Чеченцы здесь, в Казахстане, какие-то озлобленные. Держатся они обособленно от русских. Даже покойников своих хоронят не на общем кладбище, а на своём – мусульманском. В сидячем положении. Представьте себе: роют могилу, а из неё в сторону роют подкоп в форме стульчика, и на этот земляной стульчик сажают своего усопшего. Странно, не правда ли?
А если вы, едучи на машине, догоняете чеченскую похоронную процессию, медленно движущуюся к кладбищу, то обгонять её не рекомендуется: это означало бы проявление неуважения к обычаям чеченского народа, оскорбление их национальных чувств и могло бы привести к конфликту. А конфликты с участием чеченцев действительно случаются. Но чаще – на танцах.
Да. Говорят, что каждый чеченец здесь ходит с кинжалом, а некоторые – и с обрезами. Один из них однажды поднял сиденье в кабине своей машины – а многие чеченцы работают здесь, в Казахстане, водителями на грузовиках – и воочию продемонстрировал мне своё грозное огнестрельное.
– А что? – говорит он. – Наши многие с такими обрезами.
Поневоле на ум приходит лермонтовское:
"По камням струится Терек,
гонит мутный вал.
Злой чечен ползёт на берег,
точит свой кинжал".
– Ибрагим, скажи: зачем тебе этот кинжал? Чтобы убивать?
– Убивать? Нет. Чеченцы – мирный народ. Но кавказскому горцу нельзя без оружия: оно даёт надежду на удаль, на добычу, на богатство и, значит, на жизнь. Обезоружить горца – это всё равно как убить его, потому что чеченец скорее сам себя убьёт, чем добровольно отдаст оружие и тем самым опозорит себя в глазах сородичей.
– Ну, это, может быть, там, на Кавказе, в горах – а здесь, в Казахстане, среди миролюбивых людей, на тебя никто не нападает, тебе никто не угрожает. И ты, Ибрагим, – уже не кавказский горец, а житель равнины.
– Э, нет. Зачем? Моя родина – Кавказ. Ты что, Валентин, не знаешь что ли, что нас, чеченцев, выселили сюда из аулов? Тринадцать лет тому назад, двадцать третьего февраля сорок четвёртого года. Не знаешь что ли?
– Об этом не писали, но я кое-что слышал.
– Кое-что, кое-что, – передразнивает меня Ибрагим. – Это – страшная история. Ещё шла война, и поэтому в ауле были только старики, женщины и дети. Энкавэдэшники въехали на машинах неожиданно, когда их не ждали. И дали всего сорок восемь часов на сборы. Сказали, что есть приказ переселить нас, а куда – неизвестно. Сказали, чтоб мы запаслись продуктами на два дня. Горцы – и мой дед тоже – вначале не поверили в такую чушь и поэтому не собирали вещи в дорогу. А зря. Когда уже почти истекли назначенные сорок восемь часов, и стало понятно, что это всерьёз, пришлось спешно хватать вещи, какие попадали под руку, и в суматохе увязывать их в одеяла. Нас настолько спешно запихнули в грузовые машины с открытым верхом, что мы не успели даже погасить огонь в печи. Это я хорошо помню. Плакали дети, голосили женщины, лаяли собаки. Мой Мухтар бежал за машиной через весь аул, а я, помню, плакал и всё кричал: "Остановите машину! Остановите машину!" … Мой Мухтар! Где он теперь? ... А за аулом по склонам гор бродили бараны, наши бараны – их тоже бросили. Это что? Это правильно? Скажи: это справедливо?
Я молчу. А что здесь скажешь? Что было, то было.
Мы оба долго молчим. Ибрагим крутит баранку грузовика – хотя чего тут крутить, когда дороги в здешней степи прямые, без поворотов? Въезжаем в поле подсолнухов. Рассеянно перевожу взгляд с одной стены высоченных подсолнухов на другую, а потом спрашиваю:
– А потом? А потом как было?
– А так и было, что на каком-то железнодорожном разъезде перегрузили нас в скотовозы – это вагоны такие, если не знаешь, в которых скот возят: с одной дверью, без туалета и …
– Ибрагим, я их знаю: меня сюда в таком же привезли.
– Значит, ты – такой же подневольный, как и я, депортированный.
– Не, Ибрагим. Я – добровольно. Я – студент. А здесь я только на время уборки урожая.
– Вот-вот. Ты отсюда смотаешься скоро, а мне здесь срок мотать да отмечаться в районе – чтоб не убежал. А только мы, чеченцы, всё равно скоро вернёмся на родину. И тогда я отомщу за родичей, которые до совхоза Маншук Маметовой не доехали, которые на моих глазах в вагоне умерли. Где их похоронили? И зачем не по нашему обычаю, а?
– Ибрагим, ты кому мстить-то собираешься? Сталину? Так его уж четыре года как нет. В мавзолее лежит, рядом с Лениным. Или Берии? Так и его нет. Расстрелян в декабре пятьдесят третьего. Энкавэдэшникам? Так вель они приказ Берии выполняли. А тогда мне, что ль, получается?
