Лена безучастно слушала транслятор: по всем каналам одно и то же. Похоже на чью-то глупую и злую шутку. Но это – правда: жестокая, неумолимая, время которой пришло. Очень долгое время казалось, что это невозможно, люди продолжали жить, как привыкли. Они по-прежнему объедались мясом и ГМО продуктами, отравляли воду, землю и воздух, уничтожали животный и растительный мир, поощряли патологию и извращение, тупели, воняли и деградировали. Потребление неизменно стояло на первом месте.
Итак, скоро планета умрёт. То, что она – живой организм, обладающий разумом и чувствами, как и любое другое сознательное существо, доказали уже очень давно. Как и следовало ожидать, это ничего не изменило. Большинство готово было подохнуть, лишь бы ничего не менять. Подохнуть – за «не менять». Очень просто.
Нескольким тысячам людей была дана возможность прожить немного дольше остальных. Несмотря на то, что за последние пять лет технический прогресс сделал резкий скачок вперёд (скорее по острой необходимости), мысль о том, чтобы достичь первой потенциально пригодной для жизни планеты – казалась фантастической. Настоящие научные достижения совершаются не под гнётом ужаса, а в ореоле божественного вдохновения, пронизанного любовью и уважением ко всему сущему. Всё иное так или иначе несёт смерть.
Поэтому их просто погрузят в эти двенадцать «кораблей» и, по сути, дадут время осознать свои деяния. Остальные двадцать восемь миллиардов канут в небытие, их убьёт не вирус, не вода, не смертоносное излучение, не война и не искусственный разум. Причиной их смерти станет смерть Земли. Земля смертельно больна: на её почве больше ничего не растёт, в воде не осталось ничего живого, воздух не насыщает лёгкие кислородом, все ресурсы истощены, повсюду ужасающая тишина. «Пока бьётся сердце, мы будем жить…» - всё так, как говорил Джон Андерсон ещё тридцать с лишним лет назад. «Перестанут передаваться волны, возникать электрические импульсы и сохраняться магнитные поля. То, к чему мы привыкли и то, что кажется научно обоснованным и независимым от Разума, Души и Сердца – всё перестанет существовать. Если ничего не менять, то это произойдёт примерно в 2081 году». В 2081 году. Ты оказался прав, мой дорогой Джон. Если бы ты узнал, что твои предсказания оказались пророческими, твоё собственное сердце разорвалось бы от ужаса, ведь ты всегда защищал жизнь – в её любом проявлении.
Она не могла заставить себя двигаться. Какой смысл? Какой? Все эти разговоры про новую планету – бред отчаявшихся. Если бы они хотя бы прочитали «В мёртвом мире нет места жизни», то знали бы сейчас, что планеты способны общаться между собой. Конечно же. И Земля расскажет…о, она непременно расскажет о своей трагической судьбе остальным. Никто и никогда больше не пустит к себе человечество – этих выедающих до костей плоть паразитов. А, фактически, приборы просто не обнаружат планету, даже если будут в километре от неё. Они это легко умеют. Её руки дрожали: подумать только – конец всему! Она жива и здорова и хочет жить, но конец всему! Ей придётся полететь. Не потому, что её место не может занять никто другой – параметры каждого бокса строго индивидуальны, на их устройство ушли месяцы. Она должна, просто должна сделать это ради людей, которые любят её и которых любит она. Мамы, папы, сестры, Саши…Счастливцев выбрали не люди и не судьба, их выбрала машина – в соответствии с заданными параметрами состояния тела, ума и личности.
Первой мысль была – о тесноте. «Я задохнусь, я обязательно здесь задохнусь, - с ужасом смотрела она на автоматически герметично закрывающуюся дверь. Два метра на один. И метр – высота. Невыносимо! Здесь даже невозможно встать в полный рост! Она никогда больше не встанет в полный рост! Никогда!
Когда корабль взмыл вверх, Лена беззвучно зарыдала. Она не видела, но знала, что гримасой муки и невыносимого страдания искажены сейчас все лица тех, кто покидает ЕЁ – любимую, добрую, родную планету ЗЕМЛЯ. Она питала их до последнего, хотя могла уничтожить в любой момент. «Земля – это Свет». И до самого последнего мгновения, она верила в людей, верила людям. Она предпочла умереть, но не изменить своей надежде.
-Мы, это сделали мы! С тобой….родная! Прости! О, Господи, прости нас за это… Я повинна! Я не сделала того, что могла! Не помешала, не воспрепятствовала! Я повинна…Нам всем нет и не должно быть прощения.
