Не надо думать, что все свободное время мы проводили во дворе – по городу и его окрестностям болтались не меньше и с не меньшим удовольствием. Если бы родители знали, где мы бываем и что творим, поседели раньше времени!
Наша ватага любила проникать на близлежащую стройку и шнырять по этажам, залезать на башенный кран, плавать на плотах из дощатых настилов по подвалу, когда его затопляло ливнями. Еще на стройке можно было раздобыть карбид кальция. Кусочки карбида кидали в лужу, они начинали шипеть, выделяя ацетилен, который мы поджигали – возникало впечатление горящей воды. Но это забава для малолеток. Куда интересней было положить карбид в бутылку с водой, закупорить ее и быстро отбежать в сторону, наблюдая, что произойдет – вышибет пробку или разорвет бутылку.
Нас постоянно тянуло на Риони. Ниже по течению реки находилась безлюдная прибрежная пустошь. Там, среди высокой травы и зарослей камыша, появлялось завораживающее чувство оторванности от мира. Бродили по топкому берегу, исследовали русла многочисленных ручьев, впадающих в Риони. Никого кругом – за исключением сонма лягушек. Охотились из рогаток на земноводных, наживляли ими жерлицы на щук, которые искусно ставил Толян.
Идиллию нарушала огромная немецкая овчарка и ее лысый хозяин. Между нами сразу возникла взаимная неприязнь, потому что каждый считал пустошь своей вотчиной. Хозяин снимал намордник и отпускал поводок – овчарка носилась как угорелая. При первой встрече она искусала дворового пса Шалуна, который часто увязывался за нами, а нас самих напугала до смерти, выскочив с громким лаем из-за кустов. Мы бросились бежать, но интуитивно сообразили – бежать можно, убежать нельзя! К тому же, вид убегающего объекта – лучший раздражитель для собаки. Остановились и как по команде повернулись лицом к опасности. Овчарка тоже замерла в пяти метрах, продолжая бешено лаять.
– Какой черт вас сюда принес! – закричал подбежавший хозяин, накидывая на собаку поводок.
– Лысый черт, точь-в-точь как вы! – ответил Сережка Кудинов.
– Но-но! Я тебе похамлю! – угрожающе двинулся вперед лысый, но нас уже как ветром сдуло.
Однажды враг был посрамлен. В Поти приехал передвижной зверинец и расположился на границе пустоши с городской застройкой. Разумеется, мы крутились рядом, наблюдая за приготовлениями к открытию. Клетку с леопардом почему-то выгрузили в отдалении и закрыли с одного бока рекламным щитом. «Смотрите, вон лысый идет со своим пустобрехом!» – крикнул Макей. Почуяв кошачий запах, овчарка рванула к одиноко стоящей клетке. Ошалевший от переезда леопард, увидев несущуюся на него собаку, метнулся навстречу, повис когтями на железных прутьях и свирепо зарычал. Овчарка, впервые столкнувшись с кошкой таких размеров, вдруг заскулила, поджала хвост и трусливо побежала назад к хозяину. Мы засвистели и заулюлюкали вслед.
По вечерам в конце сентября, когда начиналась осенняя миграция перепелок, пустошь становилась многолюдной. Народ с фонарями валил на берег. Перепелки одна за другой летели на свет из темноты. Только не мешкай – хватай и в сумку! За несколько часов умельцы ловили до 20-25 птиц.
В рыболовно-охотничьем промысле среди нас не было равных Толяну. Паренек настолько преуспел, что даже продавал на рынке в изобилии пойманную спозаранку рыбу. «Вот, учитесь зарабатывать деньги!», назидательно говорил он, доставая из кармана рубль, «А то привыкли, как маленькие, клянчить у родителей гривенник на мороженое!». В чем-то Толян был прав – мама, например, никогда не отказывала в деньгах, но обязательно спрашивала, для чего они понадобились, а мне уже хотелось независимости. Поэтому мы искали побочные способы получения денег – находили, не всегда, правда, законные!
Проще всего было собирать мелочь на площадке аттракционов в городском парке. После денежной реформы 1961 года, прошедшей в виде чистой деноминации, появились новые монеты достоинством 5, 10, 15, 20, 50 копеек и 1 рубль, которые были в десять раз дороже прежних. В парке большой популярностью пользовался аттракцион «мертвая петля» – к нему по вечерам парни и молодые мужчины выстраивались в очередь. Когда самолет достигал верхней точки, очередной Нестеров орал от восторга, а из его карманов, как правило, сыпалась мелочь. Вот ее-то мы и отыскивали в траве, приходя утром в парк. Если повезет, за раз можно было собрать 50-60 копеек.
