
Ничего Елена не сказала. Посмотрела хрустальным взглядом, засмеялась журчащим смехом и отправила меня в подпол за картошкой, чтобы остыл.

Во времена Брежнева по Москве начала ходить масса подпольной литературы. Это были и книги, изданные за границей, и множество самоделок.
Значительную часть этой нелегальщины я имел возможность доставать. Мы с Еленой все это читали, обсуждали, и взгляды имели самые крайние.
В СКБ ответственным за множительную технику был Паша Круминг. Обаятельный парень, легкого характера, любитель выпить, но и очень работящий. Наше знакомство плавно перешло в тесную дружбу.
Поэтому все запретное, что я доставал, я еще и перепечатывал и переплетал (эту профессию я хорошо освоил). Кстати, Паша имел огромную частную клиентуру, и от него я тоже получал много интересного.
Став начальником в Сургуте, я первым делом решил вопрос с размножением чертежей. Зубок, который был уже заместителем директора по хозяйственной части, прислал нам новенький множительный аппарат. В поселке он был единственным, и мы с выгодой использовали свою монополию.
Из командировок в Москву я привозил много книг и других материалов для перепечатки. Книги я расплетал, пропускал через машину и восстанавливал переплет. Копировала машина на рулоны, которые потом нужно было обрезать на листочки, собирать в книгу и далее выполнять все переплетные операции. А еще постараться книгу художественно оформить. Времени уходило много, но оно у нас, слава богу, было.
Вообще, за подобную деятельность многие люди тогда сидели в тюрьме. Но в нашем благословенном краю никто на меня не стукнул.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Образно говоря, я был слугой двух господ: должен был исполнять все желания и даже капризы треста и выполнять план, то есть приносить Москве доход, но не быть ее головной болью, не беспокоить своими далекими проблемами.
Семь лет мы с этими задачами благополучно справлялись.
С Сашей Барто мы составляли наши планы, утрясали их с трестом, теребили трест, чтобы нас не забывали при распределении разных дефицитов: одежда, ковры, продукты, разное.
Но все же основной  работой Барто было подготовка и выпуск проектов.
Вместе с Еленой они корпели над сложными расчетами. Иногда Саша ездил консультироваться в Москву или родной Новосибирск. А как-то мы запросили помощи и приехал наш с Еленой приятель, Леня Фокин, жил у нас недели две.
Основные чертежи выполняли Елена, Ольга и еще два-три наиболее квалифицированных инженера. Остальные занимались деталировкой и другими работами попроще.
Оплачивали нашу работу мостоотряды, разбросанные по Тюменской области и Ханты-Мансийскому краю, или проектировщики, когда дело касалось больших мостов. Иногда трест заказывал какую-нибудь работу, особенно, если у меня не хватало денег для плана, часто эту работу мы сами с Барто и придумывали.
Со всеми заказчиками я подписывал договоры, в конце каждого месяца оформлял акты выполненных работ. То есть массу времени я проводил в самолетах и вертолетах. Тюмень, Свердловск, Челябинск, Ханты-Мансийск, район Уренгоя – все это места, где я бывал регулярно.
Я на всю жизнь насиделся и намерзся в аэропортах. Постоянные задержки рейсов, вынужденные посадки в чужих городах и наплевательское отношение к пассажирам – это был стиль Аэрофлота, кусочек всей нашей жизни.

После Сургута я ни разу не летал и очень рад. Теперь все издевательства над людьми в аэропортах я спокойно наблюдаю по телевизору. Террористы всех перепугали, а чиновники довели этот испуг до идиотизма. Охрана, обыски, никуда нельзя, ничего нельзя.
А бывало. . . Я встречаю Елену. Охранник растопырил руки:
- Нельзя.
- Да пошел ты! У меня там жена с сумками.
И я бегу по летному полю навстречу самолету.
А, если вспомнить совсем молодость. Ереван. Закончилась командировка. Мы с Валерой бегаем между самолетами. Ночь, мокрый снег, у нас на руках билеты, но все рейсы перепутаны.
Стоит самолет, посадка уже заканчивается, летчик высунулся из кабины.
- Куда летим?
- Москва.
Мы чуть на колени в лужу не встали. Мокрые, закоченели.
-Дяденька! Ради бога!
Летчик смеется:
- Наташа, забери ребят.
Мы к трапу. Самолет полный. Дали нам табуретку на двоих. Приткнулись около туалета. Полетели.
Какие, оказывается, были безмятежные времена. А мы их ругаем.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Но все хорошее когда-нибудь кончается.
Осенью 1983 года Елена уехала в Москву, а через несколько месяцев я сдал дела и тоже распрощался с Севером.
В последнее время мать Елены стала хворать. Да, и у самой Елены сердце все чаще напоминало о себе.
Летом, в жару, испарения огромных болот создают очень душную атмосферу. В пустыне солнце раскаляет, а тут ходишь весь влажный.
Да, и соскучились мы по дому, по родным и друзьям.
Елена вернулась в свою любимую бригаду, к Севочке, а меня назначили начальником технологического отдела СКБ, ставшего уже институтом Гипростроймост.
Больше года я в чиновничьей компании не выдержал и ушел на производство. Сургутская свобода меня избаловала.