Где теперь эти цифры, эти длинные столбики кредиток, ради которых предавалась любовь? Где груды тряпок, бездушных безделушек и тонны переработанной еды?! Где ценность того, что казалось таким важным, на что тратились жизнь и ресурсы? Как уловить эту значимость, которая руководила их разумом?! Где же? Что осталось от неё?! Почему в воспоминаниях бережно хранится совсем другое – прикосновение солнечных лучей к щекам, ветер, ласково наклоняющий верхушки цветов, сияние глаз любимых и любящих, нежность воды в реке, треск огня поздним вечером, завораживающее сияние звёзд, капли летнего дождя, запах ребёнка…Если б только вернуть время! Если б только…
Устройство корабля было превосходно продумано: в каждом боксе поддерживался нужный уровень кислорода и давления (хотя это не избавляло от зверского желания вдохнуть «свежего» воздуха), из специального дозатора четыре раза в сутки подавалась еда, пить и справлять естественные потребности можно было в любое время. Мытьё предполагалась только влажное – с помощью специальных одноразовых полотенец – и эту процедуру разрешалось проводить не чаще раза в неделю. Им советовали побриться перед отлётом, но на это почти никто не пошёл. Несколько первых недель Лене постоянно казалось, что в волосах что-то завелось – от грязи. Потом всё как-то адаптировалось и влажных полотенец стало почти достаточно. Стены бокса были прозрачными – для того, чтобы видеть соседей. Но при необходимости каждый мог задвинуть пластиковые, непроницаемые шторы. Поверхность бокса – из мягкого, упругого материала, напоминающего замшевую кожу. Постельного белья, подушек и одеял не предполагалось. В боксе поддерживалась температура двадцать четыре градуса. Кому-то казалось жарковато, кому-то прохладно, но большинство разделось до маек и трусов и чувствовало себя вполне комфортно.
Боксы были абсолютно изолированы друг от друга, поэтому с недомоганиями предполагалось справляться самостоятельно. Учитывая, что все люди прошли доскональную проверку по части здоровья, с этим не должно было быть проблем. Но они, конечно, появились – прежде всего, из-за психологического напряжения. Несмотря на то, что они понимали, что летят в никуда, что шансы прожить дольше, на что рассчитаны ресурсы корабля – ничтожны, что, скорее всего, это их последние восемь месяцев, люди старались держаться бодро и искренне заботились друг о друге: настолько, насколько это было возможно. Вообще человечность встала на первое место после всего остального. Тяжело давалась мысль, что этому пришло время только сейчас, когда, в принципе, история почти закончена. Неужели нельзя было относиться так друг к другу раньше - на Земле?
Смерть одного из пассажиров явилась полнейшей неожиданностью и многих привела в ужас. Бокс номер двести тринадцать стал невыносимо известен. Мужчина средних лет, добрый и умный по своей натуре человек, однажды просто не проснулся. Приборы показывали абсолютную норму показателей кислорода, давления, влажности и прочего. Казалось, душа безмолвно покинула тело силой своего намерения. Стены бокса закрыли, отключили систему жизнеобеспечения и создали вакуум – для предотвращения разложения останков. Но какого было его соседям! Ведь соседи подбирались не просто так. Сначала рядом располагали родственников (при этом учитывались и личные пожелания), потом близких друзей, коллег, знакомых, тех, кто подходил по интересам или уровню развития. Гипотезы гибели высказывались самые разные: начиная от скрытого хронического заболевания до ошибки приборов и изощрённого самоубийства.
А рядом с ним находилась женщина, которая оставила своего грудного ребёнка на Земле с родителями. Нетрудно предположить, о чём она думала, часами лежа, сжавшись в комок. О своём сыне, конечно, она думала. Маленьких детей нельзя было брать с собой, из-за этого отказались от полёта практически все, кто являлся мамой. Только с двадцати одного года, исполнившихся на момент проведения мониторинга. Сколько было сумасшествия из-за этого! Как хотели лететь молодые парни и девушки! А мам…мам на всех двенадцати кораблях оказалось ровно тридцать три. А на этом – только одна. Она ни с кем не разговаривала, только с Юрой. А потом Юра умер. А она перестала есть, пить и на что-либо реагировать. У неё в голове часами прокручивалась одна и та же мысль: что он – её сын – умер без неё. Что умереть не страшно вовсе, страшно умереть без того, кого ты любишь больше всех. И хотя любовь - вне сравнений, всё-таки почти всегда есть такой человек. Вот у Антошки таким человеком была она – самым любимым и самым желанным. Ему наверняка было страшно и очень одиноко, и он плакал – как плачут груднички, страдая и отчаявшись. Он по-своему звал её. Звал до последней секунды своей короткой жизни. А она выбрала пожить подольше и отказаться от него. И теперь никогда, ни за что не избавиться ей от этого чувства, словно в сердце торчит нож и постоянно струится кровь. Сейчас ей не нужно ничего, кроме её ребёнка! Невыносимо, совершенно невыносимо всё это сознавать. Но как же страшно было согласиться умереть и как хотелось тогда хоть немного продлить свою жизнь! И её родители - они почти вымолили у неё обещание лететь, обещали, что ни на минуту не отойдут от Антошки. А теперь…теперь нет ничего хуже этой жизни. И она – раз за разом - представляла себе, как они погибают вместе – обнявшись: она и Антошка, прижатый к груди, такой спокойный и счастливый от того, что его мама рядом. Она умерла задолго до того, когда объявили о том, что система жизнеобеспечения практически исчерпала свои ресурсы. Таких, как она, было уже четырнадцать.