С не меньшим энтузиазмом сдавали бутылки. В те времена бутылки просто так не валялись – их надо было поискать. Нашли золотую жилу – ресторан на берегу Риони у моста. Ресторан полукругом опоясывала летняя веранда с высоким каменным цоколем. Грузины сидели за столиками веранды, ели-пили, а пустые бутылки ставили на пол. Мы поочередно выныривали из темноты, протягивали руку, осторожно брали бутылку и снова растворялись в темноте. Один раз меня чуть не поймали – пьяный грузин крепко схватил за руку и заорал «Курды!». Выпустив бутылку, я оперся ногой о цоколь и изо всех сил стал вырывать руку. Вырвался – и вся наша ватага стремглав пустилась наутек. Через полкилометра, не сбавляя хода, плюхнулись в большую кучу сухих листьев – передохнуть! Но Бог, очевидно, видел наши проделки и решил слегка наказать – впопыхах и в густом полумраке мы перепутали сухие листья с битым кирпичом! В общем, посадка оказалась совсем не мягкой!
На приемном пункте стеклотары за бутылку 0,5 литра платили 12 копеек, 0,7 литра – 20 копеек. Но это взрослым – грузин-приемщик обнаглел и нам, мальчишкам, давал соответственно 10 и 15 копеек. Макей предложил наказать его – спереть бутылки. Так и сделали – поздно вечером пробрались во двор приемного пункта, проникли в сарай и умыкнули ящик полулитровых бутылок. Утром пошли сдавать.
– Где вы набрали столько? – удивился приемщик. – Ведь вчера перед самым закрытием приходили.
– В подвале нашли, – уклончиво ответил Сережка Кудинов, – там их много, завтра еще принесем!
Эту операцию дважды успешно повторили. Однако на третий раз приемщик встретил нас, яростно ругаясь и размахивая кулаками. Мы предусмотрительно спрятались за угол.
– Придется бросать бутылки, – с грустью сказал Кудинов, – здесь уже не сдать, а до другого пункта далеко тащить.
– Зачем бросать, надо вернуть по-хорошему, – возразил Толян, потом вытащил из сумки поллитровку, налил из лужи воды, бросил кусок карбида, закупорил бутылку и, подбежав к приемному пункту, поставил ее на асфальт, крикнув:
– Забирай, дядя! Бесплатно отдаем! А если понравится, за углом еще стоят!
Приемщик недоуменно вылез из палатки и направился к бутылке. Когда он оказался в двух шагах от нее, с грохотом вышибло пробку. Грузин заорал благим матом, а нам осталось только дать деру.
Давно подмечено, что все несчастья человека происходят от его неумения усидеть на одном месте. Мы тогда не были знакомы с этим правилом и регулярно его нарушали. Родители не разрешали без присмотра ходить на море, но мы тайком убегали купаться – все три потийских пляжа были в нашем распоряжении. Впрочем, нет, пляжи старались избегать – существовала вероятность попасть на глаза знакомым, которые могли доложить о наших вылазках. Бегали в порт – это хоть и не близко, но спокойнее. Загорали на старом заброшенном причале, соревновались, кто дальше нырнет и дольше пробудет под водой.
– А вы знаете, как здесь опасно купаться? – спросил пожилой моряк, уже несколько минут наблюдавший, как мы рыбкой ныряем в воду. Подошли к моряку – с его места в 6-7 метрах от причала просматривалась здоровенная ржавая железяка, примерно на полметра не доходящая до поверхности воды.
– Уже сто лет торчит, – сказал моряк, – а вы, дуралеи, соревнование устроили!
– Да! – смущенно почесал затылок Толян, бывший чемпионом по прыжкам. – Хорошо с разбега еще не ныряли! Аккурат головой кто-нибудь приложился бы! Скорее всего – я! Спасибо, дядя, учтем!
В каникулы и выходные, бывало, уходили из дома на целый день. Однажды в конце мая, искупавшись на загородном пляже Малтаква, пошли дальше – в сторону Палеостоми. По дороге попалось озерцо, на берегу которого стояли два плота-развалюхи. Забрались на них, оттолкнулись шестами, поплыли – я с Толяном на одном плоту, Кузя и Сережка Кудинов на другом. На середине озера Толян вдруг спросил:
– Миля, доплывешь до их плота?
– Думаешь, мне каких-то пятьдесят метров не под силу проплыть! – возмутился я.
– Не знаю, может, и не под силу!