Вернувшись в Москву, мы занялись устройством нашего жилья и быта. А для начала решили улучшить жилищные условия Гали, Лени и маленькой Лены за счет моей московской квартиры (мать умерла за два года до нашего возвращения). Соответственно, я официально переселялся в Химки.
Это была забавная операция.
Хорошо еще чиновник не вошел в теперешнюю силу и вся затея обошлась нам малой кровью.
Сначала мы с Еленой обменялись квартирами. В бюро обмена я представил такое письменное объяснение: фактически мы вместе не живем, но мне нужна большая площадь, а «так называемой жене» нужна московская прописка.
Став москвичкой, Елена прописала к себе Галю «для ухода за больной матерью».
Наконец, последний финт: Елена выписывается из Москвы, и я должен ее прописать к себе, мужу, в Химки.
Наши друзья вдоволь повеселились над этой ситуацией.
Как раз у нас в гостях собралась байдарочная компания и при общем хохоте Леня Столпер меня вразумлял:
- Лев, используй подарок судьбы. Ты освободился от стервозной жены. Будь твердым. Никакой прописки. Пусть ходит на свидания.
Елена тоже смеялась, но тревога в глазах мелькала.
А по мне, так некоторая стервозность женщине необходима, придает ей независимость и забавную оригинальность. Особенно на взгляд со стороны.
Во многих случаях я мялся, деликатничал, а Елена -  трах-бабах – всем по серьгам. Жертвы приходят в себя, а удовлетворенная Елена уже далеко в общем разговоре или в пространстве.
А то взаимная умиленность доходит до приторности. Вот это с Еленой никогда не грозило, она с удовольствием отмечала мои ошибки и промахи и очень иронично их комментировала, так что я перманентно находился в состоянии вины и раскаяния.
Это никогда не было чем-то шумным. Лаконичное определение, и я смущенно кряхтел и почесывался, а Елена так радовалась, что я особо и не возражал, не портил ей победу.

Семь лет мы провели в приятном, но тесном жизненном пространстве.
Дома нас потянуло на путешествия.
Два отпуска подряд мы уединенно плавали на байдарке по северу реки Мологи и по Мещере, по реке Пра.
Я никогда в жизни не видел столько белых грибов, как на берегах Мологи. За ними не нужно было ходить, я просто очищал место под палатку и набиралось целое ведро.
Вокруг почти не было людей. Мы проплывали мимо пустых деревень, мимо крепких домов с забитыми окнами. Люди уходили, потому что не было дорог, не было связи с внешним миром.
Сейчас наша знаменитая напасть -  дураки и дороги -  достигла такого уровня, что грозит вырождением нации. А тогда мы с Еленой видели часть большой беды: безлюдье обжитых, богатых земель.

А потом мы привязались к Прибалтике, которая в СССР была кусочком Европы.
Сначала Елена брала в СКБ путевки в дом отдыха, в Светлогорск, бывший старинный прусский Раушан, рядом был Калининград, бывший Кенигсберг, с развалинами собора и могилой Канта. К счастью Пруссии вокруг оставалось довольно много. Старого города и моря хватало на весь отпуск. А оттенял добротную, уютную старину новый район с облупленными пятиэтажками.
Ездили мы в сентябре, красивой, прохладной осенью.
Елена свою страсть кого-нибудь кормить расходовала на чаек. Целая туча птиц окружала нас на берегу. Они отчаянно махали крыльями, пытаясь задержаться около руки дающего, и просто орали:
- Ну, ну, ну… кидай… скорей!
Воздушные потоки сносили одних, подлетали другие, и посреди этой карусели стояла счастливая Елена с батоном хлеба в руках.
А потом мы просто ездили на выходной в Ригу, Вильнюс, Таллин погулять в другом мире.
В крохотных кафе хочется попробовать все. Походили по старинным улочкам и опять на чашку кофе в какой-нибудь подвальчик.
Костелы всегда открыты. Можно просто зайти и посидеть в прохладе.
Когда мы бывали в Риге с Гевондяном и Максом по работе, нам нравилось по выходным уезжать до последней станции в Майери и пешком возвращаться к Даугаве, где мы строили мост, отмечаясь в буфете на каждой железнодорожной станции. Свежее пиво в разлив, дешевые, но вкусные закуски, чистота, улыбки. Что еще нужно человеку?
А в родной Москве, в отчаянной борьбе, заехав кому-нибудь локтем и получив сдачи, добываешь кружку пива и очищаешь местечко на замызганом столе, чтобы положить соленую баранку.

Я очень жалею, что так и не показал Елене Грузию. Тбилиси – мой самый любимый город.
Это в Москве грузины – противные торгаши, а мы строили в Тбилиси двухярусный мост через Куру и общались с другими грузинами, бесконечно интересными, умелыми и доброжелательными.
Грузия – наша самая красивая, артистичная и интеллигентная соседка. Великие грузинские поэты, художники, архитекторы, забавные и трогательные фильмы, музыка. Это просто слезы на глазах, когда утром бежишь на работу, а на центральную площадь выезжает громкоговоритель и на всю катушку запускает всеми тогда обожаемое «Тбилисо…». Люди улыбаются.
А мосты на вторых путях линии железнодорожной линии Зестафони-Хашури, случайная ночевка на пустынном разъезде – и вдруг, из темноты, с окрестных гор, наверное, появились люди с едой, с вином, и праздник до утра.