Но у каждого – абсолютно каждого - за душой осталась своя мучительная трагедия: брошенные дети, возлюбленные, братья, сёстры, отцы, матери, друзья… Горе словно собиралось в огромный ком, сочась от каждого тонкой, но неумолимой струёй, набирало силу, вздрагивало и оживало, готовясь нанести сокрушительный удар по измученным, отчаявшимся, клянящим себя людям. Тяжёлые мысли разъедали мозг, заставляли лежать сутками напролёт с уставленными на потолок, распахнутыми и полными невыплаканных слёз, глазами, сводили с ума и лишали внутренней стойкости. Многие начали мечтать о смерти, мучаясь от адского желания перестать испытывать то, что приходилось.
«Осталось шесть часов. Используйте это время, чтобы, - голос диктора дрогнул, - попрощаться с близкими. Это лучшее, что вы сейчас можете сделать».
Лена смотрела на Сашу, в его глаза. Их пальцы почти соприкоснулись, между ними остался один полимерный разграничитель. Но никогда они ещё не были так близки друг к другу! Даже когда он был в ней. Даже когда она ответила: «да».
-Саша, я так хочу жить…просто жить…с тобой. Мы ведь встретимся потом? Ты сможешь найти меня, да? Ничего не кончится? Скажи, что ничего не кончится.
-Если будет хоть одна возможность, я найду тебя, Ленка. Моя возлюбленная Лена. Лена, - повторил он, прислушиваясь к звучанию её имени.
-Мы снова родимся – когда-нибудь – и встретимся. Мы поженимся, и у нас родятся дети: двое, как мы и хотели. Мы построим дом и будем жить – просто жить. Заведём кур или кто там будет на новой планете, - она с трудом удержала готовые сорваться рыдания, - или лучше станем питаться только фруктами, чтобы вообще никого не эксплуатировать. Насилие – это начало зла, так ведь? Будем жить у воды и каждое утро сможем смотреть, как солнце озаряет лучами её поверхность. Шум листьев, пение птиц, чистый свежий воздух, живая земля, запахи – насыщенные, чудесные, удивительные… О, Саша. Ведь это не мы с тобой убили Землю! Саша! Я хочу жить! Я хочу жить! Жить! Боже, спаси нас! Саша, любимый, за что же это?!
-Лена! Лена, говори со мной, я тебя слышу.
-Да-да, ещё можно…надо беречь время – оно бесценно! А я…я тебя вижу и чувствую твой запах. Ты можешь не верить, но я чувствую. Он мне всегда нравился, даже когда ты много работал или не мылся по три дня.
-Когда это такое было?
-Было. Раза два.
Они засмеялись и тут же замолкли, вглядевшись друг в друга, словно впервые поняв ценность этих великих, вечных минут. Мгновения, пережитые ими вместе, проносились перед их внутренним взором. Вот он стоит, как идиот, с протухшими розами, купленными в тёмном переходе. Вот она подперла рукой подбородок и незаметно наблюдает за ним. Вот он подтыкает ей одеяло, чтобы было уютнее спать. Вот она печёт его любимые орешки и один из них оставляет пустым. Они гуляют по побережью, пятки слегка проваливаются в песок, на кожу попадают мелкие морские брызги. Они держат друг друга за руки и говорить особенно не хочется – многое понятно без слов. У него тёплая рука. У неё нежная рука.
-Я никогда не отпущу твою руку, - почему-то произносит он.
-А я – твою! - Улыбается в ответ она.
Их шаги становятся все менее заметными и, наконец, исчезают вдали – где-то за пределами страданий, разлуки и смерти.
Двенадцать кораблей, пять тысяч девятьсот восемьдесят шесть человек безмолвно приближались по безбрежному океану Космоса к первой потенциально пригодной для жизни планете. Она обещала Земле, что примет людей в свои добрые, любящие руки.