Не раздумывая, я прыгнул с плота. После нескольких взмахов руками понял: плыть в пресной озерной воде совсем не то, что в соленой морской – привычной легкости не было и в помине. Толян знал, что до этого я плавал лишь в море, и решил подшутить. Кузя и Сережка, увидев, как я захлебываюсь, погнали плот навстречу и вытащили меня из воды. Очухавшись, я посмотрел в сторону Толяна – конечно, он сопровождал меня сзади и не дал бы утонуть, тем не менее, очень хотелось врезать по его ухмыляющейся физиономии!
Мое желание реализовалось спустя пять минут. Причалили к берегу, где нас уже поджидала компания местных пацанов.
– Чего наши плоты взяли?
– Ну, взяли-прокатились! Не съели же! Вот они – забирайте!
– Закурить есть?
Толян достал пачку «Джебл» – берите!
– А почему без фильтра! – наседали местные. – Сам, небось, с фильтром куришь!
– Да эти же и курю! – отбивался Толян. – Откуда у меня деньги на сигареты с фильтром!
– А что у тебя в карманах – покажи!
Толян даже в жару носил длинные штаны – из-за карманов. Вожак местных потянулся к правому карману, Толян оттолкнул его, тогда вожак врезал ему кулаком в лоб. Наш приятель размахнулся для ответного удара, но в последний момент передумал, быстро вытащил самопал, чиркнул коробком и всадил заряд в брюхо обидчика. Тот громко ойкнул, согнулся пополам и грохнулся на землю.
– Что рты разинули! – крикнул Толян. – Делаем ноги!
Опять нам пришлось удирать. Местные даже не бросились в погоню, а сгрудились вокруг вожака, горланя «Поймаем, прибьем вас гады!»
– Что теперь будет, ты же его убил! – воскликнул Кузя, когда, выбившись из сил, мы остановились в тени эвкалипта.
– Ни хрена не будет! – сплюнул сквозь зубы Толян. – Я в него холостым выстрелил. В худшем случае рубаху прожег, ну и в штаны он, естественно, наложил от страха. А не выстрели, они бы нам так рожи разукрасили – мама не горюй! Их вон раза в три больше было.
По воскресениям в кинотеатре «Комсомолец», расположенном на противоположном берегу Риони, устраивали утренний детский киносеанс. Мальчишки со всего города и окрестностей стекались туда, когда крутили культовые фильмы «Человек-амфибия», «Крестоносцы», «Мистер Питкин»… В очереди за билетами постоянно вспыхивали драки. В начале сентября мы отправились смотреть «Подвиг разведчика». На подходе к кинотеатру Кузя вдруг настороженно замер и прошептал «Гляньте, это он!» Верно – встречным курсом шествовал вожак малтаквской гоп-компании с несколькими сотоварищами. У кинотеатра пути наши пересеклись, но в этот раз численное преимущество было за нами. Вожак злобно посмотрел на Толяна, однако в драку благоразумно не полез. «Ты мне еще попадешься и за все ответишь!», пригрозил он, на что Толян презрительно сплюнул.
В апреле всех охватывала футбольная лихорадка. Играли с утра до вечера, а если куда выбирались, обязательно с мячом – шли и перепасовывались. Встретив таких же страждущих, мгновенно забывали о цели похода, быстро сговаривались, находили подходящее место, скидывали на землю куртки и кепки, обозначая ворота, и – заводи футбольный марш! Разговоры вели исключительно на футбольную тему – о последних матчах чемпионата страны, о любимых игроках, о командах, которым симпатизировали… Я болел за московское Динамо, Толян – за киевское, Кузя, мать-отец которого и все родичи испокон века жили в Грузии, – за тбилисское. Как-то забрели в портовый район города, наткнулись на утоптанную площадку с двумя небольшими воротами. Ворота были покосившимися, зато на них висела рыбацкая сеть, и выглядели они почти как настоящие. Поставили Макея вратарем и с удовольствием стали вколачивать мяч в сетку. Скоро подтянулись местные ребята. «Сыграем?» «Конечно, какие разговоры!».
Ребята играли хорошо – нам постоянно приходилось отыгрываться. Однако игре не суждено было закончиться. Толян обладал множеством поганых привычек: сплевывать сквозь зубы, сморкаться пальцем, дразнить и зло подшучивать – всех не перечислишь. А его частнособственнический инстинкт проявлялся периодически вспыхивающим желанием подчеркнуть личную принадлежность своей вещи. Когда мы гоняли в футбол его мячом, он каждые полчаса вдруг усаживался на него, прекращая тем самым игру. «Ты чего расселся, Толян?», поначалу спрашивали мы. «А мяч-то мой!», расплывался он в тошнотной улыбке, «Хочу – играю, хочу – нет!». Если просили продолжить игру – еще сильнее упирался. Не обращать внимания – самое действенное оружие против подобного жлобства. «Пошли в соседний двор – там сыграем!», обычно говорил кто-то из нас, «Пусть он высиживает здесь хоть до утра!». «Стойте!», кричал тогда вдогонку Толян, «Давайте играть, вот мяч!». В общем, мы привыкли к его выкрутасам и знали, как их пресекать.