Одно время нам с Еленой очень нравились книги Леонида Волынского о его путешествиях по Средней Азии и Закавказью. В Грузии его поразил садовник из древней Мцхеты, его гербарии, множество причудливо скомпонованных клумб с каменными горками, водопадами и старинными кувшинами.
В первую же командировку я помчался в Мцхету, чтобы привезти Елене хоть один цветок.
Все, о чем писал Волынский,  оказалось правдой, но только маленьким фасадом, а за ним огромные плантации цветов. За крохотный весенний букетик я отдал почти все свои деньги.
Потом, уже в Тбилиси, приятели мне рассказали, что этот садовник – монополист  в городе, обеспечивает цветами все свадьбы и похороны. Вот, какие уже в то время были в Грузии культурные и оборотистые люди.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Первое время после возвращения в Москву мы часто ходили в театры.
Самое яркое впечатление, просто врезавшееся в память – это спектакль «Служанки», который Роман Виктюк поставил в «Сатириконе».
Томное действо с притушенным светом и четыре женщины, которых играют  мужчины.
Есть содержание, произносятся слова, но это не важно. Главное, как говорят, как движутся. Гипнотизирует мягкая, кошачья пластика тел, которые как бы текут по сцене, и так же тянутся слова, успевая обрасти двойными и тройными смыслами.
Все окутано негой, все совершается в общем медленном бесконечном танце, который вдруг взрывается дикой, феерической пляской в исполнении Константина Райкина.
Мелькнувший блестящей вспышкой и, к сожалению, оставшийся только легендой, был театр Анатолия Васильева – маленький зал в подвале, рядом с Арбатом.
Мы с удовольствием ходили в музыкальный театр Бориса Покровского. Крохотный зал на Соколе, какие-то очень жизнерадостные постановки и прекрасные голоса молодых солистов. Вместе со всем залом и мы с Еленой, хихикая, крякали и квакали на спектакле «Давайте создадим оперу».
Но постепенно, возраст что ли подошел или в театрах что-то погасло, мы стали уходить в антракте домой, а потом и вовсе прекратили свою театральную жизнь.
Мне кажется, театр всегда зависит от уровня зрителя. Бывают взрывы, когда энтузиазм зала выбрасывает актеров вверх, они царят, призывают, указывают путь под несмолкаемый гром аплодисментов.
Это короткие периоды общественного подъема.
А потом будни. Зритель мельчает, интеллект на спаде и театр опускается за зрителем.
На сцене крик, беготня, мат и голые части тела.
Мы с недоумением смотрели по телевизору отрывки из суматошных, кассовых спектаклей. Очень было жаль хороших актеров
В выходной мы шли в «Рамстор» или в «Ашан».
- Леночка, - болтал я своим языком, - вот они теперь наши музей и театр. Дожили мы на старости лет до изобилия.
Смотри – «акция» - две банки кофе по цене одной!
Браво! Бис!
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
За долгую жизнь мы с Еленой многое пережили с нашей удивительной страной:
- культ Сталина,
- войну, разруху, голод,
- оттепель Хрущева с его же идиотизмом,
- тихий маразм Брежнева, опять с голодом,
- гласность и перестройку беспомощного Горбачева,
- «рокировочки» Ельцина,
- разграбление страны, достигшее гигантских размеров при Путине.
Но ярче всего было извержение демократии в конце 80-х – начале 90-х годов. Как все катаклизмы, оно было внезапным и разрушительным. Карточные домики надежд мгновенно выросли и быстро сгорели.
Распался «союз нерушимый республик свободных». Кстати гибкий автор гимна привычно уловил направление, моментально изменил текст и прославил новую власть.
А все как с цепи сорвались. Свобода!
На Пушкинской площади, у редакции «Новой газеты» стояла толпа и шли нескончаемые дебаты. То и дело происходили удивительные события. Все жили в информационном изобилии.
Каждое утро я еще совсем затемно выходил из дома, чтобы по дороге на работу успеть занять очередь в первых рядах у газетного киоска, газет на всех не хватало.
В выходные дни, когда Елена вставала, я уже вываливал на нее кучу прессы, а она пересказывала все, что видела по ночному телевизору.
Мы с Еленой и раньше много знали, но тут открывались невероятные исторические подробности, фантастические тайные пружины событий.
К сожалению, за разговорами упустили время для реальных дел.
Страна кипела и булькала большей частью вхолостую.
Всю подноготную советской власти  всенародно прополоскали, а потом стали потихоньку убирать обратно, с глаз долой.
И теперь наши новые правители реанимируют прошлое, оно, оказывается, удобно для воровства и безнаказанности.
Власть, она же бывшая номенклатура, в союзе с пробивной энергией криминальных авторитетов и под крышей силовых структур слепили чудовище, которое превратило всю страну в дойную корову.
Мы с Еленой были тихие оппозиционеры, кипели себе на кухне. В митингах и демонстрациях не участвовали.
Мы инженеры, люди рациональные, а толпа – это что-то темное и бесформенное.
Безостановочно катится мировое колесо эволюции. Толпа бросается его подтолкнуть, иногда кажется, что ей что-то удалось сделать, но это она просто попала в ритм движения.
Но в том, что колесо катится, есть надежда.
