Случилась эта история не то чтобы очень давно, но и не так, чтобы недавно. Мне рассказал ее отец, ему - его отец, а деду напели ее не то ветра, не то одна шальная цыганка, с которой он делил сеновал как-то ночью, когда ездил в Дублин продавать выделанную кожу.
Сейчас-то таких историй уже не происходит. Я порой сижу на крыльце дома, гляжу на звезды - вылитые крупинки риса, прилипшие ко дну закоптелой плошки - и думаю: отчего так? Верно, оттого, что не носит больше земля таких девушек, как Мэгги Фэй. Жила она в местечке Аббисайд и была истинной ирландкой: рыжие волосы, серые, с зеленью, глаза, легкий стан, перетянутый вышитым красным поясом. Хороша она была, как воскресная литургия, которую вместо епископа служит архангел, а еще слыла первой гордячкой. Никого не пускала к себе ни в сердце, ни в дом, отводила глаза взмахом юбки, как лисьего хвоста, пела с девушками мало, а с парнями не играла вовсе.
- Хоть бы раз позвала дальше порога! - говорили в деревне. - Видно, плохи мы для Мэгги Фэй, не таких гостей она привечает.
Но никто не знал, что в очаге у Мэгги по три дня не пляшет огонь, а в котле пусто, как в зимнем поле. На вечерних сходках все смотрели на чудесный вышитый пояс и не замечали, что подол под ним латан-перелатан, башмаки износились, а нижней юбки совсем нет. Была Мэгги беднее мыши, что жила у нее в подполе, да только сквозняки гуляли у ней не в одном доме. Холодно было на душе у девушки, пусто и неприветливо.
Бездомной кошкой жила она, но и у кошек есть свои тайны. Как-то раз, когда еще жива была мать, что вышила чудный пояс, заплутала Мэгги в лесу за деревней. Утро прошло, день прошел, солнышко закатилось, вот уже и ночь когтистой лапой деревья оглаживает - а бедолага все мыкается меж дубами и липами, не найдет тропку к дому. Вывел ее тогда сын лесника - мальчишка в зеленой куртке и штанах по колено, босой, смешливый, с веточками в русых волосах. Чтоб не боялась Мэгги темноты и диких зверей, до самой деревни держал он ее за руку и веселил волшебными сказками, которых у него было, как иголок в сосновом бору. Распрощались они у самого дома Мэгги, что стоял на околице, а на следующий день пришла она на опушку к веселому парнишке, как глазами да улыбками условились.
Крепко сдружились Мэгги и Даган. Ни дня не было, чтоб не пришла она на опушку с шитьем, чтоб не рассказал ей друг новую сказку. Быстро поняла смышленная девушка, что нет у Дагана ни отца-лесника, ни дома. Ши, зеленые люди - так звали в их краях веселых духов, у которых душа сходна обличьем с человеком, а вместо тела - бессловесное дерево. Всего раз отвел Даган подругу, что стала для него любимей родной сестры, в чащу, всего раз указал на стройный ясень с кудрявой кроной. Вот, сказал он, моя жизнь; не будет этого ясеня - не будет и меня. Пообещала тогда Мэгги пуще глаз беречь и дерево, и ласкового духа, что стал для нее любимей родного брата.
Весенним ручьем - холодным, а все же радостным - текла жизнь девушки. Минуло ей семнадцать зим, а на исходе марта пришла к ней беда - да не в дом постучалась, а в самое сердце. Был в деревне кузнец, а у кузнеца сын по имени Томми - славный малый, красавец и гордец не хуже Мэгги. Как горностаевый плащ, тянулась за ним слава лучшего музыканта в округе. Не было такого инструмента, который не пел бы, не вздыхал в ловких пальцах Томми, и не было девушки, которая не мечтала бы хоть на минуту стать флейтой, которую он прижимал к губам на вечерних гуляньях. Да только не смотрел он на них - одна музыка была его возлюбленной.
Мрачна пришла Мэгги на опушку, бросила шитье, обняла горько колени. Не мог Даган в тот день развеселить ее ни волшебными сказками, ни птичьими посвистами, которые знал наперечет. Долго выспрашивал он у названой сестры, от какой печали потемнели серые, с зеленью, глаза, но сжимала ей губы гордость. Наконец сказала она, что нужна ей флейта - не чета обычным. Должна она петь слаще влюбленной птицы, не слух ласкать, а самую душу. Призадумался Даган, а потом ответил, что раздобудет Мэгги такую флейту и чтоб приходила она на закате. Утешилась девушка, вернулась домой и зажгла в очаге веселое пламя, рыжее, как ее косы.