Однако для портовых ребят неожиданный финт Толяна оказался сюрпризом. «Что, проиграть боитесь и резину тянете!», заявили они, когда Толян остановил игру, чтобы продемонстрировать право собственности на мяч. Скорее всего, Толян, немного повыпендривавшись, возобновил бы игру. Не дали! Один портовой шкет попытался сзади выбить мяч, но промахнулся и сильно стукнул ногой по заблокировавшему его заду. Толян взвыл, вскочил и отпустил шкету затрещину. Тот разревелся, портовые вступились за своего. Получилась приличная драка – разнимали нас взрослые, прибежавшие на шум. Домой мы возвращались побитые – Макей получил синяк под глаз, Толяну и Кузе расквасили носы, Сережке Кудинову поцарапали лицо, мне вывихнули два пальца. Всю дорогу клеймили Толяна. «А мяч-то мой!», упрямо огрызался он.
Вечерами в хорошую летнюю погоду мы любили шастать по центральной улице Ленина, которая тянулась на три километра, начинаясь от моста через Риони у главной площади и заканчиваясь почти у Морского вокзала. Трещали цикады, ночные бабочки метались в свете фонарей, нагретый за день асфальт волнами отдавал тепло, уносимое морским ветерком, пьянящий аромат магнолий витал в воздухе. По тротуарам фланировала праздная публика – молодежь, влюбленные парочки, моряки, пенсионеры. Из открытых окон разлетались по улице разношерстные музыкальные мелодии. То там, то здесь с затененных деревьями скамеек раздавались взрывы смеха. Русская и грузинская речь перемешивалась с иностранной.
Почти все иностранные моряки бегло говорили по-русски. Помню занимательный разговор, который завела компания молодых подвыпивших грузин с высоким ладно скроенным негром. Разговаривали о расовых различиях. Негр объяснял, что цвет кожи обусловлен климатическими условиями. «Значит вы такие черные от солнца, вроде как загорели?», переспросил самый бойкий грузин, а потом, усмехаясь, сказал «А я думал, от грязи!». Негр не сразу понял его намек, а когда понял, ответил по-английски «No, black is not dirty!», вынул из кармана белоснежный носовой платок, послюнявил и провел себе по шее – платок остался чистым. Затем взял пробу с шеи грузина – платок потерял первоначальную белизну. «This is proof! – вот доказательство!», улыбнулся негр, убирая платок. Посрамленный грузин юркнул в кусты акации, за ним ретировались его дружки.
Но обычно с иностранными моряками вступали в контакт фарцовщики и, конечно, для более прозаичных целей, нежели обсуждение расово-гигиенических теорий. Покупали плащи «болонья», нейлоновые носки, зонты-автоматы и прочий дефицит. Мы тоже контактировали с моряками – проверяли знание английского, но главным образом, чтобы раздобыть марки, монеты, шариковые ручки и жевательную резинку. До сих пор не отказываю себе в удовольствии пожевать пластинку «Wrigley`s doublemint» – напоминает Поти. Правда – все меньше и меньше. Потому что, появившись у нас в годы перестройки, эта жвачка была французского производства. Потом качество заметно снизилось – стали делать поляки. Лет десять назад чувствую, хрустит на зубах, посмотрел на этикетку – братья белорусы клепают! А в Поти был оригинальный «Wrigley`s», сделанный в Канаде – или, как мы говорили, «мада ин Канада».
Одно время многие мальчишки увлекались плетением из разноцветных телефонных проводов брючных ремней и ремешков для часов. У некоторых эти вещицы выходили очень красивыми – на уровне произведений прикладного искусства. Естественно, существовала большая потребность в телефонных проводах – их получали, разделывая куски телефонного кабеля. В городе как раз проходила кампания по телефонизации многоквартирных домов. Плетельщики стали настоящим бичом связистов – срезали куски кабеля прямо в подъездах. На них устраивали засады, отлавливали, наказывали, но окончательно искоренить вандализм не удавалось. В нашем дворе самым авторитетным плетельщиком считался Сережка Кудинов – с просьбой сплести ремень к нему приходили даже незнакомые ребята. Однако его бизнес сдерживался дефицитом провода.