А пока хамская власть подгоняет страну под свой уровень. И массовая культура весело служит хозяевам. Такая разлюли тусовка.
Все это угнетает и нет рядом Елены.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Уйдя из СКБ я не вернулся в Мостоотряд: Грутман ушел на пенсию, и вообще, там сменилось руководство.
В институте, у старосты нашей группы Виталия Ковалева отец был парторгом Метростроя. Так что Виталий быстро стал начальником элитного Главмосмонтажспецстроя. Целая группа однокурсников, в том числе и Гайяр, устроились к нему на работу.
Вот они и уговорили меня расстаться с мостами. Сам Виталий к тому времени умер.
Сначала я работал около Гайяра, но быстро упросил определить меня на производство. И началась моя работа в монолитном строительстве.
А в скором времени, где-то с 1987 года, разрешили частную деятельность.
Начальник нашего ЭСУ-2 (экспериментальное строительное управление) взял из своего коллектива две лучшие монтажные бригады, двух прорабов, и организовал строительную фирму.
Я очень гордился тем, что оказался одним из этих двух прорабов: во-первых, я проработал в этой большой организации меньше года, да и возраст – уже перевалило за пятьдесят.
Имея очень надежных заказчиков – МВД, наша фирма сразу стала работать очень успешно. И зарплату мы стали получать совершенно непривычную, тем более, что на первых парах мы – два прораба – входили в правление фирмы и участвовали в дележе доходов.
Елена онемела, когда в один прекрасный день я пришел с работы и начал выкладывать на стол пачки денег в банковской упаковке.
Правда тогда деньги были вообще объемные. Зарплату своей бригаде я возил на метро в двух здоровенных сумках.
А у нас с Еленой впервые в жизни появились сберегательные книжки.

В фирме Козака я проработал четыре года. Потом он ударился в торговлю и свернул строительство.
А я начал работать на строительстве монолитных высоток, но фирмы регулярно менялись. Часто к концу стройки у хозяина не было следующего объекта. Конечно, эта ситуация просматривалась заранее и уже подыскивалась новая работа.
Бывало, что добыв новый заказ, хозяин начинал собирать проверенные кадры. В одну такую фирму я приходил три раза.
Круг монолитчиков-профессионалов довольно узкий, поэтому, приходя на очередную стройку, я обязательно встречал знакомых , и моя добрая репутация помогала быстро осваиваться на новом месте.
В результате, по Москве разбросано несколько «моих» высоток, на которых я работал начальником строительства, то есть моя фамилия красовалась на заборе в перечне ответственных лиц.
Работа с новыми хозяевами очень тяжелая и нервная, пожалуй, даже более напряженная, чем была при советской власти. Раньше гонка была к 7 ноября, к 1 мая, к концу квартала, концу года. Хозяевам наплевать на праздники и на выходные, идет ежедневная, ненормированная, изматывающая работа, чтобы быстрее закончить, больше заработать.
Во главе фирм стоят люди, сумевшие разбогатеть, поэтому с большим самомнением, но мало понимающие именно в строительстве. С ними очень трудно разговаривать.
Несколько раз у меня было что-то вроде нервных срывов. Казалось все: я устал, я старый, я ненужный. Но тут подворачивалась очередная стройка…
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Когда у нас появились деньги, я робко предложил Елене не тянуть до пенсии, а бросить работу и она вдруг легко согласилась. Видимо, накопилась усталость, все труднее было вставать ни свет, ни заря, и свободная жизнь показалась заманчивой.
Правда, очень скоро Елена заскучала и даже вернулась на работу. Опять по утрам задребезжал будильник, но теперь это было уже совершенно невыносимо , и через месяц Елена окончательно простилась с Севой и всей своей родной бригадой.
Конечно, домашние заботы сразу полезли из всех углов, и все же переход от шумного коллектива к домашнему одиночеству был слишком резким.
Елену спасла Ирина Пригожая, которая закончила академию астрологии и чувствовала острую необходимость поделиться своими чудесными знаниями.
Собрался кружок близких подруг, и началась у них захватывающая игра – определение судеб.
Со временем оказалось, что эта забава предполагает очень нудную и кропотливую работу. Часть подруг отсеялась, а Елена осталась.
Елена по своей природе была ученицей и обязательно отличницей.
Еще она с удовлетворением ощущала в себе некоторую чертовщинку. И астрология поначалу казалась ей увлекательным способом заглянуть по ту сторону, овладеть тайной, предсказанием.
У нас появились карты Таро, потом сочинения разных мистиков: Блаватская, Рерихи, индийские мудрецы, сборники АУМ, Шнайдер, Кастанеда. Последний Елену не очень заинтересовал, а я скупил все его книги.
Потусторонний мир закрыт от нас плотной стеной. Потенциально мы в состоянии ее преодолеть, нужно только суметь задействовать свои огромные спящие возможности.
Кастанеда посвятил свою жизнь осуществлению этой идеи на практике.
Потусторонний мир разный, в том числе и очень враждебный, опасный. Из путешествия за стену можно не вернуться, исчезнуть в пространствах.
Но в общем, я тоже постепенно остыл к этим чудесам. Да и моя работа на высоте обеспечивала стрессами, и несколько раз я мог оказаться за стеной безо всякой мистики.
А Елена все теософские премудрости отложила на полочках своего сознания и занялась классической астрологией, не имеющей ничего общего со всякими газетными и телевизионными предсказаниями.