А на закате отдал ей Даган драгоценный подарок - флейту легче птичьего крыла, звонче колокольной молитвы. Странно тих и печален был брат, но что Мэгги до чужих печалей, раз есть у нее волшебная флейта, которую вовек не перепеть ни соловью, ни святому ангелу? Герцогиней пришла Мэгги на гулянье, поднесла флейту к алым губам - и так сладко заплакало дерево, что забыли все девушки о Томми и его песнях, и каждой послышался в нежных звуках привет и утешение.
Не мог Томми стерпеть такой обиды. Вышел он в круг с новой скрипкой и заиграл веселый рил, от которого ноги сами пустились в пляс. Заглушил стук башмаков песню Мэгги, и снова все сердца обратились к Томми и его музыке. Заплакала гордая Мэгги, пришла домой, не разбирая дороги, и швырнула в огонь флейту-обманщицу. Гори, проклятое дерево, раз не властно ты над человеческой любовью!
А наутро попросила Мэгги у Дагана такую скрипку, чтоб заставляла ноги плясать, а душу - смеяться. Нахмурился брат, но ничего не ответил. Весь день пропадал он в лесу, а с заходом солнца положил на крыльцо дома Мэгги скрипку - легче поцелуя, веселей разделенной любви. Королевой пришла Мэгги на гулянье, вскинула на плечо скрипку и заиграла рил такой быстрый и ладный, что немало башмаков в тот вечер расстались со своими подошвами.
Ах, зачем только услышал ее Томми! Снял он шелковый покров со своей новой арфы, пробежался пальцами по серебряным струнам - и такая тайна прозвучала в его песне, что остановились все ноги, опустились взгляды и замерло дыхание. О рае пел Томми, о рае, который ждет тех, кто умеет любить.
Возвращаясь той ночью домой, проходила Мэгги мимо реки и бросила подарок брата в белые волны. Лежать тебе на дне, глупое дерево, раз не знаешь ты желаний человеческого сердца!
Бледен и печален был Даган, когда встретила его Мэгги на следующее утро, но еще бледней и печальней была она сама. Тихо попросила она у брата такую арфу, чтоб знала она все сказки людей и ши. И снова ничего не ответил Даган, только обнял ее вдруг крепко, как в детстве, и ушел, не оглядываясь, в чащу.
До заката прождала Мэгги на крыльце, но не пришел брат - ни с подарком, ни один. Взошла над деревней луна, поплыли по улице смех и песни, и громче всех была песня Томми. Тревожно стало девушке - никогда еще не обманывал ее Даган. Подобрав подол, побежала она в лес. Пусто на опушке, темно и глухо в лесу, цепляются за волосы сучья-пальцы, смеются над ней дикие шорохи. Страшно Мэгги, но не смотрит она назад, на огни деревни. Ноги сами ведут ее в чащу, к волшебному ясеню. Если и там нет брата, где же он?
Выбежала Мэгги на поляну, где была всего раз много лет назад, - и закричала. Засох ясень Дагана, пожелтела и опала шумная крона, а в стволе виднелись три глубокие раны. Приложила к ним Мэгги ладони, поняла все и заплакала. Вот отсюда вышла ее флейта, что сгорела в жарком пламени, отсюда - скрипка, что спит теперь на речном дне и уже не проснется. А вот третья, самая страшная рана. Еще струится из нее светлый сок и стекает на тонкую, как изгиб крыла, арфу, что стоит на земле у корней. Блестят в лунном свете струны - золотые, как волосы Дагана. С плачем коснулась их Мэгги, но не запела арфа, отозвалась лишь долгим и горьким стоном. Не было больше кудрявого ясеня, не было Дагана, и не было волшебства в его творениях.
...Говорят, той же ночью пропала Мэгги. Не сильно опечалилась деревня, потеряв гордячку, а кто порой вспоминал о ней с добрым грустным словом - того ловко утешали песни Томми. Еще говорят, через десять лет объявилась в Дублине арфистка, и все, кому посчастливилось услышать ее игру, клялись, что без слов рассказывает она сказки, каких вовек не выдумать людям. Печальны ее истории, как смерть возлюбленного, да только нельзя их не слушать, а услышав - забыть. Много графов и рыцарей сватали ту арфистку, но никому она не улыбнулась, ни с кем не перемолвилась словом...
А может, это была и не Мэгги вовсе. Мало ли в Ирландии рыжих девушек с серыми глазами?