Как-то Макей пронюхал, что в одном из домов по улице Руставели проводят телефон. Вечером Сережка с Макеем пошли на дело. Через час примчался испуганный Макей – Сережку взяли! Мы рванули на Руставели. Во дворе стояла милицейская машина и группа жильцов-активистов. Из разговоров поняли, что Сережка здорово влип – срезал сорок метров кабеля! Мы недоумевали, на кой черт ему столько – уплетется! Однако против фактов не попрешь – его застукали в чужом подъезде и с ножом. Правда, кабеля при нем не оказалось, но активисты уверяли – был сообщник!
– Это ты что ли? – посмотрел Толян на Макея.
– Нет! Я снаружи стоял! И не мог он срезать столько – его схватили, как только вошел в подъезд!
– Ясное дело, кто-то до него срезал, а он попался! – подытожил Толян.
– Убьют Сережку дома! Надо спасать! – произнес Кузя и направился к милицейской машине.
Каким-то чудом нам удалось вызволить Кудинова. Мы заявили, что живем вместе, назвали свои имена и фамилии, дали подробную информацию об отцах – место работы-службы, должность-звание. А главное, убеждали – Сережка физически не мог так быстро срезать и спрятать целую бухту кабеля. Хныкающего Сережку отпустили, но сказали – ступай, завтра начнем разбираться с твоими родителями.
Мы возвращались домой, представляя, какая кошмарная ночь предстоит Кудинову. Но Сережке повезло – часом позже в этом же подъезде взяли Байрамиди, одноклассника Толяна, и повесили на него весь срезанный кабель. Байрамиди посчитал, что после случившегося переполоха бдительность жильцов будет усыплена, и он беспрепятственно запасется расходным материалом. Отец Байрамиди заплатил крупный штраф и выпорол сына, как сидорову козу. Кто на самом деле срезал сорок метров кабеля – Байрамиди или другой плетельщик, – об этом история умалчивает.
Иногда нам удавалось попасть на военно-морскую базу. Она была огорожена и охранялась – но куда не пролезут мальчишки! На базе нас охватывала эйфория – столько интересного, притягательного кругом. Стоящие у пирса военные корабли, развевающиеся флаги и вымпелы, льющиеся из репродукторов марши, отдающие команды офицеры, матросы, наводящие порядок на палубах и берегу. Любовались миноносцами и торпедными катерами, мечтали выйти на них в открытое море и были абсолютно уверены, что военные моряки самые счастливые люди на свете – ну, быть может, за исключением военных летчиков.
С одной стороны акваторию военного порта прикрывал бетонный мол, уходящий дугой в море. Пробирались на его оконечность, откуда хорошо виднелся торчащий из моря хвост самолета. С мола до него было метров триста, а с берега – около километра. Никто уже толком не знал, откуда он взялся: одни уверяли, что это подбитый в войну немецкий Юнкерс, другие – еще до войны потерпевший аварию гидросамолет. Толян пристально глядел на самолет и вздыхал – вот бы до него добраться и понырять! Но плыть не решался – далеко и волны большие. Да и мы стращали – куда ты, ведь там уже открытое море!
Насмотревшись «Человек-амфибия», нам очень хотелось обзавестись ластами, но в Поти они не продавались, а тут Сережке Кудинову родственники из Ленинграда привезли в подарок ласты, маску и дыхательную трубку. Толян загорелся – поплыву в них к самолету! Все мы по наивности полагали, что, надев ласты, каждый легко может превратиться в Ихтиандра. Отсутствие опыта и избыток самоуверенности сыграли с Толяном злую шутку. С непривычки в ластах ему было так же сложно плыть, как мне в пресной воде. Он доплыл-таки до самолета и застрял. Мы кричали и махали руками, он тоже что-то кричал, но разве в море услышишь! Через полчаса не на шутку встревожились – Кузя побежал за помощью, а я и Сережка остались сторожить друга. Вскоре из-за мола появилась шлюпка. Моряки сняли Толяна с хвоста самолета и доставили на берег – замершего, икающего, испуганного. Спасатели даже не вздрючили его за безрассудство – таким он выглядел жалким. Бедняга еле доплыл до самолета, потерял одну ласту, нахлебался воды, обессилил и все это время держался за торчащий кусок фюзеляжа.
А на военном корабле в море мы все же вышли! Один раз на ЭСКРе – эскадренном сторожевом корабле – командование решило доставить в Пицунду, в подведомственный пионерский лагерь, очередную смену ребят. Плыли долго, около шести часов. К обеду нагуляли зверский аппетит. Кок приготовил угощение: каждому – ломоть черного хлеба с нарезанными кружками репчатого лука, густо посыпанного солью, и кружку сладкого чая. Ничего вкуснее в жизни я более не едал!