Елена проучилась в академии астрологии три года, но диплома не получила, потому что занималась опять же по своим понятиям: переходила в другие потоки, к разным преподавателям, посещала разные специальные занятия, то есть не придерживалась обязательного стандарта. В платном обучении можно выбирать любые пути.
Дом наш наполнился заумными книгами, таблицами и справочниками. Я с удовольствием помогал Елене, искал необходимую литературу на книжных ярмарках и в каких-то полулегальных магазинах.
А Елена часами сидела в немыслимой для меня позе: в кресле, боком, с поджатой под себя ногой и что-то быстро писала на краешке заваленного бумагами журнального столика.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Благодаря моей матери, было два места, где перебывали почти все наши близкие друзья: это цирк на Цветном бульваре и наш дом в селе Трубино.
В цирк мать бесплатно приглашала всех наших многочисленных родных и знакомых, а я водил своих приятелей, и мать, всегда улыбающаяся, находила свободное место или ставила стульчик. Сам я знал разные углы в зале, где можно было тихо появиться, посмотреть что-то интересное и незаметно уйти. Обычно там же стояли и артисты, закончившие свои номера. Это такая цирковая солидарность.
Елена, как моя знакомая по работе, приходила в цирк с Галей. Я взволнованно суетился, Елена смущалась, мать любезно их устраивала и, глядя на меня, вздыхала.
Тайна моя была шита белыми нитками: все билетерши, стоявшие в проходах знали, что Лева привел свою симпатию.
А в нашей распрекрасной деревне летом отдыхали мои школьные друзья – Генка и Гайяр.
Потом, когда мать ушла на пенсию и все теплое время жила в деревне, приезжали на отпуск Александровы, Леня Столпер с семьей, а позднее Пригожие и наша палочка-выручалочка Паша Круминг с женой и двумя девочками.
Мать любила гостей и расцветала, когда вокруг нее хороводились люди.
До женитьбы мы с Еленой несколько раз бывали в деревне, но только осенью, когда дом уже был пустой.
А с 1988 по 1995 годы каждое лето в Трубино жили все наши внучки и обе дочери. Первые два-три года там встречались и Елена со Светланой.
После смерти матери дом долго пустовал, и требовалось много сил, чтобы приготовить его к приезду детей. Елена и Светлана приезжали заранее и занимались уборкой.
Светлана лазила с тряпкой по всем закоулкам, а Елена по южной привычке решительно выбрасывала все пастели на улицу для просушки и вытряхивания.
Для меня сразу устанавливался сухой закон, я скулил и удивлялся, как дружно и злорадно они брали меня в работу.
Я без конца бегал за водой, таскал матрасы и одеяла, тряс их, колотил палкой, ворочал мебель, да еще и спал чуть ли не на коврике у порога. Совсем была жизнь собачья при двух-то женах.
Еще я косил траву. Это вообще мое пожизненное наказание: косишь, убираешь, приезжаешь, а трава выше, чем была.
Правда,  тут мне Елена помогала, но опять же по-своему. Она траву рвала и так быстро, что успевала еще поиздеваться надо мной:
- Ну что, деревенский профессионал? «Я в крестьянстве все умею». Видишь, как у меня чисто, а у тебя клочья торчат. Халтурщик ты, дорогой мой.
Елена легко нагибалась и продолжала рвать. А мне для подобной работы нужно было ползать на коленях.
Елена и над этим не забывала посмеяться.
- Ну-ка нагнись, достань землю локтями, - дразнила она меня, очень легко этот фокус проделывая.
- Нет, Леночка, у нас – профессиональных радикулитчиков свои приемы работы на земле. Мы спин не гнем! – отвечал я гордо.
Но большей частью я приезжал в деревню накоротке. Утром, первыми электричками появлялся с продуктами и деньгами, а вечером уже ловил попутную машину на станцию.
Это было время изматывающей работы у Козака, а потом и в других  фирмах не легче.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Иногда Елене звонили из Америки ее однокурсники – Виктор и Люся Изаксоны. С Люсей они жили в одной комнате общежития.
Изаксоны уехали в Америку одними из первых, очень там бедствовали, но постепенно освоились и стали благополучными. Во время отпусков они принялись ездить по всему миру и навещали Россию.
И вот Виктор – шумный фантазер – решил для своего подросшего сына Левы открыть в Америке бизнес – продажа русских сувениров.
С этой идеей они приехали в Москву, остановились у нас на несколько дней и предложили Елене помочь начинающему бизнесмену в приобретении и отправке товара.
Гонорар определялся процентом от стоимости закупленных изделий.
Когда Елена была рада гостям, от нее просто волнами шло приветливое обаяние. Легкий веселый разговор, смех и готовила она так, что язык проглотишь – гости таяли.
Предложение представлялось очень заманчивым. Так необычно и неожиданно – у Елены глаза заблестели. Да и деньги всегда кстати.
Через какое-то время приехал Лева – вежливый, аккуратный еврейчик. На все вопросы улыбался и медленно отвечал, подбирая слова. Калькулятор у него в голове работал бесперебойно. Сразу у нас замелькали слова «доллар», «курс валюты», «выгодные пункты обмена».