– Нет. Ты, Валентин, – человек хороший. А я найду кому …
Опять какое-то время едем молча. Ибрагим первым прерывает молчание:
– Зачем вы пришли на Кавказ? Кто вас звал? Завоевать? Покорить свободолюбивые кавказские народы?
– Конечно, нет, Ибрагим. У российских императоров не было захватнических планов. Просто так уж получилось, что горские народы оказались между двух огней. Россия воевала со своим – да и с твоим – злейшим врагом – с Турцией. Тринадцать раз. Нет, ты только представь себе – тринадцать войн! В основном – за право выхода флоту через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море и дальше – в Атлантический океан. Первые войны и велись на море, флотом. И для них твой Кавказ России не был нужен. Но с какого-то момента флоты враждующих сторон утратили своё былое значение, и войны стали сухопутными. Понимаешь? Не морскими, а сухопутными. Ну, вспомни историю: в Крымской войне 1854-го года моряки уже воевали на суше. Так вот в этих новых войнах путь российской армии в Малую Азию, в Турцию лежал уже через твой Кавказ. Понял?
– И его, конечно, вначале надо было покорить? – перебивает мою историю Ибрагим.
– Нет, Ибрагим. России достаточно было и нейтралитета горских народов или же их добровольного присоединения к России. Вначале ведь так оно и было: Грузия добровольно присоединилась к России, Армения – тоже. Почему, как ты думаешь? Да потому, что русские защищали кавказские народы от турок, от истребления.
– Защищали, говоришь, от истребления? А зачем же тогда твои русские выселяли горцев с Кавказа?
– Когда? В сорок четвёртом?
– И в сорок четвёртом. А ещё с 1858-го по 1866-ой. Про эти выселения ты, Валентин, знаешь?
– Нет, не знаю: в учебнике истории про это ничего нет, – пытаюсь оправдаться я.
– Да что мне твоя история! У нас своя история. Ты, например, про Хайбах слышал? – переходит в атаку Ибрагим.
Я молчу.
– Селение такое есть. Вернее, было. А двадцать седьмого февраля того же страшного сорок четвёртого в два часа ночи его оцепили. Подразделения НКВД. И сожгли. И семьсот человек в нём сожгли тоже. Заживо. Это как? Людям дали только двадцать минут на сборы. Их всех согнали в конюшню колхоза имени Берии, обложили конюшню соломой и ту солому подожгли. А когда горящая крыша обрушилась, и люди стали выбегать из горящей конюшни, их расстреливали. Семьсот человек сожгли заживо! Свои! А ты говоришь: история. И это забыть?
Я молчу.
– А как народ чеченский и ингушский вывезли с Кавказа сюда, в Казахстан, так летом сорок четвёртого и саму Чечено-ингушскую автономную республику аннулировали. Чтоб и память о наших народах уничтожить. Чтоб и вернуться им было некуда. А ты говоришь: история.
Я молчу.
– Ну, вот мы с тобой и доехали до Центральной усадьбы совхоза. Пока!
– Пока, – говорю я. – Спасибо, что подвёз. Ибрагим, а кинжал свой ты всё-таки спрячь подальше.
… Бреду по просторной и пыльной Центральной усадьбе совхоза, а не выходит из головы тяжёлый разговор с Ибрагимом в кабине его машины. Да, вот, оказывается, почему чеченцы здесь какие-то озлобленные. Эх, а всё-таки жаль, что не успел я сказать Ибрагиму, что ведь кроме чеченцев выселены со своих территорий были ещё и немцы, ингуши, греки, армяне, осетины, болгары, карачаевцы, крымские татары – всего полтора десятка народностей – интересно мне знать, зачем это? А только станет ли Ибрагиму и другим чеченцам, которые здесь на целине, легче, если они узнают, что таких, как они, униженных и оскорблённых, не сотни, а сотни тысяч? Вряд ли.
А главное – что же теперь будет? Ведь теперь, после смерти Сталина и Берии, уже не удастся долго удерживать переселённые народы в местах их ссылки. Рано или поздно, но репрессированные народы начнут возвращаться на родину, и тогда будет ещё одно великое переселение народов – такое же грандиозное, как исход евреев из Египта.
А только куда им возвращаться-то, если сёла, оставленные ингушами, заняли северные осетины, в домах южных осетин уже живут грузины, в местах былого проживания крымских татар и немцев поселились украинцы и русские? Похоже, что предстоят конфликты, столкновения народов и войны. Неужели будет новая Чеченская война? Или, может быть, даже Кавказская война? И будет кровь? Много крови? Неужто и впрямь сбудется то пророчество богородицы, которое я прочитал, помнится, четыре года тому назад:
"И будет так, что выглянете в окно и увидите море крови,
и будут люди бродить по колено в крови…"?
Фу, жуть какая! Не хочу больше думать об этом. Что было – то было. А что будет? Поживём – увидим.