Началось с поездок на художественную ярмарку в Измайлово. Там Лева с Еленой стали закупать матрешек, а заодно узнавать адреса народных промыслов.
Мои сторонние упражнения в остроумии Елена решительно пресекла, приспособив меня сначала носильщиком, а потом передав мне всю бухгалтерию. Дескать, «ты у нас аккуратист, как все Девы, и почерк разборчивый».
У меня как раз была очередная пауза между стройками, и я какое-то время опять работал у Гайяра, мотался по Москве, согласовывая проект реконструкции завода Моссантехпром, то есть сам распоряжался своим временем и мог выкраивать «окна» для Елены.
Наш босс Лева уехал, оставив инструкции и пачку валюты.
Теперь выходные мы проводили в Измайлове или в Богородском, а на неделе отыскивали разные шабашки, которые клепали значки, брошки и прочую мелочь.
У нас скоро утвердилось мнение, и Лева с ним согласился, что Богородская игрушка наиболее многообразный, забавный и дешевый товар.
Деревенские мастера заключают договоры с заводом игрушек, но платят им очень мало. Но в каждой не заводской, а индивидуальной игрушке есть почерк, своеобразие. Оно особенно заметно, когда мастер стоит рядом и все тебе объясняет.
Елена моментально подружилась с одной хозяйкой, у которой муж, естественно, резал игрушку, и ее дом стал нашим штабом, а сама женщина – агентом. Теперь мы не бегали по деревне наугад, а часть товара уже лежала у Елениной подруги или мы с ней шли к мастерам, где нас уже ждали.
Встречи с резчиками, обсуждение их изделий быстро переходило на общие разговоры об искусстве и о трудной жизни творческих личностей.
Елена просто купалась во всей этой живой суете, среди интересных людей, чувствуя себя уже некоторой меценаткой, помогающей бедным художникам. Так что Левины интересы мы плохо блюли и особенно не торговались.
Весь этот карнавал с сувенирами растянулся у нас почти на год, а квартира превратилась в склад. Какую-то часть сувениров, в основном матрешек, Лева увозил багажом. Но главную, финальную отправку через таможню мы с Еленой провернули вдвоем.
Я в одном месте добыл штук двадцать пять здоровенных, плотных индийских коробок из-под чая, каждая, наверное, на полкубометра. Ну, тут уже нам вообще стало негде жить, на кухню и в туалет мы протискивались, извиваясь. Кошка была в экстазе и не знала за что хвататься.
С упаковкой Елена решила так: она нервная, а я спокойный и старательный, поэтому укладывать сувениры лучше мне одному, так будет надежней и тише.
Я осатанел пока «зарядил» все коробки. За вечер получалось по две-три штуки.
Мы сфотографировали самые типичные сувениры, и в министерстве культуры получили разрешение на вывоз изделий, «не представляющих художественной ценности».
Как мы два простых советских инженера всю эту груду ящиков довезли до таможни в Бутово и прошли через все чиновничьи рогатки – это наш подвиг.
Наконец, мы обнялись посреди квартиры, которая нам показалась огромной и залитой солнцем.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Если бы в момент, в миг своего рождения человек взглянул на небо, он увидел бы карту звезд и планет, а значит, свой характер и свою судьбу.
Но ребенок только бессмысленно таращит глаза, поэтому приходится работать астрологам.
Человек крутится в гуще жизни, звезды вращаются в небе, но они уже связаны таинственным образом.
Астролог, используя свои знания, может дать совет, предупредить об опасности или каком-то повороте судьбы.
Астрология огромная и сложная наука, чем астролог квалифицированней и талантливей, тем глубже он может заглянуть и тем вернее сказать.
Елена занималась астрологией двенадцать лет. Это небольшой срок и она не собиралась стать профессионалом. Ей было интересно узнавать и передавать свои знания родным и друзьям.
- Смотри осторожней, - говорила мне Елена вечером, - эти три дня у тебя очень напряженные. Ни с кем не ругайся и не воруй.
- Да я… Вообще!.. Всегда!.. Чистые руки… Люди ко мне тянутся…
Иногда я сам спрашивал, а как у меня вообще-то? Что там надо мной висит?
Елена зарывалась в свои расчеты и вечно получалось, что то Нептун, то Сатурн имеют на меня зуб, и Луна стоит кособоко и вообще все аспекты ощетинились.
- Господи! Да что же они все на меня ополчились? Когда же ты скажешь: «Живи спокойно, небо чистое».
- Дурачок, - смеялась Елена, - такого не бывает.
Дочери, внучки, друзья – у всех были вопросы и всем Елена терпеливо объясняла и советовала. Что там сбывалось, что нет, я особо не вслушивался.
Но вот мой личный пример.
Когда мы закончили высотку на пересечении улиц Свободы и Планерной, фирма свернула строительный сектор, и все мы остались без работы.
- Ну, - говорю, - день передохну и начну звонить.
Елена покопалась в своих бумагах и говорит:
- Нет, удачный период для поиска работы у тебя начнется через неделю. Подожди.
Всю неделю телефон молчал.
Ровно в назначенный день я вышел на улицу  и сразу наткнулся на работу: в соседнем дворе, куда я давно не заглядывал, военные начали строить здание комендатуры.
Прораб на стройке просто схватился за меня:
- Давай скорей, а то я один измучился.
Я пошел домой за паспортом, а Елена говорит:
- Тебе звонили двое, просили срочно перезвонить.
Первой оказалась женщина, с которой мы несколько лет работали, теперь она поменяла фирму и им срочно требовался инженер-практик.
А вторым был надежный друг Саша Володин. Он ушел со Свободы еще до ее окончания в одну фирму и теперь им срочно понадобился именно я.
Конечно, я пошел к Володину.
- Леночка, ты просто колдунья и пророчица. Восхищен и целую ручки.
- На тебе ручки и слушай меня всегда внимательно.

Елена всегда начинала смеяться, когда я, рассказывая о работе, упоминал о своей честности. Она имела в виду, что я часто что-то притаскивал домой, а в деревню приходили машины со щебенкой, цементом и другими материалами.
Ну, что делать, у нас страна такая, все время нам не додают, приходится брать самим.
Советская власть нам платила мизер и хозяева это переняли, только еще более нагло. Зарплаты линейных работников и оклады многочисленных директоров и замов, заполнивших конторы, имеют такую колоссальную разницу, что ее невозможно объяснить ни затратами труда, ни его эффективностью, а только желанием воспользоваться своим положением и загрести как можно больше.
Так что я никогда за грех не считал приватизировать (слово такое хорошее появилось, как-то все сглаживает) то, что мне нужно и позволяют обстоятельства. Тут главное не зарываться и не наглеть на глазах у окружающих. И тогда народ тебе даже поможет, потому что ты свой и берешь по чину, по необходимости.
А вообще взаимное воровство иногда даже помогает в работе.
Долго командуя одним объектом, неизбежно обрастаешь друзьями, связанными с тобой меркантильными отношениями.
Когда хозяева требуют выполнить невозможное, выручить могут только взаимовыгодные связи.
Самая жуткая нервотрепка – это ночное бетонирование, да еще с капризным бетононасосом, да еще зимой. Долго нет бетона, ты отчаянно звонишь на завод, а у них нет машин, а ты не можешь без бетона включить электропрогрев, и с насоса орут, что он уже на пределе. Кто тебя спасет – одинокого в ночи? Только шофера, которые после разгрузки уже мечтают рвануть домой, но ты просишь, и они поедут и привезут.
Мне очень нравится наш народ, моя страна. Она вся кособокая, неожиданная и люди такие многогранные, всегда готовые что-то придумать и посмеяться над трудностями. И в этом вся прелесть. И я в своей среде обитания живу, как рыба в воде.
А вот начальство мне всегда доверяло. Даже службы тайного контроля, которые теперь есть почти в каждой фирме и с которыми я всегда был в прекрасных отношениях, ставили меня в пример и жаловались мне же на моих оборзевших коллег.
Когда я на это указывал Елене, она опять смеялась:
- Все ясно. Жулик ты и обманщик.
- Нет… Никогда… Кристальной души… Незапятнанная биография… Эффективный менеджер…
Но разве Елену разубедишь. Она смеялась и смеялась.
А, если серьезно, работа на высотках была и трудная, и опасная. Хозяева на всем экономили, в том числе и на безопасности. Два-три покойника – это как обязательная дань каждому большому дому.
Елена говорила, что мне повезло, что у меня очень заботливый ангел-хранитель. Ему поручили сохранить меня до определенного возраста, вот он и мучается.
Наверное, так и есть, и я действительно бесконечно обязан своему ангелу. Были моменты, когда только он меня и выручал. Елена еще не о всем знала.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Елена считала, что у нее маленькая грудь. Очень переживала.
Ну, не знаю. Мне так нравилась. Такая трогательная.
А Елена, бывало, по молодости вздыхала:
- Ну что это в самом деле…
Конечно, я тут как тут со своим валянием дурака:
- Дай грудь поцеловать.
- Ищи…
- Нет, нет и нет! Не про нас этот народный, пионерский шансон:
… И он ее девичьи груди
Узлом завязал на спине…
- Дурачок. Что у тебя за память такая? Всякая пошлость из нее так и сыпется.
- Это потому, что страшно близок я к народу…
- Знаю я твой народ. Ругаетесь там, как сапожники.
- Дамские заблуждения. Мат – это наш рабочий инструмент.
Действительно, дома или в гостях я не ругаюсь матом, а в разговорах с женщинами – так вообще никогда. Если в интеллигентной компании вдруг начинают садить по-простому, по якобы народному, особенно дамы, мне становится неловко, я даже краснею.
А на работе все ко времени, все к месту.
Я стою на перекрытии, этаже эдак на десятом и, скомандовав башенному крану: «майна», - ору вниз рабочему:
- Цепляй вон ту херовину.
И он, среди кучи разных железок, цепляет не хреновину и не фиговину, а именно нужную мне херовину.
- Ну, милый, - смеется Елена. – Ты начал искать грудь, а теперь ругаешься, как сапожник.

Как-то раз едем мы с Еленой в поезде. Я дремлю на верхней полке и слышу тихий разговор Елены с соседкой по купе.
Соседка меня хвалит.
- Да, - соглашается Елена, - когда он трезвый – это такая умница, а когда выпьет, то дурак-дураком…
«Ну, привет!» - я внутренне подпрыгнул от возмущения. То есть «умница» - это правильно, а вот остальное – непростительное, возмутительное непонимание своего мужа.
Испокон века стройка сопровождается выпивкой. Действительно: множество активных людей, напряженная и часто опасная работа, особая дружеская и доверительная атмосфера стройки, благодаря которой только и возможен успех, и тут же шум, крики, скандалы, нервы вибрируют – все это требует разрядки и лучшее лекарство – сесть за стол, выпить, засмеяться и, как водится, поговорить о той же работе.
На службе я, сравнительно с чемпионами, всегда считался малопьющим. А уж во время рабочего дня выпивал вообще только в случае крайней необходимости: комиссии, проверки, то есть по делу, когда приходится уважить «дорогих гостей».
Ну и, наконец, если я выпил лишнего, мне сразу хочется спать, видно требует своего накопленная усталость, домой я приезжаю сонный, никаких разговоров и выступлений, мне бы скорее улечься и заснуть.
У нас фокусники на работе падают, а никаких запахов. А у меня такой откровенный организм – принял рюмку и сразу благоухание.
А у Елены, как на грех, уникальные способности: она эту рюмку чувствовала, когда я был еще за дверью.
И, конечно, я сразу и кругом виноват.
Я Елене терпеливо объяснял:
- Вот ты смотришь кино. Положим из американской жизни. Встретились деловые люди. Первый вопрос: «Что будете пить, сэр?» - «Виски, сэр». И так постоянно. Конечно, от них запах на километр. Но они приходят домой и жены их обнимают.
А ты?!
Но Елена чихала на мою демагогию.
- Да, - продолжал я свои переживания на верхней полке. – А сама-то? В молодости-то?
И я вспомнил случай из наших ранних отношений.
Бригада Елены отмечала какой-то праздник недалеко от моего дома, в саду «Эрмитаж».
Часов в десять раздался звонок, и я услышал любимый, только заплетающийся голос:
- Ес-сли хочешь м-меня проводить, то пож-жалуйста. А ес-сли нет, то я сама.
- Жди. Сейчас приду, - строго велел я в трубку.
Жена стояла напротив и смотрела вопросительно.
И я тут же вдохновенно объяснил:
- Сашка, засранец, гуляли в «Эрмитаже». Нет денег на дорогу. Просит помочь.
Жена не успела рта раскрыть, а я уже исчез.
Никогда я не видел такой Елены. Она засыпала в моих руках. Слабая, беспомощная, вдруг пыталась быть строгой. И это было совсем смешно.
Вернулся я глубокой ночью. Светлана, плача за дверью, сказала, что меня не пустит.
Потом пустила.
.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .
Идем мы как-то с Еленой «под ручку» к автобусу, кажется, собрались к Гале.
Идем, помалкиваем. А иногда Елена возмущалась: «Вот я говорю, а ты меня не слышишь, вечно где-то там витаешь…»
Но здесь я, видимо, не далеко улетел, потому что ясно услышал, как она вдруг сказала: «Все-таки какое счастье, что ты еще работаешь…»
Я как-то не среагировал и что-то вяло пробормотал.
А потом уже себя долго ругал. Ну, как же я упустил такой момент. Ведь нужно было сказать…
Я придумал очень много вариантов того, что нужно было сказать. Отделывал фразы, шлифовал. Больше всего мне понравилось:
- Леночка, я ведь и родился только для того, чтобы тебя найти и заботиться о тебе всю жизнь.
Хорошо звучало. Елена была бы тронута.
Но я ведь этого не сказал!
Еще раз как-то едем мы в автобусе. Я почему-то сижу, а Елена стоит напротив. Я смотрю на нее, она задумалась, и лицо стало совсем прошлым, нежным, как в первые времена.
«Нужно встать и ее поцеловать», - подумал я вдруг.
Но слишком долго собирался. Мы уже приехали.
И опять надрывалось мое воображение: я бы вдруг наклонился и поцеловал, а Елена бы так удивилась:
- Ты что?
- А так. От чувств.
Елена бы усмехнулась, но была бы тронута.
Но я ведь не поцеловал!
Столько я теперь вспоминаю разных моментов.
Сколько я упустил, господи!

Я счастливый человек – сорок пять лет был с любимой женщиной.
И я несчастный человек – Елена умерла у меня на руках и мне досталась горькая участь  - хоронить любимого человека, а самому остаться в пустой жизни.
Судьба нас не подготовила: меня наказала, а к Елене отнеслась и жестоко, и милосердно: Елена ушла неожиданно, преждевременно, но без болезней и страданий.
Мелькали у меня страхи, что Елена останется одна, беспомощная в этой паскудной жизни.
Мне тяжело одному, но я работаю и привычно продолжаю заботиться о Елене, о ее памяти. Вообще, я стал все делать и чувствовать, как Елена, иногда мне кажется, что с тем же выражением лица. А еще наша общая надежда на встречу «потом», «там за облаками».
Смерть так аккуратно работает, становится темно и все.
Есть потусторонний мир – прекрасно, а, если ничего нет, то уже нет и сожалений, одно глубокое молчание и покой.

Недавно у Елены родился правнук, Миша.
Родился у внучки Лены, так ее Галя когда-то назвала в честь матери.
Это уже третье поколение москвичей в роду, который основала девочка из Евпатории – Лена Кириченко.

Воды глубокие
Плавно текут.
Люди премудрые
Тихо живут.
А.С.Пушкин